Карон был слишком потрясен в первые мгновения, чтобы сообщать что-то по внутренней связи. Он продолжал смотреть на взрыв, который за промежуток времени слишком короткий, чтобы его можно было измерить секундомером, превратился в огненный шар 1800 футов в диаметре и с температурой в центре сто миллионов градусов.
Хиросимы больше не существовало.
Сигнал отбоя в Хиросиме, прозвучавший 6 августа в 7.31 утра, мало что изменил в темпе жизни города. Большинство людей были слишком заняты, или слишком ленивы, чтобы уделять тревоге внимание. Удаление одинокого высоколетящего В-29 — самолета метеоразведки — вызвало среди населения не больше движения, чем его появление 22 минуты назад.
В 8.15 те немногие люди в Хиросиме, которые заметили появление новых, летевших клином самолетов, увидели, как в небе раскрылись три парашюта — с самолета-лаборатории сбросили приборы, которые должны были измерить и передать интенсивность и радиоизлучение вспышки. Глядя на парашюты, японцы оживились, думая, что с вражескими самолетами что-то не в порядке, и их экипажи начали спасаться.
Три четверти минуты в ясном небе над городом висели лишь три белых парашюта. Затем внезапно, безо всякого звука, над Хиросимой не стало неба.
Те, кому удалось пережить первое мгновение атомного взрыва над Хиросимой, вспоминали очень яркий и чистый свет, ослепляющий, поражающий воображение и внушающий благоговейный ужас красотой и многоцветием. Один очевидец описывал вспышку, которая из белой, увеличиваясь и распускаясь, стала розовой, а затем голубой. Другим казалось, что они видели «пять или шесть ярких цветов». Некоторые увидели просто «золотые вспышки» среди белого света, что вызвало у них ассоциацию — и это было, наверное, наиболее распространенным описанием — с огромной фотографической лампой-вспышкой, полыхнувшей над городом. Все впечатления были зрительными. Если и был какой-то звук, то его никто не запомнил.
Тысячи же людей вообще ничего не увидели. Они просто были обращены в пепел на том месте, где стояли, лучистым жаром, превратившим центр Хиросимы в гигантскую печь. Тысячи других жили дольше них, наверное, на секунду или две, чтобы быть изрезанными битым оконным стеклом, осколки которого неслись взрывной волной, или погибнуть под стенами, балками, каменными обломками или другими частями рухнувших строений, оказавшись на их пути.
Из-за определенных факторов и их сочетания произошли большие разрушения, чем рассчитывали ядерные эксперты. Во-первых, это точность бомбометания. Майор Фереби осуществил прицеливание почти совершенно: несмотря на то обстоятельство, что ее сбросили с быстролетящего самолета за три мили, если мерить по земле, и почти за шесть миль по воздуху, бомба взорвалась на расстоянии чуть больше двухсот ярдов от установленной точки прицела.
Затем — время взрыва. По всей Хиросиме тысячи печурок были полны горящих углей из-за готовящегося завтрака, и почти каждая печка, опрокинутая мощной взрывной волной, превращала в факел построенный из дерева и бумаги дом. Оппенгеймер предполагал, что большинство жителей будет находиться в бомбоубежищах, и оценил предстоящие потери японцев в 20 000 человек. Но специальной тревоги не прозвучало (небольшие соединения самолетов много раз пролетали над городом, не сбрасывая бомб), и большинство людей спокойно продолжало заниматься своими делами. Как следствие этого, число жертв составило более 70 тысяч человек.
За начальной вспышкой последовал целый ряд смертоносных эффектов. Сначала возник жар. Он длился всего лишь мгновение, но был таким сильным, что плавилась черепица на крышах, выжигались кристаллики кварца в гранитных блоках, на расстоянии почти двух миль обуглились обращенные в сторону взрыва поверхности телеграфных столбов, а находившиеся поблизости люди превратились в черные силуэты на асфальте и каменных стенах.
В десяти милях от города мэр Кабэ, стоя в своем саду, отчетливо ощутил на лице жар, а кожа обгорала даже за две с половиной мили от эпицентра. А в полутора милях на оказавшейся под тепловыми лучами странице с типографским текстом с белой бумаги полностью выжглись все черные буквы. На сотнях женщин выгорели темные части их кимоно, светлые же остались необожженными, а на коже четко отпечатались, точно татуировки, цветные узоры с них.
После жара от огненного шара с силой дующего со скоростью пятьсот миль в час ветра понеслась ударная волна. Выдержать ее смогли только конструкции, которые оказывали ее напору минимум сопротивления,— перила на мостах, трубопроводы, вспомогательные мачты. Остались стоять стены нескольких учреждений, которые возводились с расчетом противостоять землетрясениям, но вокруг них все было усыпано булыжником. Взрывом разрушило все водопроводные магистрали, так что уцелевшие пожарные Хиросимы — две трети из них сразу погибли — оказались беспомощными в борьбе с начавшимися за несколько секунд тысячами пожаров. Совместно ударная волна и огонь уничтожили все отдельно стоящие дома на площади почти пять квадратных миль.
