– Да так, по работе кое-что. Сейчас приготовлю завтрак. Хочешь омлет или овсянку?
– То, что будешь есть сама, – покладисто сказал Никита и уселся за стол.
Лена унесла тетрадь в комнату и убрала в ящик стола на балконе. Ей почему-то не хотелось, чтобы Никита начал задавать вопросы или, еще хуже, сам взял в руки эти записи.
Они позавтракали, выпили кофе и стали собираться каждый по своим делам. Лену ждала работа, Никиту – студенты. Она довезла его до института, но не стала заезжать на парковку. Ему пришлось выйти без прощального поцелуя, чтобы Лена успела на светофор. Он помахал ей рукой и поспешил к переходу.
«Зря он мне все рассказал, – думала Лена, медленно двигаясь в автомобильном потоке. – Проще было, когда я считала его закрытым. Списывала все его странности на сложность характера, на причуды творческой личности. А оказывается, он просто приспособленец, непорядочный и корыстный. Лучше бы он продолжал молчать и делать загадочный вид».
– Да, скажу я тебе, подруга, Деев этот – занятный тип. – Андрей деловито сдвинул бумаги на Ленином столе и принялся раскладывать яркие картонные коробочки, от которых нежно пахло ванилью, корицей и еще чем-то упоительно сладким.
– Ты кондитерскую ограбил, что ли?
– Заскочил по дороге, с утра всегда выпечка свежая. Ты глянь, какое все вкусное! – Андрей щелкнул кнопкой чайника, бросил в чашки пакетики с чаем, подумал и добавил в свою несколько ложек сахара: он был сластеной и никогда не упускал возможность побаловать организм.
Лена мысленно прикинула, сколько калорий хотя в трети всего находящегося здесь, тяжело вздохнула и потянула к себе коробочку с запеченным яблоком, надеясь, что оно самое безопасное в этом смысле.
– Как знал! – подмигнул Паровозников. – Но ты особо не обольщайся, там мед и орехи. И вообще хватит себя обманывать. Если организм просит и глаза радуются – ешь и не издевайся над собой.
– Диетолог нашелся. Так что там с Деевым?
– А с Деевым такая некрасивая история вышла, подруга, что даже не знаю, как сказать. Короче, выложил я ему примерно то же, что тебе вчера, а он как фамилию Стрелковой услышал – весь затрясся, побледнел и заорал дурниной, мол, таких непорядочных людей никогда прежде не встречал.
– Непорядочных? – переспросила Лена. – Это он о Стрелковой, которую уже все, кто по делу работает, святой называют? Он вообще как, твой Деев, адекватный?
– Он-то адекватный, только зол на Жанну, как собака на палку. Даже говорить о ней не хотел, сказал: в душу плюнула.
– Ничего не понимаю. А конкретно?
– А конкретно: фотографии у него пропали. Две фотографии из папки. Были наклеены внутри на корочку, а теперь нет их, только след от клея остался. А архивом Деев дорожит – и память об отце, и материалы уникальные. Словом, обижен он и зол. Даже сгоряча сказал, мол, поделом ей.
Андрей умолк, накинувшись на большую песочную корзинку с масляным кремом. Лена молчала. Какие две фотографии пропали из архива, сомневаться не приходилось, сейчас обе лежат в ее сейфе. На всякий случай она достала их и осмотрела с обратной стороны. Так и есть, следы клея и в двух местах фрагменты коричневатой бумаги, которой оклеены изнутри старые картонные папки. Но зачем Жанна их взяла?
– Как ты понимаешь, пропавшие фото вот перед нами. – Лена положила их на коробку с логотипом кондитерской. – А то, что меня интересовало, так и осталось без ответа. Что по существу сказал Деев о визите Жанны?
Андрей с трудом прожевал откушенный кусок, запил чаем и сморщился.
– Да ничего полезного. Сказал, что позвонил ему Голицын, попросил помочь девушке. Они с Жанной договорились о встрече, та приехала, попросила материалы по делу автозавода. Матвей принес ей папки, усадил в гостиной и ушел к себе, дописывал что-то. Она с этими папками провела около двух часов, потом попрощалась и ушла, папки так на столе и остались. Он их только на следующий день убирать стал, открыл верхнюю, а там фотографий нет. У отца его была такая привычка – на корочку внутри фотографии всех причастных клеить. Он стал ей звонить, но Жанна больше не отвечала.
– А Голицын?
– Что Голицын? – не понял Андрей.
– Голицыну Деев не сказал о том, что фотографии пропали?
– Я не спрашивал, а он сам не сказал. Наверное, не звонил. Ты съешь еще что-нибудь, останется же, жалко. – Он подтолкнул к Лене грушевую слойку. – Вот здесь калорий поменьше, наверное.
– Искуситель какой-то. Больше ко мне в кабинет с этим добром не являйся – не пущу, – пригрозила Лена. – Скажи лучше, что ты сам думаешь по поводу этих фотографий?
– А что я могу думать? Зачем-то они ей нужны были, раз взяла.
– А зачем?
– Знаешь что, Ленка! У Жанны уже не спросишь, а мысли покойников читать я, прости, не научился.
– Давай хоть теоретически представим. Вот если бы ты был на ее месте – зачем бы тебе эти фотографии?
– Мне они и на моем месте без надобности. А что уж там в голове этой Жанны творилось – извини, я не гадалка. И вообще, засиделся я у тебя, а дел по горло. Пирожные на окно поставь, до завтра не испортятся. – Андрей залпом допил то, что оставалось в чашке, и встал из-за стола. – Побегу дальше.
