– Убийц нашли?
– Так кто же их найдёт? Она же до сих пор ничего не помнит. Врачи говорят, ей всю память отшибло. По голове злодеи топором. Чудом топор вскользь прошёл. Тётка Пелагея говорит, не иначе Бог на неё снизошёл.
Рыжий промолчал.
– Ну что, поднять брата-то? Нужен?
– Нужен. Но ты не дёргайся. Я его сам найду. Привет от Толяна передам и вернусь.
– Ну, смотри…
Тень великого сыщика
Третий день свирепствовал ливень. Небо поливало землю свирепо и неистово. Казалось, наверху прогневались и творили великий и беспощадный суд. Рощу, где ютились в палатках артисты, разметало диким ураганом. Деревья гнулись и жались к траве, метались, испуская жалобный треск, ломались ветки, их швыряла, поднимала в воздух неведомая сила, унося, как пушинки. Палатки едва удерживались на натянутых стрелами канатах, стоная и паруся. Ночью в них не уснуть. Холодно и страшно.
Фока Савельевич Рассомахин единственным карим глазом из-под лохматой брови подозрительно обвёл собравшихся у него в огромной палатке. Второй глаз завхоза театра, поражённый фурункулом, был повязан зловещим чёрным платком. Кутаясь в кофту, грубый рыбацкий плащ и синее замызганное полотенце, Рассомахин кряхтел, пыхтел и постоянно кашлял, мужественно растирая до красноты толстый провисший на губы нос. Вид хозяйственника был несчастным, но сосредоточенным. Мокрые, продрогшие артисты, одетые тоже кто во что горазд, жались друг к дружке, как пленные французы, бежавшие из-под Москвы. Шофёр театра задраил вход в палатку, тихо прошмыгнул в свой закуток. Новоиспечённый фельдмаршал обвёл всех прозорливым взглядом.
– Все в сборе? – осипшим басом вопрошал он.
– Все, – бодро высунулся из закутка палатки шофёр Витёк, сорокалетний глист с повадками четырнадцатилетнего подростка. – Только Марка Васильевича я отвёз в райцентр. Ему в Таганрог звонить, и следователь вызвал. Ну и Иосиф там, где ему положено быть.
– Значит, все, – подытожил Фока Савельевич. – Про Сребровского я знаю.
– Как же? – тоскливо пожаловалась Бронислава Фиолетова, – Аркадий Константинович куда-то запропастился? Твердила, твердила ему ещё с вечера, а он утром сгинул.
– Не найдёт он нам опять кого-нибудь? – строго нахмурила бровки Екатерина Модестовна.
– Свят! Свят! Свят! – зашлась в трепете Вера Павловна, тыча от себя во все стороны свёрнутым зонтом, словно отбиваясь от нечистой силы. – Как можно, Екатерина Модестовна!
– С него станет, – невозмутимо парировала Железнова. – Он любит отличаться.
– Лисичкин голову потерял. Его не узнать. Всё Ивана Ивановича ищет. Говорит, жив тот. Не верит в его смерть, – охнула Фиолетова.
– А кто верит, Бронислава? – замахала зонтом Вера Павловна. – Как можно?
– А что? Сколько времени прошло? Живой бы давно объявился.
– Грех это. Жив, жив Иван Иванович!
– А вам известно? Может, позвоните туда? – Фиолетова недвусмысленно ткнула вверх пальцем, но, заметив испуг на лицах женщин, перепугалась сама и сжала пальцы в кулаки.
– С ним бы самим что не случилось, – закашлялся Фока Савельевич. – Аркадий Константинович у нас известно, какой Купер-следопыт. Прошлый раз-то заплыл бедолага на ту сторону Волги. Лодку потопил, сам едва не захлебнулся. Не везёт ему. В такой ливень куда его понесло?
– Не говорите, Фока Савельевич. Накликает он на нас новую беду, – встряла Вера Павловна. – Внушения вашего требуется. Повлияйте на него. Сам погибнет и нас погубит.
– Предупреждал уже, чтобы сидел на месте, – встряхнул кулаком Рассомахин. – Ежели этим воздействовать? Нельзя. Серьёзный мужчина, хотя и комик.
Завхоз глубокомысленно поизучал свои кулачища, оглядел всех единственным глазом. Глаз зло сверкал в полумраке палатки, отчего все, кого он коснулся, поёжились, а шофёр Витёк виновато затих в своём закутке.
– Не верит он в смерть Ивана Ивановича, – опять вступилась Фиолетова. – Чего я ему не говорила, как не убеждала. Давеча разговорились с ним, он мне: чует, мол, душа, жив Ванька. А сам по ночам кричит. Меня пугает.
– Аркадий Константинович уже к вам, голубушка, переселился? – зорко вставила Железнова, ничего не пропуская мимо ушей.
– Да. Я его впустила, – не удосужила её вниманием Бронислава Мелентьевна. – Он со своей постелью. И Фоку Савельича загодя известил.
– Говорил, говорил Аркадий Константинович, как же, – засопел Рассомахин, кивая носом. – Сердце, говорит, шалит последнее время. А у Брониславы валидол и этот?.. Чёрт его подери? Как это?..
– Корвалол, – подсказала Фиолетова. – У меня полная домашняя аптечка. Но дело не только в этом. Он мне признался. Ему во сне Иван Иваныч начал являться.
– Как? – вытянулись лица у обеих женщин, а Рассомахин крякнул и высморкался в большой клетчатый платок.
– Большой. Лохматый. И мокрый. Вода, говорит, с него так и льётся.
– Это верная примета. Он тоже утонул, – прошептала Екатерина Модестовна.
– Утонул. Не иначе, – охнула вслед за ней и Вера Павловна, взмахнув зонтом, едва не зацепив завхоза за перевязанный глаз.
