– А почему сразу не зашли?
– Квартира была опечатана, думали дождаться, когда приедут вещи вывозить, и договориться с грузчиками.
Ну да, квартиру бы освободили от всего – прежде чем передали бы в распоряжение государства. Я не в курсе подробностей процедуры, но старую мебель бы точно вывезли. И у грузчиков можно было бы купить то, что приглянулось.
Они оба – чуть за тридцать, в потрепанных джинсах и китайских куртках, один уже начал лысеть. Смотрят на Билли-Рея, как на графа Дракулу, и тут я их понимаю. Шли в пустую квартиру, вскрыли замки – и на тебе, нарвались на комитет по встрече! Интересно, что они здесь искали? И отчего-то один из них кажется мне знакомым. Где я его видела?
– Что же мне с вами делать?
Билли-Рей смотрит на парней с нехорошей задумчивостью, и я понимаю, что он прикидывает, хватит ли на балконе места еще для двух трупов.
– Мы не… Милана, скажи ему!!!
Это лысоватый мне говорит, и я смотрю на него дура дурой, потому что он меня знает, точно знает, а я его – нет. Ну, просто кажется, что где-то видела.
– Очень хорошо. – Билли-Рей покосился на меня: – Ты его знаешь, Паола?
– Как будто где-то видела, но не помню где.
– Милана, ты сдурела на почве воздержания? – Парень явно не хочет завоевать мое расположение. – Я же Кирилл, твой кузен, мы с тобой у Карины на свадьбе виделись, помнишь? Отец мой тогда предложил тебе фату Каринкину надеть, а ты окрысилась на всех, хлопнула дверью и ушла, твои родители едва со стыда не сгорели. Ейный батя, дядя Андриан, и моя мать – родные брат и сестра.
Это он уже Билли-Рею говорит, и тот иронично выгнул бровь – ну, теперь он меня изведет насмешками. Но я же не виновата, что не помню свою родню, я их не видела много лет и видеть не желала.
– И что ты здесь делаешь, Кирилл?
– Так я… это…
Парень осекся и сейчас пытается придумать, что соврать, и Билли-Рей достал пистолет. Это возымело неожиданный эффект: и Кирилл, и его подельник сорвались с места и бросились на Билли-Рея с двух сторон. Но, во-первых, в кухне тесно, во-вторых, родственных чувств я к нему не питаю ни малейших, а потому я ставлю подножку новообретенному родственнику, и он, падая, смачно приложился об угол стола и сразу поскучнел, успокоился. А Билли-Рей хуком отправил в нокаут второго.
– Паола, у тебя мерзкие родственники.
– Как видишь.
Не все они мерзкие, а мои родители вообще хорошие, просто они меня не понимают и даже не пытаются, но это нормально, так чаще всего и бывает. Но конкретно этот – точно мерзкий, как и его папаша, муж моей тетки.
– Смотри-ка.
Билли-Рей подвинул ко мне изъятые из карманов взломщиков вещи, среди них – письмо в прозрачном пакете, написанное на пожелтевшей бумаге, почерк незнакомый, но подпись видна – М. Грабовский.
– Откуда это у твоего кузена?
– Понятия не имею. – Я смотрю на два неподвижных тела и думаю, что же делать. Если оставить в живых, этот Кирилл рано или поздно разболтает о моих приключениях родителям, и тогда мне обеспечены неприятности. Но убивать их вроде бы тоже не за что.
– А что написано?
– А вот слушай. – Билли-Рей осторожно вынимает письмо из пакета. – Похоже, он это пишет своей сожительнице.
«Дорогая Тамара, шлю тебе весточку, которая уже последняя. Все решено, и только с верным человеком я отправляю тебе это письмо. Многое хотелось бы сказать, но времени нет, а потому знай одно: я всегда любил тебя, и больше ничего не имеет значения. Береги детей, а с квартиры съезжай сегодня же, мой человек поможет тебе во всем, но обязательно сохрани мебель, что осталась от моей матери, – это детям наследство, сбереги его.
Тамара, тебе многое расскажут обо мне, и все это будет неправда, а правду ты знаешь.
Жаль, не увижу я, как растут девчонки, и особенно моя Лида, потому что Тамила меня запомнит, а Лида маленькая, она помнить не будет».
– Тамила?!
– Да, а что? – Билли-Рей следит, как два налетчика медленно приходят в себя. – Что не так?
– Тамила Афанасьевна – так же звали хозяйку квартиры.
– Вот дела… – Билли-Рей вскинул брови. – Все-таки мир – большая деревня. А как звали бабушку твою и твоего кузена?
– Лидия Афанасьевна.
Блин. Лидия. Лида. Нет, не может быть.
– А прабабушку звали Тамарой?
– Я поняла, на что ты намекаешь. Да, Тамарой, вот только она была не Грабовская, а Ковальская. И сестры у бабушки не было… Ну, насколько я это знаю.
– Видимо, свою семейную историю ты мало знаешь. – Билли-Рей вздохнул: – Паола, у тебя глаза точно такие, как у старухи на фото. Той, что с детьми, Степаниды Федоровны. Ты же на отца похожа?
– Ну да…
– А он, я думаю, похож на свою мать, на твою бабушку. Так что Михаил Грабовский, по-видимому, твой прямой предок, дорогая. – Билли-Рей хмыкнул: – Впечатляющая наследственность.
А мне вот не до смеха, потому что ну никак не может убийца и садист быть моим предком.