Оставшись одна, Лена снова взяла в руки фотографию Хана. Нужно сосредоточиться и сопоставить фото с тем, что она успела прочесть в записках Шмелева. Да, внешне Игорь Шанеев никак не выглядел главой криминальной группировки. Даже странно, что он сумел подмять под себя людей Клинча – те держали город в страхе задолго до Хана. Но деньги решили все – так, кажется, об этом написал Шмелев. Деньги.
– А ведь должны были остаться какие-то деньги после гибели Шанеева, – пробормотала Лена.
Вот и еще вопрос: куда делась жена Хана? Вроде Шмелев говорил, что она погибла. Но как, где? Не исключено и даже весьма вероятно, что тоже из-за денег. Насколько Лена поняла, после Гарика много чего осталось, и это все, разумеется, унаследовала жена, кто же еще. Наверное, это и стало причиной ее гибели. Нужно читать быстрее.
Дергать из-за этого Шмелева прямо сейчас Лена не хотела – у него своих дел полно, не до разговоров ему.
В обед она позвонила в больницу, справилась о состоянии отца. Все было по-прежнему. «Но хоть не хуже», – вздохнула она, кладя трубку. Мать не звонила, и Лена решила пока тоже ее не трогать, чтобы дать время успокоиться и разобраться, что она, Лена, в отцовской болезни не виновата. В конце концов, все рано или поздно утрясется – родные люди, как правило, справляются с любыми трудностями и прощают друг друга, тем более мать и дочь. Интересно, сказала ли мама отцу, что она ушла из дому? Наверное, нет, чтобы не расстраивать.
Ленины мысли перекинулись на Никиту. Она смотрела в раскрытые материалы дела и не видела ни строки – перед глазами стоял вчерашний вечер. Сейчас она уже была готова кое в чем оправдать Никиту, объяснить его поступки хотя бы себе. Да, изо всех сил старалась его простить. Она отлично понимала, что Кольцов манипулирует ею, давит на болевые точки, а сам не готов меняться ни на йоту. Во всем его поведении читалось это: «Нет, дорогая, уж прости, но меняться ради тебя я не собираюсь, принимай таким, каков я есть, или уходи».
Сейчас Лена задумалась, готов ли он был измениться ради бывшей жены. Чем-то поступиться, в чем-то уступить? Скорее всего, нет.
Наверное, он всегда был таким: изменял реальность под себя, подчинял жизни других своим прихотям, своему понятию о комфорте. Да, он навещает больную жену, проявляет хоть какую-то заботу. Но ведь Лена прекрасно помнит, что, когда в декабре она неудачно наступила на бордюр, подвернула ногу и заработала растяжение связок, так что вынуждена была провести три недели дома, он не то что не приехал – не сделал ни на один звонок больше, чем всегда. Ни единого раза не нарушил своего расписания, чтобы просто узнать, как она себя чувствует.
Лена не могла понять, как тонкое чувство прекрасного может сочетаться с такой внутренней черствостью. Она мало понимала в фотографии, но иногда, увидев какой-то снимок, сделанный Никитой, поражалась тому, насколько иначе он видит мир, как может рассмотреть радугу в висящей на карнизе сосульке или в огромной капле, падающей с водостока. В такие моменты она восхищалась им и забывала обо всем. Но проходило время, и Никита представал совершенно в ином свете, вот как вчера. Очарование проходило, а его место занимали такие вот нелегкие раздумья.
В дверь постучали. Лена встрепенулась, закрыла папку с делом, даже головой потрясла, чтобы прогнать далекие от службы мысли.
– Входите!
На пороге появился Голицын – все в той же бейсболке, короткой кожаной куртке и серых джинсах.
– Можно к вам, Елена Денисовна?
– Вы зачастили ко мне.
– Похоже, я единственный добровольный посетитель, который является в ваш кабинет, как на службу, – улыбнулся Павел и сел на стул.
– И что же вас сегодня ко мне привело?
Она никак не могла взять себя в руки и скрыть волнение, которое испытала при виде Павла. «Вот еще! Выгляжу так, как будто ждала его с замиранием сердца». – Она рассердилась на себя, отошла к окну и отвернулась.
– Я вам надоел?
– Не хочу показаться грубой, но я работаю, у меня есть другие дела, кроме дела вашей невесты.
– Понимаю. Но как раз по делу невесты я и пришел.
– Снова нашли что-то?
– Снова нашел. Вернее, пришел сказать, что искать дневники Жанны больше нет смысла – они сгорели.
Лена резко развернулась.
– То есть как сгорели? Где, когда? Почему вы так решили?
Голицын поправил бейсболку.
– Мне позвонил ее заместитель Максим Коротченко. Сказал, что выполнил последнюю просьбу Жанны и сжег тетради, которые она оставила ему на хранение буквально за неделю до смерти.
– Коротченко? Опять?
– Не понял, – растерялся Павел. – В каком смысле опять?
– Он уже сжег договор на аренду банковской ячейки, и тоже по просьбе Жанны. Пироман какой-то. Но с какой стати он вам звонил?
– Сказал: не может в себе это носить, трепетный юноша. – На лице Голицына была брезгливость. – Знаете, мне кажется, он что-то вычитал там, в этих тетрадях. Очень уж голос был испуганный.