ь так, как ему заблагорассудится. Положение его было все же довольно шатким, так как его небольшое княжество со всех сторон окружали враждебные мусульмане. Поэтому Торос считал большой удачей присутствие в регионе огромной армии крестоносцев. Будучи преклонного возраста и не имея наследников, он был рад поделиться властью в Болдуином в обмен на европейскую защиту города и на этих условиях пригласил франков в Эдесу. Болдуин и Танкред (позже ставший князем Галилеи и регентом Антиохии) с их рыцарями были восторженно встречены в Эдесе. В причудливой церемонии, когда Болдуину пришлось раздеться по пояс и потереться обнаженной грудью о грудь сначала Тороса и затем его супруги, Болдуин был усыновлен ими и объявлен их наследником. Вскоре армянина растерзала обезумевшая толпа, и Болдуин стал де-факто сюзереном первого государства (графства) крестоносцев.
Историческое восприятие крестовых походов в качестве благопристойного прикрытия элементарных амбиций молодых французских рыцарей, жаждавших обзавестись собственными княжествами и герцогствами, уже вышло из моды. Такая точка зрения, прежде отстаивавшаяся лордом Рансимэном (автором знаменитой исторической трилогии о крестовых походах), была развенчана Джонатаном Райли-Смитом, редактором недавно изданной «Оксфордской иллюстрированной истории крестовых походов». Последний пишет:
«В то время как после второй мировой войны и Нюрнбергского процесса интеллектуальное развитие могло предрасположить людей к более критическому подходу к крестоносцам, участие такого большого числа мужчин и женщин в этом движении все еще часто объяснялось их неискушенностью или жаждой материальных выгод, и последняя точка зрения нашла мощную поддержку в виде разумного, но весьма слабо обоснованного предположения, что крестоносцы появились в результате семейной стратегии экономического выживания…
В самом деле, трудно было приписать искренним мужчинам и женщинам столь отвратительную идеологию как побуждение к крестовым походам; легче было поверить в то, что они были слишком недалекими, чтобы понять, чем они занимаются, или утверждать, что их стимулировало — какие бы объяснения они ни давали — стремление заполучить землю или добычу, хотя и трудно подкрепить последнее объяснение. Все знали, что ведение войны было дорогостоящим делом в Средние века, и распространялись сообщения, если даже их игнорировали, о тех финансовых жертвах, которые предстояло принести рыцарям и их семьям ради участия в крестовых походах».
Организация крестовых походов была делом дорогим и отнимающим много времени, а их цена обычно превосходила любую материальную компенсацию, которая могла быть получена. Больше того, слишком часто участие в походе приводило к смерти. Очевидно, что движение крестоносцев, по крайней мере первоначально, было по сути своей актом искупления. Оно сочетало военную службу с паломничеством и в таком виде имело большую привлекательность для дворянства, любимым чтением которого были описания деяний короля Артура и его «Рыцарей Круглого стола». Отправиться в крестовый поход было способом войти в легенду и посоревноваться на деле с такими, как Гавейн и Ланселот, ну и, разумеется, сам король Артур.
Чем больше я занимался историей пребывания Болдуина в Эдесе, тем лучше понимал, что за этим эпизодом скрывалось нечто большее, нежели представлялось на первый взгляд. Для крестового похода в целом Эдеса не имела большого стратегического значения, а защита ее оказалась дорогостоящей. Она стояла «не на том» берегу Евфрата, служившего весьма серьезной преградой для подхода подкреплений, и со всех сторон была окружена мусульманскими княжествами. И из Эдесы трудно было отступать. Как и Красе в Каррах в 53 году до н. э., европейцы не могли ожидать какой-либо помощи и при неблагоприятном развитии событий оказались бы в весьма затруднительном положении. С военной точки зрения предпочтительнее было бы провести границу по восточному берегу Евфрата и надежно защитить ее, завладев Алеппо, Дамаском и другими городами Сирии, а не пытаться удержать столь отдаленный аванпост. Но именно так поступил Болдуин. Отсюда единственный возможный вывод: Болдуин отправился в Эдесу не столько по политическим, сколько по религиозным мотивам. Он не мог не знать о необычной истории города, а Торос мог рассказать ему кое-что еще — «Мандилион» пока что оставался в Эдесе.
Христианский мир к тому времени уже утратил чашу Грааля, а эдесский «Мандилион» был очень древним произведением, хорошо известным христианам по всему свету. Хотя он, возможно, и был (и, может быть, есть) простым живописным портретом Иисуса, принадлежавшим кисти Ханнана, секретаря Абгара, в средневековой Европе бытовало мнение, что он получился, когда Христос утерполотенцем свое лицо на пути к Голгофе. Это превращало «Мандилион» в уникальную реликвию — единственную известную вещь (кроме знаменитой чаши с Тайной вечери, местонахождение которой никому не было известно), считавшуюся пропитанной кровью Спасителя. Больше того, это была «подлинная икона», лицо Бога в образе человека, и потому по праву достойная поклонения. В перегретой религиозной атмосфере конца XI века «Мандилион» являлся бесценным сокровищем, намного превосходящим по своему значению жестокое Копье Лонгина. Для рыцаря-христианина спасение «Мандилиона» стало бы наивысшим достижением, не менее важным, чем «зачистка» Иерусалима от неверных.
