В ту ночь я чувствовал себя совершенно одиноким, я ощущал себя совсем одним в целом мире. Но моя любимая страна казалась еще более близкой, дорогой и более реальной, чем когда-либо.
Я больше никогда не видел генерала. О том, что с ним случилось, я узнал уже после освобождения. Об этом мне рассказал один уцелевший заключенный из Фоссоли.
Фоссоли был мрачно известным лагерем смерти, где способы умерщвления людей были весьма разнообразными и затейливыми. Туда и отправили на бронепоезде вместе с сотнями других противников нацистов генерала делла Ровере, продолжавшего сохранять свою величественность. Всю дорогу он сидел на куче заплечных мешков, сложенных для него остальными заключенными, и он не стал подниматься, когда в вагон зашел с проверкой гестаповский офицер, оставшись невозмутимым даже после того, как тот ударил его по лицу, закричав:
— Я тебя знаю, свинья, ты — Бертони!
К чему было объяснять этому немцу, что его имя не Бертони, а делла Ровере, что он корпусной генерал, близкий друг Бадольо и технический советник Александера? Генерал спокойно поднял выпавший монокль и снова вставил его в глаз. Ругаясь, немец удалился.
В Фоссоли генерал уже не пользовался привилегиями, оказываемыми ему в Сан-Витторе. Его поместили в общий барак и он должен был работать вместе со всеми. Товарищи по несчастью старались избавить его от работы, делая ее за него, но генерал никогда не пытался избегать выпавшего на его долю труда, каким бы тяжелым он ни оказался для него, уже немолодого человека. По вечерам он беседовал со своими товарищами, напоминая им, что они не отбывающие наказание каторжники, а офицеры, и, глядя на его поблескивающий монокль и слушая его голос, люди вновь обретали мужество.
Бойня, устроенная в Фоссоли 22 июня 1944 года, была, должно быть, местью за успешные действия партизан под Генуей. По приказу из Милана из 400 человек было выделено 65 для расстрела. Построив заключенных, лейтенант Тито принялся зачитывать их фамилии, и обреченные люди стали выходить из строя. Когда он выкрикнул имя Бертони, шага вперед никто не сделал. «Бертони!» — снова закричал он, глядя на делла Ровере,— его превосходительство не шелохнулся.
Тут Тито, то ли решив проявить снисхождение к приговоренному человеку, то ли по какой-то иной причине, вдруг улыбнулся и сказал:
— Ну ладно, ладно, делла Ровере, если вам так больше нравится.
Все затаили дыхание, глядя на генерала, а он вынул из кармана- монокль и спокойно вставил его в правый глаз, поправив лейтенанта:
— Генерал делла Ровере, будьте любезны,— после чего присоединился к остальным вышедшим из строя.
Шестьдесят пять человек связали по рукам и поставили у стены. Потом всем завязали глаза за исключением его превосходительства, который наотрез отказался, и его желание было удовлетворено. Пока четыре пулемета готовили к стрельбе, его превосходительство, гордый и величавый, вышел вперед.
— Господа офицеры! — обратился он твердым и звучным голосом.— Перед лицом своей последней жертвы обратим наши мысли к нашей любимой родине. Да здравствует король!
— Огонь! — крикнул Тито, и по шеренге у стены ударили пулеметы.
Настоящая история генерала делла Ровере, которую я узнал после его смерти, история о перевоплощении и героизме, звучит почти неправдоподобно. Дело в том, что кумир Сан-Витторе не был генералом. Ни Бадольо, ни Александер его не знали, даже никогда не слышали о нем, и имя его было не делла Ровере.
Его звали Бертони, и был он уроженцем Генуи, вором и мошенником с длинным тюремным стажем. Немцы арестовали его за какое-то мелкое преступление и во время допроса увидели, что этот человек был просто прирожденным актером. Они решили, что бессовестный, беспринципный жулик, обладающий великолепным талантом, может быть им полезен в качестве агента для выведывания информации у пленных партизан.
Бертони выразил готовность сотрудничать за привилегированное положение в тюрьме и досрочное освобождение. Немцы придумали историю делла Ровере и соответственно его натаскали. Оказавшись в Сан-Вит-торе, Бертони попросил некоторое время для завоевания доверия людей, которых ему предстояло предать. Но этот человек оказался гораздо хитрее, чем о нем думали немцы,— он решил обмануть их самих!
После этого произошло поразительное превращение: играя роль генерала делла Ровере, Бертони стал делла Ровере. Он поставил себе сверхчеловеческую задачу — сделать Сан-Витторе тюрьмой молчания, а ее узников достаточно твердыми духом, чтобы достойно встретить свою судьбу. И он добился своего, внушительной внешностью, безупречной опрятностью, мужественным словом снова возвращая самообладание брошенным туда несчастным.
Но он понимал, что его время подходит. Комиссар Мюллер становился все более и более нетерпеливым: где сведения, где признания? Когда «делла Ровере» разговаривал со мной в тот последний день в своей камере и просил тюремщика быть свидетелем, он делал это, понимая, что все закончилось и что это единственный способ отправить на волю его настоящую историю, единственный способ сделать так, чтобы Италия узнала, что он исполнил свой долг перед ней.