– Лицо – сплошная маска. Глаз не видать. Зубы выпали. Руки протягивает и зовет шёпотом…
– Хватит! – взвизгнула Вера Павловна.
– Врёте вы всё, Бронислава, – опомнилась Екатерина Модестовна. – Откуда такие подробности?
– Ну, знаете! – обиделась Фиолетова. – Надо мне выдумывать! Придёт Аркадий, спросите сами.
– И спрошу. Непременно спрошу.
– Спросите.
– Тише, тише. Успокойтесь, – вмешался Фока Савельевич. – Зачем же так, Екатерина Модестовна? Бывает… от сильного психологического воздействия. Шок называется. Забыли, как мы Аркадия Константиновича откачивали самого в то утро? Чуть концы не отдал, когда покойницу увидел.
– Какую покойницу? Что вы мелете?
– Ну, Олимпиаду…
– Да откуда же? Жива же она! – всколыхнулась Вера Павловна. – Как можно? Это дурная примета.
– Простите покорно. Бес попутал. Выскочило у меня, – захрюкал носом Рассомахин. – Конечно, жива. Это я к тому, что Аркадию она тогда показалась мёртвой.
– Не надо больше об этом, прошу вас! И так мурашки по коже… Темно тут у вас. Прямо кошмар!
– Вырвалось. Сам не знаю как, – извинялся завхоз, давясь кашлем.
– Накаркаете ещё.
– Я не глазливый.
– Будет вам, – встряла Железнова. – И что же дальше, Бронислава?
– Дальше? О чём вы?
– О приведении.
– Бог с вами! Разве я говорила?
– Ну, как же! Только что.
– А… Вы в том смысле. О снах?
– Ну да же.
– Лохматый. И руки протягивает.
– Хватит! – взмолилась Вера Павловна.
– Пусть продолжает, – жёстко одёрнула подругу Железнова.
– И шёпотом говорит, – округлила глаза Фиолетова. – Не там, мол, меня ищешь, Аркаша.
У слушателей вытянулись лица. Фока Савельевич перестал дышать.
– Вот вам крест! – перекрестилась Фиолетова.
В палатке помертвело всё живое.
– Хорошо вам без меня, спрашивает, – продолжала дрожащим голоском Фиолетова. – Аркадий ему что-то сказать хотел, но не смог. Язык задеревенел. А тот ему…
– О боже! Не могу! – откинулась назад Вера Павловна и выронила зонтик, её подхватил Рассомахин.
– Ищите, ищите меня, говорит, – закончила Фиолетова бледнее мела, и сама раскачиваясь, как сомнамбула.
– Саккуба какая! – вымолвил наконец Фока Савельевич, отрываясь от Веры Павловны, восстановившей равновесие.
– Саккуба женщина, а не мужчина, – зловеще произнесла Екатерина Модестовна.
– Явится и женщина с того света, если мы отсюда не уедем! – выкрикнула Бронислава Мелентьевна и забилась в истерике. – Какое они имеют право удерживать нас силой? Я домой хочу. В Таганрог. Где гарантии, что завтра я не сойду с ума? Как Аркаша! Фока Савельич, миленький, сделайте что-нибудь! Спасите нас!.. Скажите им!..
– Воды ей, воды! – закричала Вера Павловна.
Витёк выскочил с кружкой, наклонился над Фиолетовой. В тишине громко стучали её зубы о кружку.
– Будет. Смиритесь. Всё хорошо, – строго погладила Фиолетову по голове Екатерина Модестовна и сжала её в объятиях. – Успокойтесь, милочка. Наберитесь сил. Что это вы раскисли? Всё время веселили нас…
– Домой хочу, – лепетала тихо Бронислава Милентьевна, вытирая слёзы. – Я здесь умру. Мне уже тоже снилось. И вы меня здесь похороните.
– Ну, это слишком, дорогая. Не блажи, – сухо отрезала Железнова. – Всё образуется. Однако…
Она обвела всех взглядом и, остановившись на завхозе, произнесла:
– Однако, Фока Савельич, во время вынужденного отсутствия директора театра Марк Васильевич, мягко выражаясь, не справляется со своими обязанностями руководителя. Распустился нравственно, прямо следует сказать. Сам увлёкся легкомысленными делами и допустил смертоубийство актрисы. И сейчас, кстати, его нет с нами…
– Он велел… – попытался, было вмешаться завхоз, но Железнова на него глянула сурово и властно, как умеют такие женщины, как она, и он потух.
– Мы, артисты театра, вынуждены обратиться к вам, Фока Савельич, – диктовала Железнова. – Надо настойчиво требовать от органов принятия должных мер! Что же творится? Есть власть в этой дыре? Или нет? Неделя кончается, а убийца не найден. Наша коллега в больнице и будет ли она жить? Но пропал второй. Её муж. И мы вправе требовать. Нам обещали, в конце концов!.. А вместо этого нас здесь держат самих, как преступников. Нас что же, подозревают?
– Обещали, обещали, – шмыгал носом Рассомахин, соглашаясь уныло и кивая вверх неизвестно кому. – Они полагают, а он располагает. Следствие – это штука такая. Ивана Ивановича, конечно, ищут. И убийцу ищут. Но и нам пора…
– А нам-то что?
– Мы при чём?
– От нас проку!
Все женщины заговорили разом, молчал лишь Витёк, но он попросту не успевал вставить слова.
– Нам тоже сидеть без дела нечего, – продолжал Фока Савельевич, терпеливо выслушав всех. – Пример с Аркадия Константиновича, конечно, брать не стоит. По-другому следует поступать. Тут нужны анализ и эта… система. Вот в армии, к примеру, когда я служил…