При таком подходе становится ясным, что главное побуждение крестоносцев было скорее духовным, нежели земным. Для того, чтобы Болдуин и Танкред оставили армию и отправились в Эдесу, ее армянский правитель, должно быть, пообещал им весьма высокое вознаграждение. Дж. Б. Сигал пишет, что примерно в 700 году жители Эдесы, когда от них потребовали уплаты дани, которую они были не в состоянии заплатить, поддались шантажу некоего Афанасия и отдали ему «Мандилион» в залог за 500 динаров. Афанасий заказал одному талантливому художнику копию, и она точно соответствовала оригиналу. Эту копию он и вернул жителям Эдесы, когда они отдали долг, оставив себе оригинал. Он был благочестивым якобитом[73] и позже, с разрешения халифа построил новый баптистерий. В нем он, возможно, и поместил «Мандилион». Как мы уже говорили, ко времени, когда византийцы осадили в 943 году Эдесу и потребовали отдать им «Мандилион» в обмен на пленных мусульман, существовали, по крайней мере, три заслуживающих доверия «Мандилиона», почитаемые в Эдесе, — по одному в каждой из главных сект: мелкитов[74], якобитов и армян. Что случилось потом — не совсем ясно, но вроде бы состоялся своеобразный «конкурс красоты». Византийцы, несомненно, с подачи своих друзей-мелкитов, выбрали тот, который посчитали подлинным, и вернули остальные два. Вполне возможно, что их обманули и всучили копию. Также вполне вероятно, что все предъявленные им «Мандилионы» были подделками, а оригинал был припрятан. В конце концов, если художник сумел изготовить одну убедительную подделку, он с таким же успехом мог изготовить и несколько, да и вообще у него с самого начала могло и не быть подлинника.
Какой бы ни была истина, мы, возможно, никогда не узнаем ее. Однако представляется вероятным, что в 1096 году у Тороса был «Мандилион» — быть может, даже подлинный. Будучи правителем города, он имел доступ ко многим спрятанным сокровищам, которые были собраны на протяжении столетий, и, как узнает позже Болдуин, были поистине несметными. И нет ничего невероятного в том, что среди них находился и один из мандилионов. Если даже и так, если Торос действительно обладал подлинником, он наверняка хранился как самое сокровенное. Армяне, хоть и составляли самый богатый класс горожан, являли собой меньшинство в сравнении с греками и сирийцами, которые наверняка потребовали бы передать им реликвию. Определенно, ее нельзя было выставлять напоказ. Болдуину, видимо, была предложена взятка в виде возможности увидеть и, предположительно, получить ее на хранение после кончины Тороса. Такая взятка вполне стоила того, чтобы оставить армию, осаждавшую Антиохию.
Какой бы ни была правда, — а мы, быть может, так никогда и не узнаем ее, — несомненно одно: во время первого крестового похода «Мандилион» почитался как священная реликвия. Ее связь — по крайней мере в умах христиан — с историей Распятия и с верой в то, что она пропитана святой кровью самого Иисуса, объединяет ее с легендой о чаше Грааля. Последний миф обрел к сегодняшнему дню свою собственную загадочную структуру, почти ничем не связанную с ранними «Артуровскими легендами» Уэльса. Вполне вероятно, что по меньшей мере частично решение Болдуина поселиться в Эдесе объясняется надеждой узнать что-нибудь относительно местонахождения чаши Грааля и о других тайнах, связанных с основами христианства.
И я обнаружил, даже не подозревая о том, что мы столкнулись с чем-то еще — таинственным Замком Грааля. Согласно легендам, чашу Грааля хранил так называемый «царь-рыбак». Именно в его замок и отправился герой Персиваль, или Галаад, дабы добыть чашу Грааля и тем самым вернуть к жизни пустошь, которой была Британия.
Царь-рыбак — это старик, жизнь которого поддерживается магической энергией, излучаемой чашей, и который страдает от неизлечимой раны, якобы нанесенной случайно тем самым копьем, которым пронзили бок Христа. Но рыцарю недостаточно просто явиться в замок и увидеть чашу — он еще должен спросить: «Кому она служит?» Только тогда она станет полностью доступной его взгляду и он сможет взять на себя заботу о ней.
Сама чаша Грааля — это таинственный, потусторонний предмет, связанный с Распятием. Обычно это чаша с Тайной вечери, но иногда это и глубокая тарелка или даже чудотворный камень. История имеет множество версий в зависимости от ее рассказчика, но основными составляющими являются замок, престарелый хранитель, известный как царь-рыбак, с той или иной раной, чудотворный предмет, связанный с кровью, пролитой Христом при Распятии, и странствующий рыцарь. Эдеса же с незапамятных времен славилась своими рыбными прудами, и поэтому ее правитель в буквальном смысл