о зачем? Или Городов что-то нафантазировал со слов самого же Стрелкова? А что, так бывает: человек не имеет отношения к чему-нибудь, но создает себе определенный имидж в кругу знакомых. Вроде как для большего веса. Мог ведь Стрелков быть ни при чем, а приятелю рассказать, что он второй человек в группировке? Мог. Правда, неясно, с какой целью. Как в восьмом классе – чтобы круче показаться?
Андрей приехал около шести. До закрытия архива оставался еще час, и обрадованная Лена немедленно усадила его рядом и подвинула три папки.
– Вот тебе увлекательное чтиво, присоединяйся.
Глянув на обложку папки, Паровозников хмыкнул:
– Тебе что, почитать нечего? Так в книжный зайди, там подобного навалом, только в более удобном формате.
– Я не для развлечения это читаю. Ты слышал такое имя – Гарик Хан?
– Слышал. Я, когда в отдел пришел, часто о нем слышал. Приводили как пример «устойчивого преступного сообщества».
– Так вот, сдается мне, что убийство Жанны Стрелковой и ее отца – это отголосок тех событий.
– Да ладно, – скривился Андрей. – Никого же в живых не осталось. А Жанна в те годы вообще под стол пешком ходила.
– Думаю, дело не в Жанне, а в ее отце.
– Отец ее – хозяин автосервиса. Да, большого, да, с возможностями. Но это совершенно ничего не значит. Жанна была куда более известной персоной. Сама ведь знаешь: фонд, галерея – вот это все.
– Значит, ты тоже не веришь, что это она отца убила и застрелилась потом? – уцепилась Лена.
Андрей взъерошил волосы, помолчал.
– А черт его знает. Но скорее не верю. Она слишком уж какая-то лубочная была, святая Жанна просто. Не тот человек, чтобы взять пистолет и мозги отцу по стенам разметать. И повода для самоубийства у нее не было. Во всяком случае, видимого повода, такого, чтобы к нему прицепиться. Все у девки было хорошо: и работа, и деньги, и замуж собиралась за любимого человека. Может, болела чем?
– Можно проверить, конечно, но не думаю.
– Я просто не могу придумать других мотивов для самоубийства. Тем более для убийства отца, с которым, как свидетели говорят, они были очень дружны. Так что по всему выходит: был кто-то третий. Тот, кто убил и инсценировал потом самоубийство Жанны.
– Остается выяснить несколько мелочей: кто, как попал и куда потом делся. Это помимо мотива, – вздохнула Лена. – Мне шеф три дня дал на архив.
– Не понимаю, что ты в этом архиве хочешь найти.
– Я в субботу встречалась со старым приятелем Стрелкова, и он мне подкинул историю о том, как Валерий Иванович Стрелков был когда-то близок к Гарику Хану. Говорил, что чуть ли не вторым человеком в группировке был. Но, понимаешь, я заметила одну деталь, пока читала дело. Никто, ни один из подсудимых ни разу не упомянул Стрелкова. Согласись, если он был подручным Гарика, то не знать его не могли. Тогда как? Как вышло, что его имя не фигурирует в деле, а?
Андрей почесал затылок:
– Н-да, странно. Хотя время-то было лихое, понимаешь ведь. Мог откупиться.
– Как, от кого? От подельников? Сам посуди, кому надо на себя лишнее брать? И откуда у Стрелкова столько денег, чтобы еще и все упоминания о себе из дела убрать, если они вдруг были?
Лене вдруг вспомнился разговор с отцом, и она умолкла и уставилась в стену. А ведь папа не захотел обсуждать с ней дело Гарика Хана. Наотрез отказался. Никогда прежде он не отмахивался от вопросов дочери, какой бы темы они ни касались. Неужели?.. Нет, думать об отце плохо Лена не могла физически, это просто не укладывалось у нее в голове. Папа, непогрешимо честный, всегда настаивавший на четком и педантичном соблюдении законов, правил и порядков, не мог быть замешан ни в чем криминальном. Но почему тогда он так упорствовал и не хотел говорить именно об этом деле? Что у него связано с этими людьми?
– Ты чего зависла? – осторожно спросил Паровозников, и Лена вздрогнула:
– Да так. Слушай, пойдем отсюда, голова уже болит. Завтра продолжу.
– Ты хоть Катюху возьми, что ли, она девка въедливая, мелочи всякие любит. Кстати, это ведь она нашла банк, в котором у Жанны была ячейка.
Лена встрепенулась:
– А чего ж ты молчишь? Как ей удалось?
– Говорю же: въедливая Катюха сумела этого типа скользкого, заместителя Жанны, раскрутить. Он назвал и банк, и номер ячейки. Память на самом деле феноменальная.
– Ай да Катерина, ай да молодец! – восхитилась Лена, собирая папки в стопку. – Ты бы ее похвалил, что ли.
– Давай я донесу. – Андрей забрал у нее всю кипу. – Похвалил, а как же. Потому и говорю: завтра ее с собой возьми и дай конкретное задание – она поможет. А я оформлю бумаги и выемку произведу после осмотра ячейки. Если там, конечно, вообще что-то есть.
– А почему ты думаешь, что нет? Голицын сказал, что был дневник.
– Но это совершенно не значит, что в ячейке именно он.
– Пока не вскроем, не узнаем. Идем сдадим бумаги – и на воздух. Архивы на меня влияют пагубно.
