– Не знаю, не знаю… – смущался всё больше Рассомахин. – Следователь соблюдает тайну известных ему… этих? Фактов.
– Знаем. Слышали, – отрезала Екатерина Модестовна. – И у нас имеются некоторые свои секреты, которые всем неинтересны.
– Ну, как знаете, – совсем отступился завхоз. – Но вы же что-то видели?
– Ничего я не видела, – отвернулась от него Железнова и повернулась к занавеси в палатке, которая странным образом ожила и зашевелилась. – Кто там?
– Откройте, откройте же, чёрт возьми! – услышали все крики Лисичкина с другой стороны палатки. – Забаррикадировались, не пролезть!
– Аркадий Константинович, дружок! – завопил завхоз. – Наконец-то! Потерпи немного. Сейчас я тебя впущу. Витёк, давай сюда!
Завхоз замахал руками шофёру, призывая его на помощь, так как задраенную от ветра палатку один он уже не мог осилить. Вдвоём после сложных манипуляций с тряпьём, шестами и ящиками они всё же одолели препятствие. В образовавшуюся дыру просунулась лохматая и мокрая голова Лисичкина. Выглядел он измождённым, глаза зияли в чёрных ямах, щёки запали синевой, зрачки дико сверкали.
– Я его нашёл! – выдохнул из последних сил Лисичкин и свалился на брезент палатки.
Рассомахин и Витёк втащили тело комика внутрь. Тот не подавал признаков жизни, только моргал и водил безумными зрачками.
– Что-нибудь горячего ему! – закричала Бронислава Милентьевна неистово и обречённо. – Он умирает! Горячего! Ради бога!
– Да где же взять горячего? – завхоз шарил руками вокруг себя. – Костёр надо бы развести… Витёк, костёр!
Шофёр бросился к выходу из палатки.
– Да куда ты! – одёрнул его завхоз. – С ума сошёл. Там всё мокро. Здесь найди что-нибудь.
– Не сгорим?
– Разводи!
Витёк не мешкая разломал самодельную табуретку, попавшуюся под руку, расчистил место посредине палатки и поджёг сухую веточку. Не прошло и пяти минут, как обжигающий кипяток был жадно проглочен несчастным бедолагой. Всё это время никто не проронил ни слова. Испуганно и с удивлением глаза всех артистов были обращены на Лисичкина.
– Ну как ты, Аркаша? – заметив, что, напившись воды, тот умиротворённо затих, завхоз приблизил к его груди ухо.
– Я нашёл его… – прошептал тот и осёкся.
– Ивана Ивановича?
Лисичкин открыл и закрыл веки.
– Он нашёл его! – заорал завхоз с ликованием.
– Его тело… – тихо, но внятно прошептали губы Лисичкина.
Гость с того света
У каждого мало-мальски стоящего театра должна быть легенда. Ею воодушевляют романтическую молодёжь на новые творения, её можно превозносить до небес, хвастая и ликуя перед собратьями-соперниками в минуты торжеств, в конце концов о ней надо помнить, извлекая из подвалов хранилищ, бабушкиных и дедушкиных сундуков древний антиквариат и пыльные фотоальбомы, готовясь к приближающимся юбилеям. Что ни говорите, легенда – необходимый атрибут любого театра! Без легенды ему просто не быть. Конечно, была она и у прославленного драматического Таганрогского. Но в отличие от других, эта легенда была не только духовной, а вполне материальной, более того, была жива и имела довольно скромный облик старейшего артиста с простой и распространённой фамилией Левензон. Иосиф Самуилович достаточно прилично сохранился до событий, о которых рассказывалось выше.
Если Иосифа Самуиловича знали и помнили многие, то Левензон знал всех и помнил всё. А если он брался вспоминать и начинал повествование, не хватало дня. И это, конечно, без застолья. Ну а если за праздничным ужином, да при любезных друзьях, которых у Иосифа Самуиловича не счесть, простите, скиснет вино и сдохнут мухи.
Начинал Иосиф Самуилович обычно с лучшего своего друга Шаляпина. Душка, Фёдор Иванович!.. Его бас!.. И перед глазами возникал тот прекрасный вечер, когда после концерта в Одессе они отправились вдвоём пить пиво на Ришельевскую… Что Шаляпин? Сам Станиславский, однажды поссорившись с Немировичем-Данченко, в горьком раздумье просил у Иосифа Самуиловича совета по поводу декораций к новому спектаклю. А как заливался слезами на его плече гениальный Есенин, как бился кудрявой безутешной головой, когда коварная красавица Райх, охладев и бросив, предпочла поэта тощему трагику Мейерхольду!.. Вы ничего не слышали о Зинаиде Райх, сводившей с ума красавцев и артистов столицы, Питера и Одессы? Может, вы не знаете и кому подарены эти бессмертные строки: «За то, что девочкой неловкой предстала на пути моём»? Тогда зачем битых два часа распинался Иосиф, а вы морочили его седовласую голову и жгли его драгоценное время? Уж лучше он, закрыв глаза, погрузится в нирвану, что сейчас и делает, задумчиво раскачиваясь в плетёном кресле-качалке на берегу реки в тени раскидистых ив.
Вот к нему-то и направился Аркадий Константинович Лисичкин, лишь только пришёл в себя в палатке Брониславы Мелентьевны благодаря её нежным заботам. Случилось это на второе утро после трагического возвращения комика-следопыта в лагерь артистов, собравшихся у одноглазого хозяйственника.
