И вновь – Египет.
«Ранним утром солнце поднимается на голубовато-стальном небе – сначала желтое, затем ослепительно яркое, потом увядающее; оно движется по небосводу, отражаясь в коричневом, желтом, желтовато-коричневом, белом песке. Словно врезанные в песок, лежат глубокие тени – темные силуэты изредка встречающихся здесь строений, деревьев, кустов.
Сквозь эту вечно залитую солнцем, незнающую “непогоды” пустыню (здесь не бывает ни дождя, ни снега, ни тумана, ни града) – пустыню, которая никогда не слышала раскатов грома и никогда не видела блеска молнии, где воздух сухой, стерильный, консервирующий, а земля бесплодная, крупитчатая, ломкая, крошащаяся, катит свои волны отец всех потоков, “отец всемогущий, Нил”. Он берет начало в глубинах страны и, вспоенный озерами и дождями в темном, влажном, тропическом Судане, набухает, заливает все берега, затопляет пески, поглощает пустыню и разбрасывает ил – плодородный нильский ил; каждый год на протяжении тысячелетий он поднимается на шестнадцать локтей, шестнадцать детей резвятся около речного бога в символической мраморной группе Нила в Ватикане, – а затем медленно вновь возвращается в свое русло, сытый и умиротворенный, поглотив не только пустыню, но и сушь земли, сушь песка. Там, где стояли его коричневые воды, появляются всходы, произрастают злаки, давая необыкновенно обильные урожаи, принося “жирные” годы, которые могут прокормить “тощие”. Так каждый год вновь возрождается Египет, “дар Нила”, как его еще две с половиной тысячи лет назад назвал Геродот, “житница” древнего мира, которая заставляла Рим голодать, если в тот или иной год вода стояла слишком низко или, наоборот, прилив был слишком высок.
Там, на этой местности, с ее сверкающими куполами и хрупкими минаретами, в городах, переполненных людьми с различным цветом кожи, принадлежащими к сотням различных племен и народов – арабами, нубийцами, берберами, коптами, неграми, – в городах, где звучат тысячи разных говоров, возвышались, словно вестники другого мира, развалины храмов, гробниц, остатки колонн и дворцовых залов.
Там вздымались ввысь пирамиды (шестьдесят семь пирамид насчитывается на одном лишь поле близ Каира!), выстроившиеся в сожженной солнцем пустыне на “учебном плацу солнца” – чудовищные склепы царей; на сооружение лишь одного из них ушло два с половиной миллиона каменных плит, сто тысяч рабов на протяжении долгих двадцати лет воздвигали его.
Там разлегся один из сфинксов – получеловек, полузверь с остатками львиной гривы и дырами на месте носа и глаз: в свое время солдаты Наполеона избрали его голову в качестве мишени для своих пушек; он отдыхает вот уже многие тысячелетия и готов пролежать еще многие; он так огромен, что какой-нибудь из Тутмесов, мечтая получить за это трон, мог бы соорудить храм между его лап.
Там стояли тонкие, как иглы, обелиски – часовые храмов, пальцы пустыни, воздвигнутые в честь царей и богов; высота многих из них достигала 28 метров. Там были храмы в гротах и храмы в пещерах, бесчисленные статуи – и деревенских старост, и фараонов, саркофаги, колонны, пилоны, всевозможные скульптуры, рельефы и росписи…
И все на этом грандиознейшем из существующих на свете кладбищ было испещрено иероглифами – таинственными, загадочными знаками, рисунками, контурами, символическими изображениями людей, зверей, легендарных существ, растений, плодов, различных орудий, утвари, одежды, оружия, геометрическими фигурами, волнистыми линиями и изображениями пламени. Они были выполнены на дереве, на камне, на бесчисленных папирусах, их можно было встретить на стенах храмов, в камерах гробниц, на заупокойных плитах, на саркофагах, на стенах, статуях божеств, ларцах и сосудах; даже письменные приборы и трости были испещрены иероглифами. “Тот, кто пожелал бы скопировать надписи на храме Эдфу, даже если бы трудился с утра до вечера, не управился бы с этим и в двадцать лет”».
И вновь Керам:
«Таким был мир, открывшийся в “Описаниях” изумленной Европе, той самой ищущей Европе, которая занялась исследованием прошлого, которая по настоянию Каролины, сестры Наполеона, с новым рвением принялась за раскопки в Помпеях и чьи ученые, восприняв… методику археологических исследований и толкования находок, горели желанием проверить эти методы на практике.
Однако после стольких похвал по адресу “Описания Египта” нужно сделать одну оговорку: представленный в нем материал – описания, рисунки, копии – был, несомненно, доброкачественным, но там, где речь шла о Древнем Египте, авторы ограничивались лишь регистрацией. В большинстве случаев они ничего не объясняли, да они и не в состоянии были это сделать; там же, где они все-таки пытались что-то объяснить, их объяснения были неверными.
Представленные ими памятники оставались немыми; попытка их систематизации была искусственной; в ее основе лежало не знание, а интуиция. Непонятными оставались иероглифы, неясными – знаки, чужим – язык.
