Они выпили.
– У тебя шеф молодец, – умилился Брёхин, закусывая косточкой воблёшки и протягивая рёбрышко приятелю. – Золотой человек. Мне бы такого начальника. Я бы пахал задаром.
– В милицию таких не дают, – согласился Миронов. – Шеф у меня не простой человек. Таких по лотерее выигрывают. А мне задарма достался.
Друзья выпили ещё по одной, помолчали.
– Ну что?..
– Нет! – поднял руки следователь. – На пустой желудок больше нельзя. Давай я протокол писать начну, а ты мне диктуй.
У Брёхина отвисла челюсть от удивления и находчивости приятеля.
– Александрыч, – попробовал он схитрить, – как бы я не напутал чего? Может, сам?
– Ничего. У тебя получится, мой друг, – разложил папку с бумагами на коленях следователь. – Если что не так, я поправлю.
Брёхин смирился, тяжело выбрался из шлюпки на поджаривающий босые пятки песок, продвинулся вперёд на несколько шагов к трупу.
– Готов, Александрыч?
– Начинай.
– С чего начинать-то?
– Ну, как обычно. Труп неизвестного лежит… – Миронов приостановился, подумал. – Нет. Про неизвестного писать не станем. Оставлю я пустое место. Приедет Маркелыч, привезёт завхоза, может, фамилия и появится. Тогда впишу. Правильно я мыслю?
– Гениально, – хмуро согласился Брёхин.
– Диктуй дальше.
– Труп мужчины лежит. Тьфу ты! Никак с языка не слетит.
– Да, ты что, Сергеич! Сплюнь немедленно, – заржал Миронов. – Нелёгок час, проглотишь.
– Опять тебя на старые шуточки потянуло? Хватит. Пиши, а то время идёт. Так. Труп мужчины, оставь место, лежит на песке, омываемый водой…
Солнце, выкатившись над головами, палило нещадно, медленно, но верно оно поджаривало островитян; аборигены спасались шляпами, милиционеры фуражками, следователю доставалось пуще всех: кроме выгоревшей белёсой шевелюры у него ничего из предметов техники безопасности не имелось.
– Тебе бы рубашку на голову, – посочувствовал приятелю Брёхин. – Мы, деревенские, привыкшие к невзгодам.
– Всё. У меня терпение кончилось. Я в речку полез, – начал раздеваться Миронов.
– Теперь уже поздно, – остановил его капитан, – верный солнечный удар схлопочешь. Откачивать придётся. Где же у нас Маркелыч запропастился?
Они давно закончили диктовку и писанину, Брёхин в одних трусах, но при фуражке бродил в реке по колено, от аборигенов торчали лишь две шляпы над водой, Пёрышкин прилёг на дно шлюпки, найдя клочок тени, только Миронов, не пожелавший лезть в воду, оставался на солнцепёке.
– Не дрогнул наш циклоп? – продолжал нервничать Брёхин. – Взял бы уж на худой конец Лисичкина.
– Может, за продуктами оба в Бештановку укатили или ещё хуже, в райцентр? А женщин мы сами не велели везти.
– А Маркелыч-то как?.. Не слабак? А то пошлёт славный общественный помощник своих начальников к едрёной матери, да домой сиганёт?..
– Ни в жизнь, – отрезал Миронов. – Маркелыч – кадр проверенный. Мне его сам Шаламов с рук на руки передал. Поведал чуть не всю его родословную. Маркелыч у нас не просто егерь. Он егерь по душе, по призванию. Сибиряк. После войны у нас в госпитале лежал с тяжёлым ранением. Да так и остался. А в Сибири на медведя один ходил.
– На медведя-то, может, и ходил, – засомневался Брёхин, – а отсюда, как послали к артистам, дёрнул так, только пятки сверкнули.
– Ради нас же и спешил. Нет, Маркелыч на подобные подлости не способен. Он государственный человек.
– За это время я бы туда-сюда раз десять обернулся, – посетовал выспавшийся Пёрышкин, выбравшись из шлюпки и нырнув в воду. – Тут расстояние километра два – и лагерь артистов. А там и Бештановка как на ладони.
– Маразм, – сплюнул Брёхин.
– Слушай, Сергеич, а что мы время зазря теряем, а понятые у нас в воде отмокают, как два сома. На солнцепёке-то наш покойничек совсем дойдёт. Командуй мужикам, пусть пакуют его в брезент, на шлюпку к Пёрышкину, а тот везёт его в райцентр на пристань. Оттуда пришлёт нам катер. Шанин его уже, конечно, освободил. А нет – любого рыбака. Опознание в морге больницы проводить будем.
– Нежелательно, – заупирался Брёхин.
– Что такое?
– Не всё же описано. Мы его и не переворачивали. И с физиономией тоже. А ран и следов не нашли.
– Дак их, может, и нет.
– Ну, гляди, следователь, тебе отвечать.
– Непохоже всё это на Маркелыча, – посерьёзнел Миронов. – Если его уже больше часа нет, значит, что-то серьёзное случилось. Надо принимать меры. Или давай Пёрышкина туда пошлём? Как, Гена?
– Я мигом слетаю, – рванулся к мотору инспектор. – И чего раньше не подумали?
– Да вот, всё ждали – надеялись, как та девка перед свадьбой, – не сдержался Брёхин, – а когда в кровать легла, оказалось, уже рожать надо.