После жара, ударной волны и огня население Хиросимы ждало новое жуткое испытание. Через несколько минут после взрыва с неба пошел очень странный дождь. Дождевые капли были очень большими — как детские стеклянные шарики — и они были черными. Это вселяющее ужас явление стало результатом испарения влаги у огненного шара и конденсации ее в облако с последующим выпадением. Этого «черного дождя» было недостаточно, чтобы потушить полыхающий город, но вполне хватило, чтобы усилить панику среди и так совершенно потерявших головы людей.
После дождя начался ветер. Мощный «огненный ветер», который дул по направлению к центру катастрофы, постепенно усиливаясь оттого, что воздух над Хиросимой из-за пожаров становился горячим. Этот ветер был таким сильным, что вырывал с корнем огромные деревья в парках, где собирались уцелевшие, и поднимал в реках высокие волны, в которых утонули многие из тех, кто искал в воде спасения от жара и пламени.
Тиббетс был предупрежден, что ударная волна, вероятно, догонит самолет примерно через минуту после взрыва бомбы. В ожидании этого он поднял нос самолета вверх, чтобы набрать высоту, и сбросил скорость — приемы, которые по вычислениям специалистов-аэродинамиков должны были ослабить удар.
Из своей хвостовой турели Боб Карон увидел стремительно приближающуюся к самолету мерцающую линию. Она напоминала тепловую волну, которую можно увидеть вдалеке на асфальтовом хайвэе в жару, только она тянулась длинной дугой, подобно кругам на воде от брошенного в нее камня. Она была видимой благодаря вакууму, возникающему следом за сильно сжатым воздухом, в котором мгновенно конденсировался пар, образуя кольцо быстро перемещающегося тумана. Ударная волна неслась за самолетом со скоростью двенадцать миль в минуту, и, хотя о ее вероятной силе говорилось на инструктажах, ее реальная мощь потрясла команду.
— Зенитки! — от неожиданности воскликнул Тиббетс, когда бомбардировщик тряхнуло. То же самое представилось и Парсонзу — было такое ощущение, будто в двадцати футах от них разорвался большой зенитный снаряд.
— Приближается еще одна,— предупредил по внутренней связи Карон, и самолет встряхнуло ударной волной, которая отразилась от земли, после чего опасности для бомбардировщика закончились. В группе с двумя сопровождающими самолетами «Энола Гэй» взяла направление на юг, через предместья Хиросимы, и экипаж мог теперь посмотреть на результаты своей миссии.
Над всем городом поднималась пыль и, свиваясь в длинные серые столбы, устремлялась к центру, где возникла поразительно правильная по форме гигантская колонна белого дыма. В ее основании виднелись красные и оранжевые вкрапления, а сверху она раздулась в почти совершенный по виду гриб. Ножка этого странного облакоподобного образования напомнила кому-то огромный надгробный памятник. За несколько минут облако гриба поднялось вверх почти на четыре мили.
Противоречивые чувства охватили летчиков, когда они пролетали над уничтоженным городом. Одни испытывали эмоциональный подъем оттого, что бомба сработала, и надеялись, что это положит конец войне. Другие разрывались между чувством гордости и смятением. Третьи просто не могли воспринять то, чго предстало их глазам, как реальность.
Капитан Роберт Льюис, второй пилот Тиббетса, обрел дар речи одним из первых.
— Боже,— едва шевеля губами, произнес он.— Что мы сотворили?
Тиббетс велел послать открытым текстом радиосообщение на Тиниан, что «Энола Гэй» произвела бомбардировку своей основной цели визуально, с хорошими результатами и при отсутствии истребителей и зениток противника. После этого, когда они легли на курс на Тиниан, начав долгое возвращение, в закодированном виде была отправлена такая радиограмма: «След четкий. Успех во всех отношениях. Визуально эффект значительнее, чем от Тринити (первая атомная бомба, испытанная в Нью-Мексико)».
Едва «Энола Хэй» вернулась, не успели ее отбуксировать на место стоянки, как под ее крыльями столпилось около двух сотен офицеров и нижних чинов. Приветственная делегация включала генерала «Туи» Спаатса, нового командующего стратегической авиацией; генерала Натана Твиннинга, нового командующего авиацией на
Марианских островах; бригадного генерала Джона Дейвиса. командира 313-го авиакрыла — всего больше генералов и адмиралов, чем большинство членов экипажа когда-либо видело.
Генерал Дейвис скомандовал: «Смирно!», Спаатс выступил вперед и приколол на грудь Тиббетсу, прямо на его грязный летный комбинезон «Крест за выдающиеся заслуги». Тиббетс, небритый, с красными от недосыпания глазами, был застигнут врасплох. Он торопливо зажал трубку в левой руке, спрятав чубук в рукав, а Спаатс пожал ему правую руку, и вокруг них снова образовалась толпа. Каждый летчик с «Энолы Гэй» оказался в центре круга людей, которые принялись наперебой задавать им вопросы.
Для всей 509-й авиагруппы был устроен вечер с пивом и жареными «хот-догами». Экипажу «Энолы Гэй», впрочем, пришлось выдержать обстоятельный служебный опрос, длившийся два часа, и когда они явились на вечеринку, последняя сосиска уже была съедена и последняя банка пива выпита. Позднее все принимавшие участие в миссии летчики были награждены.