Это коренным образом изменило настроение матросов и жителей Пал оса. Под командой братьев Пинсонов моряки не раз выбирались из тяжелых положений. И хотя, по их мнению, плавание на запад через море Мрака задумано людьми, потерявшими рассудок, участие в нем Пинсонов вселяло надежду на благоприятный исход.
Для путешествия предназначались три каравеллы: “Сайта Мария”, “Пинта” и “Нинья”. “Санта-Мария” длиной около 25 метров и водоизмещением 120 тонн представляла собой “нао” — большой корабль, т. е. каравеллу более 100 тонн, имела прямое парусное вооружение (по записям Коломбо, грот с двумя лиселями, фок, блинд, марсель и контр-бизань на корме) и при попутном ветре могла развивать скорость до 10 узлов. “Пинта” представляла собой каравеллу с прямыми парусами водоизмещением около 60 тонн. Третий корабль, официально именовавшийся “Сайта Клара”, известен под используемым мореплавателями названием “Нинья” (“Детка”), происходящим, видимо, от фамилии ее владельца Хуана Ниньо. “Нинья” была небольшой каравеллой с косыми парусами. На всех кораблях комфорт и удобства отсутствовали. Пищу готовили в находившемся на корме деревянном ящике с песком, сверху закрывавшемся от ветра кожухом. В пищу использовались в основном солонина, горох, сухари, растительное масло. Пили вино и воду из бочек, часто испорченную. Только адмирал и капитаны кораблей имели каюты с койками; остальные спали, не раздеваясь, там, где могли.
Основным навигационным инструментом на кораблях был компас. Высота солнца над горизонтом определялась примитивным угломерным инструментом — квадрантом. Время измерялось получасовыми песочными часами, корректируемыми в полдень по Солнцу.
В экспедиции приняло участие 90 человек, в подавляющем большинстве испанцы из Андалузии. Кроме них, на эскадре были Коломбо и еще один генуэзец, один венецианец, один португалец и один крещеный еврей, знавший арабский язык и взятый в качестве переводчика. В составе экипажей не было ни одного военного.
Флагманом “Санта Мария” командовал сам Коломбо. Шкипером на ней был Хуан де ла Коса, а кормчим — любимец Коломбо, 25-летний Пералонсо Ниньо. Он был прекрасным навигатором, в будущем самостоятельно плавал к северному побережью Южной Америки и стал главным кормчим Кастилии.
Капитаном “Пинты” был 50-летний судовладелец и опытный мореплаватель Мартин Алонсо Пинсон, сыгравший большую роль в снаряжении кораблей и комплектовании экипажей. В качестве шкипера в рейс пошел его младший брат Франциско Мартин Пинсон, а в качестве кормчего — Кристобаль Гарсия Сармьенто.
“Ниньей” командовал 35-летний брат Мартина Алонсо капитан Висенте Яньес Пинсон — преданный Коломбо мореплаватель высокого класса.
В дальнейшем он участвовал в открытии Бразилии и устья Амазонки. Его шкипером был Хуан Ниньо, брат Пералонсо, образованный мореплаватель, преданный делу экспедиции, а кормчим — Санчо Руис де Гама. Боцман “Ниньи” — Хуан Квинтеро — участвовал во всех четырех экспедициях Коломбо.
3 августа 1492 года в пятницу, незадолго до рассвета, “Санта Мария”, “Пинта” и “Нинья” вышли из Палоса и стали медленно спускаться к Атлантическому океану по Рио-Тинто. Первое путешествие началось.
О том как проходило это грандиозное путешествие мы не будем рассказывать. По этим событиям написаны книги и сняты фильмы. Однако, почитаем письмо самого Колумба некоему сеньору Сайтахелю. Таким образом, из первоисточника, надеемся, удастся почерпнуть интересные сведения первого открытия Америки и заодно выявить штрихи портрета Колумба.
“Сеньор, зная, что вас обрадует весть о великой победе, дарованной мне Господом нашим на пути моих странствий, пишу вам это письмо, из него вам станет известно, что за тридцать три дня я прошел от Канарских островов к Индиям с флотилией, предоставленной мне государями, светлейшим королем и королевой, и там я открыл много островов и людей на них без счету. И все эти острова я принял во владение с публичным провозглашением и под развернутым королевским флагом, и при этом не было мне оказано сопротивления.
Первому из них я дал имя Сан-Сальвадор в память всевышнего, чудесным образом все это даровавшего; индейцы же называют этот остров Гуанхани.
Второй остров я назвал Санта-Мария де Консепсьон, третий — Фернандина, четвертый — Изабелла, пятый — Хуана, и так я каждому из них присвоил новое имя.
Когда я достиг острова Хуаны, я последовал вдоль его берега на запад, и он оказался столь обширным, что я подумал, не есть ли это материковая земля, не провинция ли это Катая.
Но не обнаружил на побережье городов и местечек, кроме небольших поселений, с жителями которых я не мог сговориться, ибо все они сразу же обращались в бегство, я двинулся тем же путем, заботясь о том, чтобы не пропустить большие города и селения.