– То-то и вижу: зеленая вся, – буркнул Андрей. – И чушь всякую выдумываешь, не иначе, пыли надышалась.
– Ой, не язви, Андрюша. Меня редко когда чутье подводит, думаю, что и теперь не подведет.
– Ну-ну. Топай давай к выходу, чуткая моя.
Домой не хотелось – ноги не несли после вчерашнего. Придется столкнуться с отцом, говорить что-то, а что – она понятия не имела. Если снова поднять тему и задать вопрос в лоб, отец, скорее всего, рассердится. У него поднимется давление, он ляжет на диван, а мама будет смотреть на Лену с укоризной и менять отцу мокрые полотенца. Невыносимо.
Но постоянно думать, что твой отец что-то скрывает или, еще хуже, замешан в каких-то темных делах, тоже довольно неприятно. Между ними никогда прежде не было секретов или недомолвок, и то, что произошло вчера, Лену обидело. Отец был для нее камертоном, по которому она сверяла свои профессиональные поступки. Но разве она может ему доверять, как раньше, после вчерашнего разговора?
Идти было некуда. Напрашиваться к Никите второй вечер подряд невозможно, он не поймет. Юлька в профилактории, других близких подруг нет. «Ладно, пойду в кино, посижу там, а к ночи домой поеду, чтобы ни с кем не разговаривать», – вздохнув, решила Лена и направилась к автобусной остановке.
Она оказалась в торговом центре с кинотеатром на четвертом этаже. Бегло глянула на афишу, выбрала фильм и двинулась к кассе, когда за спиной вдруг раздалось:
– Елена Денисовна? Я не ошибся?
Она повернулась. Прямо за ней стоял Павел Голицын, жених погибшей Жанны. На писателе были пестрый свитер и потертые джинсы. В руках он крутил небольшую записную книжку и улыбался.
– Здравствуйте, Павел… – начала Лена и осеклась, потому что поняла, что не помнит его отчества.
– Владимирович, – подсказал он, но тут же добавил: – Просто Павел, к чему церемонии. Вы здесь по делу или так, развлечься?
– Да как сказать, – неопределенно бросила она. – Зашла вот.
– Так, может быть, составите мне компанию? Хочу фильм посмотреть, но, оказывается, совсем отвык смотреть что-то в одиночестве.
– Я, собственно… – почему-то смутилась она, чувствуя, что краснеет. Голицын перебил:
– Соглашайтесь, Елена Денисовна. В повторном показе отличный фильм, мировая киноклассика. Вы ведь все равно здесь, так почему бы не приобщиться, так сказать, к прекрасному?
Лена молча кивнула. Павел сунул записную книжку в висевшую на боку сумку и направился к кассе.
– Я, знаете, тут работаю, – объяснил он через пару минут, уже вернувшись с билетами, и кивнул в сторону фуд-корта. – Всегда любил суету. И потом, иной раз попадаются интересные персонажи – прямо так и просятся на страницы. Сижу, кофеек попиваю и работаю.
– И ноутбук с собой носите?
– Зачем? Я люблю ручкой на бумажке записывать, а потом дома систематизирую в файл. Мне так удобнее: когда набираю текст, сразу вижу все ляпы и неточности. И еще, знаете, всякие там «бобрый вечер» и «чситый взодух», – улыбнулся Голицын.
– Странно. Я думала, что такие опечатки только на клавиатуре возможны, – удивилась Лена. – А если в рукописи, это скорее дислексия.
– Дислексия – болезнь, когда буквы в словах переставляют? – Павел придержал ее за локоть. – Нет, у меня с этим все в порядке. Просто пишу быстро и не всегда успеваю за мыслью, она все-таки скорее движется, чем рука. Бывают, знаете ли, весьма забавные перлы. Я их раньше в отдельный файл собирал, потом с Жанной читали и до упаду хохотали… – он осекся. Имя погибшей невесты словно ударило обоих.
Лена почувствовала себя неловко, как будто она попыталась занять чужое место, и в душе тут же выругала себя за согласие пойти с ним в кино. Надо же, не могла отказаться! Пошла бы лучше в кафе посидела. Но Голицын справился с собой и снова чуть грустно улыбнулся:
– Вы меня извините, Елена Денисовна, я никак не могу отделаться от воспоминаний. Хоть из дома беги. Да, собственно, я и бегу – ночевать только прихожу, а днем стараюсь бывать там, где люди.
– Понимаю.
– Мы с Жанной столько лет были почти неразлучны, – продолжал он, словно не расслышав ее слова, – что я растерялся, когда ее не стало. Понимаете, утром глаза открываю и думаю: вот зачем проснулся, когда ее нет? Какой смысл в жизни, если я не увижу Жанну? Она не приедет, не позвонит. Срок сдачи книги поджимает, а я работать не могу. Какие, к черту, детективы, когда в жизни такое? – Он махнул рукой. – Извините еще раз, распустился я совершенно.
– Павел, вам не за что просить прощения. Со смертью смириться трудно, почти невозможно, особенно когда происходит такое… Не хочу говорить банальные вещи, но через какое-то время боль действительно станет не такой острой. Вы не забудете, но болеть будет чуть меньше.
Голицын недоверчиво посмотрел на нее сверху вниз, покачал головой:
– Может, вы и правы. Но я пока не могу этого ни понять, ни принять, ни даже просто привыкнуть к этой мысли. И вообще, зря я этот разговор затеял. Пригласил вас в кино и начал душу изливать, настоящий мужик.