– Прабабушка была вдова. – Я же помню семейные рассказы. – Она умерла в первый год войны от гриппа, и бабуля выросла в детдоме, и она туда попала, когда ей было четыре года, а потому не помнит свою мать, просто при ней были документы, и отцом там значится Афанасий Степанович Ковальский. Метрика эта у моих родителей хранится, как и остальные бумаги. Бабушку привезли в детский дом соседи, и они же собрали все документы, в том числе и семейную Библию, совсем маленькую, но она, как ни странно, тоже сохранилась, но теперь она не у нас, а у папиной сестры. Не знаю, откуда это письмо. Что там еще?
– Сейчас, погоди. – Билли-Рей пнул лежащего около раковины, и тот перестал шевелиться. – Тут буквально пара строк: «Дорогая Тамара, я сделал много такого, о чем сейчас жалею. Но только знай, что ты была моей единственной отрадой, ты и дети, и ради вас я не сделал много еще худшего. Прощай, остаюсь вечно твой Михаил Грабовский». И дата стоит – двенадцатое марта тридцать седьмого года. Когда твоя бабушка Лида родилась?
– Седьмого января тридцать седьмого года, по-моему…
– Видимо, он и эта Тамара не были официально женаты и связь свою скрывали. – Билли-Рей спрятал письмо в пакет. – Думаю, к тому времени Грабовский уже все понимал об НКВД, частью которого был, а потому свою женщину скрывал, как мог, и даже не жил с ней и детьми в своем флигеле, а перевез их куда-то и мебель отдал. И когда родилась твоя бабушка, он не записал ее на себя. Но то, что он знал о тайнике, очевидно. Просто ему некуда было девать эти цацки: бежать на Запад он не мог, его могли опознать, а он участвовал в массовых убийствах. Вот и оставил Тамаре, и она, скорее всего, тоже знала о кладе, но не знала, как распорядиться, а потом началась война, и она заболела и умерла прежде, чем сказала старшей дочери о спрятанном кладе. Какого года рождения была Тамила?
– Не знаю.
– А я знаю, видел ее заявление в полицию. Она была тридцатого года рождения, и на момент начала войны ей было одиннадцать. И как-то случилось, что сестер разлучили в детском доме.
– Тогда эвакуировали многих, вот и разлучили. – Я вспоминаю свою бабушку – нет, не говорила она о сестре, никогда. – Многие семьи тогда потерялись, я думаю, даже взрослые, а тут две девочки. Но мебель стоит здесь, а это значит, что она…
– Ты права. Возможно, Тамила осталась жить в этой квартире – надо выяснить, ведь неспроста мебель здесь. Но как могла девчушка остаться, если младшую забрали? Я выясню… Ага, очнулись, голуби.
Парни подают признаки жизни, но нападать им расхотелось.
– Милана…
– Отвали. – Я эти родственные связи вообще не признаю, с чего бы. – Где ты взял это письмо?
– У матери старая Библия, бабушкина еще. – Кирилл со стоном садится. – Там все записаны, кто родился и кто умер, кроме нашей бабули – тогда уже не записывали, религию отрицали. А письмо это было подклеено под обложку, она отклеилась, вот и нашлось. Видала, там клад какой-то.
– И как вы вычислили, где он?
– Так в бабушкиных документах довоенная прописка сохранилась, адрес этой квартиры. – Кирилл нервно косится на Билли-Рея, но делает ставку на мою гуманность, и совершенно зря. – Мы подняли архивы, и оказалось, что здесь были прописаны две семьи: Ковальская Тамара Германовна, вдова, и две ее дочери: Тамила и Лидия, а также Покорская Анна Станиславовна, артистка местного театра. И отчего-то ее дочь тоже была Тамила. Мы начали копать, и оказалось, что Тамила стала ее приемной дочерью в самом начале войны. Видимо, когда прабабка умерла, детей должны были забрать в детдом, а в квартиру вселили бы кого-то другого, и артистке не хотелось нового соседа. Она быстренько определила младшую девочку в приют, а старшую удочерила, со старшей-то возни совсем никакой уже. А потому и фамилия у этой Тамилы была не Ковальская, а Покорская.
– Путаница жуткая…
– А мы выяснили. – Кирилл свысока взглянул на меня, и в этот момент я его узнала! Точно, был он на той свадьбе, и в детстве я его помню, наглый сопляк, вечно сующий нос в чужие дела. – Мы откопали в архивах, что Тамила была как раз дочерью прабабки от первого мужа, а нашу бабулю та родила вот от этого Грабовского, которого расстреляли в тридцать седьмом. Видимо, он потому не женился на прабабке и не записал бабушку на свое имя, что допускал такой исход дела, тогда же и семьи «врагов народа» казнили, сажали, а то высылали в такие места, откуда они уже и не возвращались. А эта актриса, Покорская, умерла в сорок шестом от рака, и Тамила осталась в квартире одна. Какое-то время здесь еще жила другая семья, потом им дали отдельное жилье и они съехали, а Тамила так и жила здесь. Представь, если бы бабушка помнила, что у нее была сестра, они бы с Тамилой встретились! Но бабушки уже пятнадцать лет нет, а тут эти бумаги. И мы подумали, что мебель может быть по сей день тут и вряд ли старуха знает о тайнике.
– Так это вы следили за ней?!
– Ну да. Смотрели, когда выходит, как надолго…
– И вы, два дебила, пытались вскрыть квартиру?!
– А старуха оказалась дома. – Кирилл досадливо поморщился. – Мы потом следили за квартирой, но войти не смогли. А потом она умерла и квартиру опечатали. Мы думали подождать вывоза мебели, но так и не знали, сохранилась ли она. А тут смотрим – печати нет, ну и