И пройдя много лиг и не замечая никаких перемен, а между тем берег отводил меня к северу, что противоречило моему намерению, поскольку зима уже началась, я же собирался продвигаться на юг, тем более, что ветер увлекал меня вперед, я решил не дожидаться перемены погоды и возвратился назад в одну из уже известных мне гаваней, откуда я послал двух человек на землю, чтобы дознаться, есть ли там король и большие города.
Они совершили трехдневный переход и нашли множество мелких поселений и людей без счета, но ничего достойного внимания не встретили и поэтому вернулись.
Я достаточно наслышался от других, ранее захваченных мною индейцев, что земля эта не что иное, как остров. Поэтому я проследовал вдоль его берега на 107 лиг к востоку до места, где был острову предел. С этого пункта я увидел на востоке другой остров на расстоянии 18 лиг от Хуаны, и тому острову я тотчас же дал имя Эспаньола. Я направился к нему, следуя северным его берегом (так же, как я шел у Хуаны) к востоку, и прошел 188 больших лиг по прямой линии.
Острова эти, как и все другие, отличаются чрезвычайным изобилием, а Эспаньола в особенности. На ее берегу есть много гаваней, равных которым я не знал в христианских странах, множество больших хороших рек, прямо чудо какое-то.
Земли здесь высокие, и на них множество высочайших гор. Даже остров Тенериф не может сравниться с Эспаньолой.
Все эти горы необыкновенно красивы, формы их бесконечно разнообразны, все они проходимы, все заросли деревьями бесчисленных пород и такой высоты, что кажется, будто они достают неба. Мне уже говорили, что они никогда не теряют листву, и я сам мог в этом удостовериться, ибо я видел их такими же зелеными и прекрасными, какими они были в мае в Испании.
Некоторые были в цвету, другие с плодами, прочие в ином состоянии, сообразно их природе. И когда я там проходил в ноябре месяце, пел соловей и другие птицы разнообразнейших видов.
Есть там пальмы шести или восьми видов, и любо глядеть на них: столь многообразна их красота, как, впрочем, и иных деревьев, плодов и трав. На острове есть сосновые чащи на диво, и там имеются обширнейшие поля, годные для посевов, а также мед и множество разных птиц и всевозможные плоды, и в земле немало металлов и людей там без счета.
Эспаньола — чудо: тут цепи горные и кручи, и долины, и земли тучные, пригодные для обработки и засева, для разведения скота любого рода, для городских и сельских построек.
Морские гавани здесь такие, что, не видя их, нельзя поверить, что подобные могут существовать, равным образом как и реки — многочисленные и широкие, с вкусной водой, причем большая часть рек несет золото.
Деревья, плоды и травы отличаются от тех, что имеются на острове Хуане. На этом острове много пряностей, а также залежи золота и других металлов.
Жители этого и всех других островов, которые я открыл или о которых получил сведения, все, как мужчины, так и женщины, ходят нагишом, в чем мать родила; впрочем, некоторые женщины прикрывают одно место листом или сеткой из хлопчатника, которую для этой цели они делают. У них нет ни железа, ни стали, ни железного оружия, да и не привыкли они пользоваться им и не потому, что они недостаточно умелы или не обладали бы красивым телом (fermosa estatuea), а потому, что они на удивление робки.
Нет у них иного оружия, кроме сделанного из тростинок, которые срезают в пору созревания семян; к концам тростинок прикрепляют заостренные колышки. Но и этим оружием они не отваживаются пользоваться.
Не раз мне случалось направлять на берег двух или трех человек в какое-нибудь селение, чтобы завязать переговоры с жителями, и последние выходили навстречу неисчислимыми толпами, но как только они замечали, что мои люди приближаются, они обращались в бегство так, что даже отцы не дожидались детей своих.
А происходило это не потому, что кому-либо причинялось зло; напротив, везде, где я бывал и мог вступить в переговоры, я давал жителям все, что у меня было с собою, как-то: платье и другие вещи, ничего не получая взамен. Но по природе своей они таковы, что нет средств побороть их боязливость.
Правда, после того как они успокоились и страх исчезал, они становились доверчивыми и с такой щедростью отдавали все им принадлежащее, ‘что, кто этого не видел сам, вряд ли тому поверит.
Если у них попросить какую-нибудь вещь, они никогда не откажутся ее отдать. Напротив, они сами предлагают ее и притом с таким радушием, что кажется, будто они дарят свои сердца. И будь то ценная или ничтожная вещь, они остаются довольными любой мелочью и любым способом, которым ее дали.
Я запретил давать им такие бесполезные вещи, как осколки битой посуды, или металлические наконечники от агухет*, хотя им и удалось получать эти вещи, они казались им наилучшими драгоценностями.
Так, однажды одному матросу удалось получить за агухету золота на два с половиной кастельяно**, а другие за предметы, еще менее ценные, получали взамен куда больше.
За новую разменную монетку отдавали они
* Агухета — пояс-ремешок с бронзовыми или медными наконечниками.
” Кастельяно — золотая монета весом 4,6 г. все, что имели, будь то золото весом два-три кастельяно или одна-две арробы* хлопковой пряжи. Даже за обломки лопнувших обручей от винных бочек, они, как дикари (como bestias), отдавали, что у них было.