Не смыкая век, не зная покоя, Броня Мелентьевна кружилась после этого над метавшимся в горячке Лисичкиным, как пчёлка над сладким цветком. Тот угорал в беспощадном жару, кричал, пытался вскочить и куда-то бежать, кого-то ловить, дико вращая зрачками глаз. И, бог знает, что могло случиться, если бы не заботливые ручки Фиолетовой. Накануне вечером лоб Аркадия Константиновича ни с того ни с сего сделался холодным. Потеряв рассудок от испуга, Бронислава Мелентьевна бросилась из палатки за Екатериной Модестовной, но, когда они возвратились, Лисичкин тихо и безмятежно спал, мирно посапывая и не шевелясь, словно дитя.
– Миновал кризис, – успокоилась Железнова и попросила воды у Фиолетовой. – Теперь пойдёт на поправку. Может быть, уже завтра встанет наш герой.
– Как же мне быть? – заломила руки Бронислава Мелентьевна.
– Радоваться, глупая. И не гневите Бога, – одёрнула её Железнова, скупо улыбнувшись. – Он снова вернулся к нам с того света, непутёвый. Теперь за ним глаз да глаз.
И она легонько погрозила пальцем Фиолетовой. Для порядка.
– Вот я и беспокоюсь насчёт этого, – закрыла лицо руками та.
– О чём вы, несносная женщина?
– Ну, как же? О его ошибке? Как только он узнает, что нашёл труп не Вельзевулова, опять бросится искать Ивана Ивановича.
– Это верно.
– Екатерина Модестовна, дорогая, выручайте!
– Милочка, чем же я могу помочь? Может, привязать его верёвками к раскладушке?
– Он удерёт вместе с ней.
– С него станется…
– Что же делать? Что делать?
– Ну, успокойтесь. Рано бить тревогу. Он ещё спит.
– Я чую, будет поздно, когда он проснётся!
– Так молчите. Не говорите ему про труп.
– Разве я смогу? Ведь он обязательно спросит. Как только придёт в себя, так начнёт расспрашивать. Он очень пылкая натура.
– Да уж. Не возразить. Задачка… – задумалась Железнова. – Тогда остаётся единственное средство. Спрятать одежду. Без штанов ни один мужик далеко не убежит.
– Вы плохо знаете Аркашу.
– Да? – вытянулось лицо у Железновой. – Он такой авантюрист?
– Хуже.
– Тогда разденьте его совсем.
– Что вы говорите, Екатерина Модестовна? Я не давала повода. За кого вы меня принимаете?
– Будет, будет, милочка. Ничего другого не остаётся.
– Но каким образом?
– В этом есть секреты?
– Ну, в определённой степени, – замялась Фиолетова.
– Броня, укутайте его в простыню. Тем более, ему жарко. И всё бельё в стирку. Утром спрячете, что останется.
– А в чём же он будет, извините, лежать?
– Мужчине достаточно волос на голове, – отчеканила Железнова. – Первобытный люд шастал в шкурах. А ваш Аркадий Константинович шустрый шалунишка.
– Где мне взять шкуры?
– Но голым он никуда не денется! – подняла палец вверх Екатерина Модестовна. – Другого выхода я не вижу.
И Железнова со значением удалилась, исполнив до конца свой долг. А утром, как они и предполагали, Лисичкин не долго горевал над неудачной находкой, хотя поначалу отказывался верить Фиолетовой. Когда же та перекрестилась несколько раз, он смирился, стих и надолго задумался. Лежал без движения несколько минут, попросил молока, выпил две кружки, поднесённые доброй рукой, выслушал её жалостливые речитативы по поводу всех усопших, расспросил про неизвестного, труп которого нашёл, про все дальнейшие события, случившиеся после. А потом решительно поднялся с постели и застыл с раскрытым ртом, обозрев свой голый низ и кривые тонкие ноги.
– Броня, – задохнулся он от изумления и стыда, – как это понимать?
– На вас лица не было, – запричитала Бронислава Мелентьевна. – Вы весь горели. Бельё всё мокрое от пота. Я бросила стирать.
– Простите. Но как же быть? – растерялся Аркадий Константинович. – Мне хочется встать и выйти.
– Хочется – перехочется.
– По нужде, Броня Мелентьевна. Простите.
– Я выйду сама.
– Я мужчина, в конце концов!
– А я женщина! У меня сердце болит от ваших фокусов. Я умру.
– Вы специально это сделали? Спасибо, – подозрительно глянул на неё Лисичкин.
– И вам спасибо! Это мне вместо благодарности.
– Признайтесь, вас научили?
– Никто меня не учил. Нанялась вам в санитарки, в прачки. Что ещё? Заштопать носки? Чай подать на блюдечке?
– Простите. Я не хотел…
Бронислава Мелентьевна рыдала. Лисичкин бросился было к ней, но одеяло спало с него, и он стыдливо закутался опять.
– Я не стою ваших слёз. Простите!
– Чего уж… Я привыкла. От вас мне одни подарки.
– Я не хотел. Но так надо, Броня. Вы должны меня понять. Найдите мне одежду.
– Нет. Не дам ничего. Екатерина Модестовна запретила.
– Вот оно откуда идёт… Здесь была эта мегера. То-то я почуял чужой запах.
– Как вы смеете! Она мудрая женщина.
– Она решает за всех, что нам надо! Когда всё это кончится, наконец?
– Вы уже нашли нам чужой труп! – всколыхнулась Фиолетова. – Ещё желаете?
– Я так и знал. И вы с ними? Значит, решили меня изолировать таким способом?