“Описание Египта” открыло совершенно новый мир, но этот новый мир в своих связях и отношениях, по своему устройству и по своей роли в древнем мире был неразрешенной загадкой…»[164]
Не прошло и двух десятков лет, как Наполеону аукнулись его египетские «подвиги» по расхищению саркофагов и пирамид…
В последние месяцы своего заточения на острове Святой Елены отставной французский император чувствовал себя очень плохо, а 17 апреля 1821 года врач сообщил, что у Наполеона полный упадок сил, он с трудом вставал с кровати, быстро уставал, потерял сон и аппетит, постепенно утрачивал интерес к окружающему миру. И даже океан, который вызывал – еще месяц назад – у опального императора столько эмоций, перестал его волновать. Наполеон прекратил свои прогулки вдоль побережья острова и даже во дворе собственного дома, ставшего для него настоящей тюрьмой. Он прибавил в весе, стал прихрамывать и жаловаться на головную боль и ухудшение зрения. По причине последнего он бросил писать письма и читать прессу, которую ему доставляли едва не со всех концов света.
Ровно через три недели, несмотря на приезд с континента двух известных врачей, сердце императора перестало биться… И хотя все ожидали столь трагической развязки, теплилась надежда – а может, и в этот раз организм, закаленный годами тяжелейших испытаний, выдержит, и Наполеон вернется в привычную для себя колею жизни. Нет, ожидания не сбылись… «Покоритель Европы» ушел из жизни, как самый простой смертный…
…Последняя болезнь Наполеона – это его последнее прижизненное испытание, которое он должен был пройти (и прошел!) достойно. Болезнь стала частью процесса идеального перехода его в мир иной. Болезнь заставила еще при жизни заболевшего относиться к нему практически как к умершему. Но болезнь Наполеона трактовалась и как следствие греха французского императора! Между болезнью – наказанием за грех и болезнью – испытанием праведности есть существенная разница: святой получает болезнь как результат трудов, грешник – как наказание за грехи. Болезнь, таким образом, превращается в орудие Божьего промысла…
На второй день после смерти Наполеона было сделано вскрытие, и оно показало, что император скончался от рака. Под актом вскрытия поставили свои подписи все присутствующие на острове врачи, документ оный заверил комендант Святой Елены – он подписал бумагу, даже не читая ее.
Рыдающий камердинер Маршан принес серую походную шинель императора и накрыл ею тело усопшего… Поклониться покойному пришли чиновники островной администрации и комиссары-наблюдатели из Франции, Австрии и России, офицеры английского гарнизона… Постояв несколько минут у тела усопшего, все разошлись.
Через четыре дня состоялись похороны, в которых, кроме солдат гарнизона и моряков со сторожевых кораблей, участвовали почти все (правда, немногочисленные) жители острова. Прогремел салют из 20 пушечных залпов – последняя воинская честь, отданная Наполеону, много лет перекраивавшему карты Европы. Похоронили Наполеона в заранее выбранном им месте – в Долине гераней, в тени трех раскидистых ив, на могилу положили тяжелую каменную плиту. Французы требовали, чтобы на надгробном камне была высечена одна-единственная надпись, но губернатор острова Г. Лоу настаивал, чтобы рядом с именем усопшего стояла лишь его фамилия. Стороны не пришли ни к какому соглашению, и надгробная плита так и осталась без всякой надписи.
С первых дней могила превратилась в настоящее место паломничества – как островитян, так и прибывавших на Святую Елену многочисленных путешественников из Европы и Северной Америки. Справедливости ради стоит, однако, сказать, что паломнический поток очень быстро сошел на нет. И тому были веские причины. Со временем любое приближение к могиле ближе, чем на двадцать метров, вызывало тревогу, боязнь, чувство того, что кто-то стоит за спиной… Поговаривали, что дело с погребением нечисто, что не Наполеон в могиле, а его двойник, что не зря похороны состоялись только через четыре дня, а не через сутки, как того требовала христианская традиция…
Вскрывали?
Подменили?
И еще одно. С 1822 по 1840 год в районе острова Святой Елены был отмечен рост случаев кораблекрушения. Те, кто уцелел, рассказывали, как видели, буквально за несколько минут до крушения, стоящего на самой высокой точке острова человека. Луна, светящая ему в спину, позволяла различить, что человек этот (если это был действительно человек, а не силуэт какого-либо растения) был одет в шинель, голова покрыта треуголкой… Кто-то даже божился, что видел скрещенные на груди руки… Но можно ли до подробностей рассмотреть, скрестил человек руки или нет…
Могила Наполеона на Святой Елене превратилась в некий фетиш, место для непрекращающегося паломничества. И страх – неосознанный – у местных жителей враз прошел… Прекратились разговоры о сомнениях и вопросах вокруг его похорон и его праха. Поговаривали, правда, что без «нечистой» не обошлось – мол, это дух неугомонного императора настоял на своем возвращении во Францию, чтобы навлекать на врагов своих порчу и сглаз.