– Кого-то напоминают мне эти вещички… – задумчиво склонился над кепочкой и полуботинком Хлебников. – Общался я со старшим участковым Гордусом по делу Снегирёвой, так вот, Михаил Александрович, тот между прочим делился со мной, что прибавилось ему работы: намедни к его подопечному – вору-писаке[8] дружок прикатил, не то из Воронежа, не то из самой столицы. Одет по-барски: в пиджачке новеньком, в синеньких штанишках, а главное – при таких вот жёлтых крагах и в шикарной кепчонке на зависть местной шпане – в отымалке. Не он ли здесь их потерял?..
– Мы предполагаем, что, застрелив главного – однорукого в кабине и, заметив, что двое – его свита, дружки или охрана, выпрыгнувшие из кузова, бросились врассыпную, убийца первым догнал того, кто был в этой кепке и полуботинках.
– Объясните? – Лудонин, вопрошая, поднял глаза на Каргина.
– Не успел далеко убежать… – пожал плечами майор, – или представлял какую-то опасность… И оружия у них не было, кроме ножей.
– Вы нам внушаете, что убивали шпану голодраную, а не авторитетных воров! – возмутился Таранец. – Между тем сами уверяли, что однорукий – особа авторитетная, а Хлебников, вот, намекает, что один из убитых, попугай разодетый, – важный гость чуть ли не из самой Москвы! Не запутались, товарищ майор?
– Жертвы явно не догадывались о готовившейся над ними расправой. Казнь задумана и организована кем-то из высших бандитских эшелонов. Убитых заманили в ловушку, а шофёр – рядовой исполнитель, кстати, киллер, недостаточно квалифицированный.
– Логика присутствует, – согласился Лудонин. – Об этом свидетельствует, что в дальнюю поездку жертвы отправились практически невооружёнными. Ну а что же с третьим?
– Он полагал, что убежал достаточно далеко и спрятался в овраге, заросшим густым бурьяном. Я думаю, товарищ подполковник, туда легче будет подъехать на машине, идти пёхом километров пять-шесть.
– Далеко ускакал зайчик, а не спасся, – не сдержался Таранец, когда, прижавшись друг к другу на заднем сиденье, они – Каргин, Доронин и Хлебников, обнявший своего конфликтного дружка, – затряслись на кочках.
Лудонин с раскрытой схемой места происшествия восседал впереди.
– Илья Степанович! – поторопил Каргин следователя, когда наконец автомобиль добрался до приметного, заросшего кустарником оврага и все принялись разминаться, вывалившись из тесной кабины.
Тот послушно раскрыл чемоданчик и, выхватив оттуда пакетик, высыпал на широкую ладонь своего начальника с десяток гильз.
– Те же. Револьверные, – кивнул Лудонин и повёл глаза на вбитый возле оврага в твёрдую корку песка заструганный кол. – Это что за метка?
– Обратите внимание, товарищ подполковник, на глубокие и великоватые следы обуви. Несомненно, их оставил убийца. Ему лень было лезть в овраг, а может, он опасался других неприятных неожиданностей, например, удара ножа…
– Поджёг бы кустарник и дело с концом, – Таранец, хмыкнув, сплюнул в овраг.
– Что-то заставило его поступить по-другому, – возразил Каргин. – Возможно, опасался появления опасных свидетелей, времени уже немало затратил на двоих, а деревня с людьми не так уж и далеко.
– Дежурный, звоня мне, сообщил, что рано утром пастух выгонял стадо…
– Одним словом, – возвращая гильзы Доронину, продолжил Каргин, – убийца, выцеливая жертву, расстрелял весь барабан, а может, и два не пожалел, решил, что задачу свою выполнил сполна. Затем, опасаясь быть замеченным, не стал тащить труп к машине, а возвратился назад. Заволок тело второго убитого в кабину к однорукому, облил машину бензином и запалил, уничтожая следы.
– И всё же насчёт третьего версия ваша хромает, – не унимался Таранец.
Поджал скептически губы и Лудонин, явно дожидаясь реплики майора, но Каргин только пожал плечами и буркнул:
– Другого объяснения не нахожу. Кстати, никто из сбежавшихся из деревни третьего не обнаружил, хотя поиски случайно уцелевших предпринимались, но обнаружили его только мы.
– Ну хорошо, хорошо, майор, – вроде примирительно похлопал его по плечу Таранец. – Ты поделился бы, что тебе недобитый на ушко шепнул, когда его твой кудесник-эксперт оживил сказочным образом?
– Я уже обращал ваше внимание, товарищ подполковник, – отвернувшись от капитана к Лудонину, сдерживая гнев и подбирая слова, не спеша ответил Каргин. – Убийца, судя по отпечаткам ног, представляется мне физически крепким и довольно грузным мужиком, возможно, восточной национальности. Неслучайно уцелевший назвал мне одно лишь его прозвище – Каплун.
– Каплун? – захохотал Таранец. – Это же петух!
– Это кастрированный петух, – поправил, не улыбнувшись, Каргин. – Кастрат. Вот почему я полагаю, что убийца восточного происхождения. И, кроме того, товарищ подполковник, мне бы хотелось сделать вам заявление наедине.
– Здесь не может быть никаких секретов, – сухо отбрил тот.
– И всё же. Это очень важно, – Каргин обернулся к Хлебникову, Таранцу и Доронину. – Прошу меня извинить, товарищи офицеры.
– Хорошо. Я вас слушаю, – буркнул Лудонин, когда оперативники и следователь отошли.
– В карманах уцелевшего, кроме ножа, я обнаружил золотые монеты. – Каргин раскрыл ладонь, в которой тускло блистали три царских червонца.
– Империал, – взял в руки Лудонин одну из монет, – Двуглавый герб на одной из сторон, на другой – Николай Второй, бывший император и самодержец всея Руси. Хотя достоинством в десять золотых рублей, эта монета теперь представляет очень большую ценность. Настоящий империал! Интересно, как он попал к уголовнику?..
– Не могли ли монеты стать причиной убийства? – волнение вспыхнуло в глазах Каргина.
– Возможно, – задумчиво произнёс Лудонин, продолжая изучать монеты. – Возможно…
– Михаил Александрович! – прервал их разговор водитель Лудонина. – Глядите, машина райотдела возвращается. С одним шофёром.
– Это неплохо, – Каргин двинулся к подъезжающему газику. – Главное, какие известия привёз.
Лицо выскочившего из кабины шофёра раскраснелось от жары и ничего не выражало.
– Ну?.. Довёз? – шагнул Каргин навстречу.
– Довёз, Василий Иванович, – опустил тот глаза, – только на носилках он скончался.
– Что-нибудь ещё говорил?
Шофёр, понурясь, покачал головой:
– Так в себя и не пришёл.
Глава XXI
– Они это, они! Больше быть некому! – без стука влетев в кабинет следователя Жогина, старший участковый Гордус задыхался и подрагивал от волнения. – Извините, Александр Григорьевич, боялся вас не застать. Я к Щергунцову сунулся, а товарищ подполковник, оказывается, уже отбыл отдыхать.
– Заперся в кабинете твой начальник, отоспаться решил хотя бы часа два-три, – потягиваясь, поднялся с дивана задремавший было Сизов. – И лошадь не сдюжит сутками скакать. Ты бы присел, Казимир Фёдорович, а то ошарашил нас с порога чёрт-те чем. Мы здесь с Александром Григорьевичем головы мозолили над делом Снегирёвых, показания свидетелей муссировали, так сказать…
– Кто муссировал, а кто похрапеть умудрился, – хмыкнул Жогин. – Кстати, Казимир Фёдорович, я просил обязать явкой продавщицу магазина.
– Так и не пришла Верка?! Вот сучка! – выругался участковый. – Ведь специально навещал бабу и повестку ей вручил.
– Ты чем обрадовать нас собирался, когда сюда влетел, как чумовой, Казимир Фёдорович? – Сизов выпил стакан воды из графина. – Объявленной тревогой «Перехват»?
– Так точно! – Участковый обтер взмокший лоб платком. – Меня словно током шарахнуло, когда в дежурке Петрович сообщил о сведениях, переданных Лудониным из Пришиба. Ведь те двое возле Веркиного магазина мелькали. Сходятся все приметы! Один, которого в бурьяне нашли, тощий и длинный…
– Не довезли его до больницы, умер, – буркнул Сизов.
– Знаю уже, – сжал кулаки участковый. – Глистин Федька! Уши я ему прожужжал нравоучениями. Но как срезал сумки у раззяв на рынке, так и не бросил. Вот и докатился. А недавно дружок ему на голову упал. Разодетый, как попугай. Он Глистина в эту историю и затянул. Федька, тот кроме сумок, на большее не замахивался, а приятель с большим гонором и планами. Знал я и его. С детства в школе колобродил, пока в детскую колонию не загремел. А объявился снова, задурил мозги дружку какой-нибудь грандиозной аферой. Теперь успокоятся, рядышком их уголовнички схоронят. Башмак-то жёлтый и кепчонка того попугая, подобных вещиц у нас не сыскать. А фамилия его?.. – участковый задумался. – Дай Бог память… Нет, кличку только помню, потому как толст он был с детства. Хомяк – его прозвище. Точно, Хомяк! Значит, фамилия Хомяков.
– Вещи привезут, будет кому опознать? – напрягся Жогин.
– Родителей и родственников у них нет. Может, мои хлопцы опознают да Верка проклятущая, но, конечно, если в сознанку пойдёт.
– Слушай, Фёдорыч… – покрутил пуговицу на груди кителя участкового Сизов. – А что однорукий?.. Не мелькал он рядышком с этими двумя дружками?.. Не шептали об этом твои помощнички-следопыты?
– У меня агентура, товарищ капитан! – обиделся Гордус. – Таких ребят поискать! На совесть пашут! Особенно Саша Матков, он и на голову, и на кулак, и нюх у него!..
– Как у майора Пронина! – ухмыльнулся Сизов.
– Обижаете, товарищ капитан, – смолк участковый, но ненадолго. – Лет двадцать – двадцать пять назад, морочил мне голову один подросток-сирота. Цыганёнок. Ушлый да шустрый, что его и сгубило. У нас в заводском посёлке возле нефтебазы озерцо образовалось после немецких бомбёжек, так этот умник копался там, снаряды неразорвавшиеся, патроны отыскивал. Ну и отыскал на свою беду. Сунул один такой снаряд в костёр, а тот шарахнул так, что разнёс бы пацана в клочья, но повезло цыганёнку. Руку ему оторвало, в больнице к жизни возвернули, а он, не долечившись, сбежал и вовсе сгинул из наших мест. Судить его хотели за остальных двух, которые насмерть подорвались. Больше я о нём ничего не слышал.
Во время рассказа Жогин с Сизовым то и дело многозначительно переглядывались.