22 июня 1945 года, в первую годовщину расстрела в Фоссоли, я стоял в соборе в Милане и наблюдал за кардиналом-архиепископом города, освящавшим гробы героев Фоссоли. Кардиналу было известно, чье тело лежало в гробу с надписью «Делла Ровере». Но он также знал, что никто не имел больше прав на звание генерала, чем тот человек, чье тело в нем покоилось,— бывший вор и тюремная пташка Бертони.
Дэниэл ГЭЛЛЕРИ, контр-адмирал ВМС СШАКНИГИ КОДОВ ИЗ ОКЕАНСКИХ ГЛУБИН[23]
Как командующий атлантической оперативной группой, в 1944 году, я принимал участие в захвате германской подводной лодки. Ни разу, начиная с 1815 года, американским военным кораблям не удавалось взять на абордаж и захватить вражеское боевое судно в открытом море. Это событие было настолько беспрецедентным, что первые сообщения о нашей удаче были встречены в Вашингтоне с недоверием, особенно когда там услышали, что мы везем наш приз привязанным к концу буксирного троса.
Мы шли на «Гуадалканале», в легком, в 11000 тонн водоизмещением авианосце, прозванном «Сап Do» («Есть!»). На его мостике были нарисованы четыре маленькие свастики как символы одержанных нами побед, последняя из которых означала самую значительную на тот момент — немецкую подлодку U-515.
Во время боя с U-515mh обратили внимание на одно обстоятельство: в критической ситуации ее команда не пыталась отбиваться до последнего и не взорвалась вместе с лодкой — немецкие подводники думали только о том, как спасти свои жизни. Учитывая это обстоятельство, мы спросили себя: почему бы нам не захватить подлодку, которую удастся заставить всплыть? Почему бы старинному кличу «На абордаж!», который не слышали в современных ВМС, не прозвучать над морями снова?
Порой поврежденная подводная лодка, всплыв на поверхность, продолжает бой, а иногда сразу открываются люки, и из них начинают выскакивать маленькие черные фигурки и бросаться в воду. Но ведь вы не можете просто стоять и ждать, когда противник начнет переговоры о сдаче — ваши эсминцы устремляются к нему на полной скорости, двигаясь зигзагами и ведя огонь из всех орудий, а самолеты пикируют на него, строча из пулеметов. Во всплывшую подлодку со всех сторон летят глубинные бомбы, ракеты, бронебойные реактивные снаряды, мчатся торпеды. Возможно, ее команда всплыла, чтобы сдаться, но вы не можете позволить себе сидеть сложа руки и ждать, когда это выяснится, — ошибка будет оплачена слишком дорого.
Подбитая субмарина, находящаяся в пяти милях от вас, очень опасный зверь. Ее торпеды, выпущенные в тот момент, когда команда покидает лодку, могут превратить прекрасный корабль в пылающий ад. Поэтому мы прекрасно понимали, что захват вражеской подводной лодки будет делом рискованным. Но, учитывая такую добычу, как книги с кодами, стоило попытать счастья. В случае успеха служба военно-морской связи в Вашингтоне получила бы возможность настраиваться на частоту немецких субмарин и узнавать передаваемые им оперативные приказы. Это было бы равносильно тому, чтобы забраться во время матча в самую гущу игроков противной команды во время их совещания на поле. Все радисты в военно-морском штабе в Берлине станут тогда агентами американской разведки!
На совещании, посвященном нашему отплытию, я ознакомил присутствовавших офицеров со своим планом. Специалисты из штаба встретили мое предложение скептически, но в конце концов мы пришли к соглашению, что нет необходимости обрушивать смертоносный шквал на подводную лодку после того, как она всплыла,— немцы сами «выдернут пробку» из нее. А мы, согласно плану, сметем команду с палубы лодки пулеметным огнем, после чего проникнем в нее и вставим «пробку» кингстонов на место.
Утром в воскресенье 4 июня мы находились в 100 милях от мыса Кап-Блан Французской Западной Африки, когда из радиорепродуктора вдруг раздалось: «U.S.S. «Шатлен»[24] командующему оперативным соединением. Похоже, я установил звуковой контакт». Ко всем сообщениям о звуковых контактах относились с большим вниманием, и два ближайших к «Шатлену» эсминца устремились к нему на полной скорости, тогда как «Гуадалканал» поспешил в другую сторону: приход авианосца в район обнаружения подводной лодки равнозначен явлению пожилой дамы в бар во время драки — ему там делать было нечего.
Вскоре капитан «Шатлена» передал: «Объект контакта оценен как субмарина. Начинаю атаку». Два палубных истребителя «Уайлдкэт», улетевшие на помощь «Шатле-ну», кружились в воздухе, пока не заметили темную тень идущей под водой подлодки. Сориентировавшись по ним, «Шатлен» развернулся и выпустил серию глубинных бомб. Через короткое время из динамиков на «Шатлене» раздался возбужденный голос энсайна Дж. Кейбла, проследившего со своего «Уайлдкэта» за их погружением: