– Убийством бы лучше занимались, – нахмурился прокурор. – Сплетни да склоки проверяете. А дело стоит. Что по убийству?
– Щас. Мои доложат.
– И самому не мешало бы знать.
– Да что уж там… Пусто пока. Хвалиться нечем. Я что говорю, Михалыч… Звонил я опять в Управу к своим. Отцы в один голос твердят: ошибку мы допустили, с квалификацией происшествия: не убийство это, как карточку Миронов твой выставил, а причинение тяжких повреждений. Сидели бы сейчас спокойно, не дёргал бы никто.
– Опять ты за старое, Константиныч! – нахмурился прокурор. – Обсудили уже. Я сам Колосухину звонил. Он согласился. А он, сам знаешь, десять раз отмерит. Убийство, говорит, как есть. Не напутали мы с квалификацией.
– А мои бесятся! – не отставал Шанин. – Они в один голос, что зря на себя взваливаем.
– Что зря?
– Статистику портим. У нас в прошлом году ни одного убийства не было в районе. И в этом всё тихо. А второе полугодие вон с чего началось! А вдруг висяком окажется? Не раскроем если? Максинов на каждом совещании столбом ставить будет.
– Ну, постоишь, ничего не случится. Злей будешь. И сыщики бегать будут. Для дела – одна польза.
– Я извиняюсь, Владимир Михайлович, и прокуратуру по головке не погладят.
– Не привыкать.
– Молодой вы ещё, Владимир Михайлович, – покачал головой начальник милиции. – Не один год склонять будут на совещаниях.
– Были и мы рысаками когда-то… – усмехнулся Шаламов и даже закрыл глаза, вспоминая прошлое. – Не один год прокурором-криминалистом в областной прокуратуре пропахал. Только по висякам и специализировался. Ты за всю свою жизнь, Николаич, столько трупов не видал. И задушенных, и утопленных, и частями в чемоданах по почте… Хочешь послушать? Приходи ночью в гостиницу. Рассказывать буду.
– Это не то, Михалыч, – не успокаивался Шанин. – Ты за территорию не отвечал. У тебя статистика другая была. От тебя раскрытия преступления как победу ждали.
– А у тебя какая статистика?
– А у нас текучка. Повседневная тягомотина. За каждый месяц отвечай. Чуть что – на ковёр. А там Максинов, знаешь, как стегает?
– Ты мне страхи не нагоняй. У нас тоже не сахар. На коллегию вытащат, с мокрой спиной выкатываешься. Покруче вашего генерала.
– Ошибки бы не допустить… Вчера мне Максинов звонил. Интересовался.
– Вон оно что…
– Расспрашивал про артистку эту. Знаешь, каким вопросом он меня ошарашил?
– Ну, скажи.
– А почему, говорит, рыбаки, приезжающие со всей страны, без регистрации у вас болтаются месяцами. Ворам и жулью – лепота. Нашли пристанище, рассадник. И понёс, понёс…
– Правильно сказал генерал. В корень смотрит. Вот о чём думать надо! Я тебе не раз уже замечания делал, Николаич.
– А-а-а, – огорчённо махнул рукой Шанин, – теперь точно жди проверку. Прикатят голову снимать.
– Вот тогда убийство точно раскрытым будет, – отвернулся прокурор.
В открывшуюся дверь, робко постукивая, один за другим потянулись подчинённые начальника райотдела. Уголовный розыск – хмурой молчаливой толпой с прокуренным насквозь невозмутимым Брёхиным во главе. Инспектор речной инспекции – лоснящийся лейтенант в новой форме с поскрипывающей портупеей и кобурой на тощем боку. Два шустрых круглых гаишника. Седой пожарный Сомов Евсей Афиногенович, протискиваясь в дверь животом, провисающим за ремень, зацепил стол ненароком и теперь спасался от Тимофеевны, награждавшей его всевозможными эпитетами. Заглянула Валентина Павловна, помощница. С порога спросила Шаламова:
– Стульев-то хватит, Владимир Михайлович? А то возьмите у меня.
И тут же бросилась к начальнику милиции, к Брёхину, к Сомову обниматься. «Век не видались, – скрипнул зубами Шаламов. – Обязательно на людях надо покрасоваться. Не успокоится никак старушка». Хмурясь, он опустил глаза. Не нравилась ему эта ассамблея, коробило от известий Шанина насчёт Журкина, райкома, Зелезнёва со злосчастным домом и его обитателями, нераскрытое убийство не давало покоя, а визит помощницы совсем испортил настроение. «Что ей понадобилось выскакивать со своими стульями? Припёрлась и делает вид, что не знает ничего. Сейчас начнёт злорадствовать по поводу убийства. Советы давать. Хочет показать, что и она при деле…»
До его назначения Хорлова исполняла обязанности. А после – работала следователем, пользуясь в районе всеобщей известностью, и сама знала каждую дворнягу. Пенсию она боялась пуще смерти: с прежним прокурором воевала и грозилась, что вынесут её из служебного кабинета только в деревянном ящике. Была она одинока, подружек не водила, детей не имела. Многих трудов стоило Шаламову заменить её молодым городским Мироновым. Хорлова, собравшись, тайком выбралась в областную прокуратуру, но получила «полный отлуп от Игорушкина». Шаламов после этого сам зашёл в кабинет Хорловой, тяжело померил его шагами от стенки к стенке с руками за спиной, покрякал, послушал её причитания и, не сказав ни «да», ни «нет», вышел. А к Игорушкину поехал утром и выпросил для Хорловой место помощника прокурора. Однако ожидаемой горячей благодарности не заметил. Хорошо хоть, Хорлова без нужды перестала бывать у него в кабинете. А с Мироновым нашла общий язык, но как только появлялся Шаламов, старушка, сухо здороваясь, не подымая глаз, убегала к себе…
Наконец все угомонились, ушла и Хорлова.
– Начнём, пожалуй, Константин Николаевич, – обведя всех хмурым взором, остановился на начальнике милиции Шаламов.
– А главного докладчика-то нет, – улыбнулся тот.
– Тимофеевна! – крикнул прокурор в коридор. – Скажи Николаю Александровичу. Все в сборе. Пусть заходит.
– А он в больнице, – просунула в дверь голову завканцелярией. – Из дома забежал, я тут ещё убиралась, сказал, что заглянет артистку проведать.
– Ничего, – опустился на стул Шаламов. – Начнём без него. Давай, Константин Николаевич, кто из твоих доложит?
– Я, наверное, – поднялся Брёхин.
– Ты так ты, – согласился прокурор. – Начнём с уголовного розыска. Прошу потише.
Дверь отворилась, высунулась завканцелярией:
– Владимир Михайлович, райком звонит.
– Скажите, я занят.
– Райком партии, Владимир Михайлович! – возвысила голос та и вытаращила глаза на прокурора.
– Я не глухой! – скрипнул зубами Шаламов. – Совещание у меня важное! Так и скажите!
– Георгий Григорьевич сам, – зашипела Тимофеевна, делая глаза ещё круглее.
– Подождём, Михалыч, – сказал Шанин. – Сядь, Брёхин! Что застыл столбом? Не понял, Первый звонит!
Шаламов поднял трубку. В ней коротко и зло пиликало.
– Опустил! – охнул Шанин.
– Я же говорила, – юркнула за дверь завканцелярией.
– Извините, Владимир Михайлович, – постучав в дверь, вошёл раскрасневшийся Миронов. – Бегом бежал.
– С хорошими вестями? – подставляя стул следователю рядом с собой, спросил Шанин.
– Ага, – улыбался тот.
– Заговорила! – вытянулись лица у Брёхина и у всех его сыщиков.
– Нет, – ответил Миронов, продолжая радоваться неизвестно чему.
– А чего же хорошего-то? – Брёхин заскучал. – Вас не понять, Николай Александрович.
– Врачи успокоили, кризис миновал. – Миронов обвёл всех ликующими глазами и повернулся к Шаламову: – Будет жить жертва, Владимир Михайлович.
– С тобой не соскучишься, Николай, – обронил тот и отвернулся в окно. – Боюсь, жертвами станем мы с тобой. Скоро. Если она молчать так и будет.
– Заговорит, Владимир Михайлович! – продолжал восторгаться тот. – Непременно заговорит! Софья Петровна, завотделением, мне обещала. Только придётся подождать. Амнезия сильная у неё.
– Это что же? – спросил Брёхин.
– Полная потеря памяти вследствие тяжёлого травматического и психологического шока, – отчеканил Миронов.
– Значит, опять ноги в руки? – загрустил Брёхин, оглядывая своих. – Вот так, братцы…
– Давайте всё-таки по порядку, – остановил его Шанин. – Владимир Михайлович, с кого начнём, а то мне ещё в райисполком надо.
Он быстро глянул на часы и добавил:
– Время одиннадцатый час, у меня десять минут осталось.
– Ну что же делать? Беги. Мы тут без тебя, – Шаламов опустил голову, зарылся в бумагах на столе.
– Позволь минутку, Михалыч, – вскочил Шанин и надел фуражку. – Я два слова.
– Давай, – буркнул прокурор.
– Товарищи! Прошу внимания, – повернулся к собравшимся начальник милиции. – Мне звонил Евгений Александрович. Максинов. Домой. Высказал озабоченность розыском убийцы. Слышишь, Брёхин?
– Слышу, – повесил тот голову и скривился, как нашкодивший двоечник.
– Коротко, Николай Александрович. Что отработано по версиям и задачи, – начал совещание Шаламов.
Следователь поднялся, как на экзамене, подошёл к краю прокурорского стола, раскрыл блокнотик.
– Значит так, – начал он, заметно волнуясь, дело об убийстве было у него первым, нигде и никогда он докладов ещё не делал, да и докладывать, собственно, было, на его взгляд, нечего. – Значит, так…
И он глубоко задумался.
– Не спешите, Николай Александрович, – подбодрил его прокурор, вместо того, чтобы сказать: не волнуйтесь. – Что наработал уголовный розыск?
– Ничего положительного, Владимир Михайлович.
– Как ничего? – возмутился с места Брёхин. – Все ноги оббили. Я весь отдел разогнал.
– Брёхин, я вам дам слово, – одёрнул крикуна прокурор. – Сдерживайте эмоции.
– Работаешь, работаешь и все шишки на нашу голову!
– И про шишки расскажете, когда время придёт, – прижал Брёхина к стулу жёстким взглядом прокурор. – Неизвестно, кому больше достаётся.
– Я что хотел сказать, Владимир Михайлович… – начал между тем следователь. – Мы вчерась, когда вечером я вернулся от артистов, посидели немножко с Валентиной Павловной и подумали…
«Сдружился, значит, со старушкой, молодой, – не удивился прокурор. – Так. Так…»
Но промолчал.
– Очень подозрительные вырисовываются две личности на горизонте, – сделал значительным лицо следователь. – Помните, я рассказывал прошлый раз? Их Бобрачков видел, когда Вельзевулову с бакена снимали? Он их помочь просил, а те пьяными оказались. Лыка не вязали.