– Егерь! – вдруг с дикой радостью заорал Пёрышкин, выскочил из шлюпки, бросив движок и, не сдерживаясь, заплясал в воде, подымая кучи брызг, как мальчишка.
– Маркелыч, – ласково сказал Миронов.
– Не иначе следопыт наш сцапал всё-таки циклопа, – вглядываясь в приближающуюся на всех парах байду, пробормотал Брёхин. – Ну, дам я ему прикурить!
Фомин, строгий и весь ответственный, зарулил к шлюпке Пёрышкина, едва не задев её бортом. Тут же выпрыгнул, как заведённый и, чуя свою вину, затащил нос байды на песок вместе с восседавшим в ней завхозом. Затем резво развернулся и подошёл к следователю, ни на кого не глядя, словно никого, кроме того, и не существовало.
– Вот, Александрыч, – застыл он перед Мироновым, – доставил гражданина Рассомахина для опознания, как приказано.
И жестом руки для убедительности он указал на бледного завхоза.
– Рассомахин Фока Савельевич, – егерь помахал завхозу, приглашая того вылезать на берег, – пройдёмте сюда.
– Что случилось, Иван Маркелыч? – спросил следователь, молча наблюдая всю нелепую бутафорию, но никак не реагируя. – Почему так долго?
– Должен сказать, – прокашлялся егерь, – это… ехать не хотел гражданин.
– Как так? Отказался подчиниться законным требованиям уголовно-процессуального кодекса? – взвинтился Брёхин.
– Да болен я. С температурой, – взмолился завхоз. – У меня проклятущие фурункулы не только всю рожу разнесли, по всему телу пошли. Ни сесть, ни лечь, ни встать. Врача Екатерина Модестовна вызвала, вот-вот он должен был приехать, а тут этот с приказом. Какой приказ? Умереть мне самому?..
– Дело ответственное, – строго осадил завхоза Фомин. – Как можно отказываться? Вот, Николай Александрович команду дал.
– Правильно говоришь, Маркелыч, – поддержал егеря Миронов. – Благодарю за службу! Тем более, дело у нас минутное. Ещё к своему врачу успеете вернуться.
– Какое же минутное? Растрясло всего, встать не могу, – стонал завхоз.
– Фока Савельевич, – перебил его Миронов, – тебе товарищи милиционеры сейчас окажут необходимую помощь.
Он повернулся к Брёхину.
– Бери Пёрышкина и выносите осторожно товарища больного на руках к утопшему, чтобы видно было.
– Один момент, Александрыч, – ринулся исполнять команду сыщик, махнув рукой инспектору.
– Что мне на него глядеть? – замахал руками Рассомахин. – Я и отсюда хорошо вижу. Одежда его. Я враз узнал, как подъехали. И тело его. Большое. Обувь, вон башмак его, ни с каким не спутать. Сорок шестого размера туфля.
Рассомахин замолчал, опустил глаза, у него затряслись губы.
– Воды, воды! – подал голос инспектор Пёрышкин.
– Истерика у человека. Водки надо, – перебил Брёхин.
– Ваня это… Что ж тут узнавать? – прошептал Рассомахин. – Нашёлся наконец-то…
– Вам в лицо его опознать надо, – не унимался Брёхин. – Давайте к нам с инспектором на руки. Не стесняйтесь. Мы вас поднесём к нему.
– Да не надо меня, как бабу, носить, – отодвинулся от милиционеров завхоз, скривился весь, как на пружинах, поднялся тяжело, полез из лодки и зашагал нетвёрдой походкой к неподвижному телу у самой воды. Однако, не дойдя несколько шагов, вдруг замер и оглянулся на Миронова.
– А надо? Я же и так его узнал.
– Такие правила, Фока Савельевич.
– Разнесло-то лицо Ванюшке, – шептал сквозь слёзы завхоз, не отводя глаз от покойника. – Вот оно как бывает. Олимпиада выжила, а Ваня, значит…
Рассомахин осторожно нагнулся над телом, внимательно разглядывая, погладил рукой голову покойника.
– Да, это Иван Иванович Вельзевулов, – простонал он. – Артист Таганрогского драматического театра. Известный всему городу талант. Прекрасной души человек.
Он помолчал, вгляделся в покойника ещё внимательней:
– Вот родинка под левым ухом. И шрамик над бровью.
– Родинку заметили? – крикнул Брёхин.
– Родинка, – кивнул завхоз. – Липа всё твердила, что только за эту родинку и полюбила Ванюшку. Только лицо не его.
– Как не его? – взмахнул руками Брёхин. – Вы только что говорили, что он!
– Не то, что не его… Его, конечно, – поправился завхоз, – распухло до неузнаваемости. Сколько он в воде-то плавал. У него и зуб вот золотой на нижней челюсти.
– На нижней челюсти, – повторил громче для Миронова, быстро черкавшего бумагу, Брёхин, – зуб из металла жёлтого цвета.
– Да, – кивнул завхоз и стал медленно оседать вниз.
– Сергеич! – крикнул Миронов, но Брёхин уже подхватил грузное тело завхоза, на помощь ему бросились Пёрышкин с егерем.
Фока Савельевич Рассомахин плакал тихими слезами, не стесняясь, не скрывая слёз, словно ребёнок, размазывая их по пухлым щекам.
– Дайте ему хлебнуть, – скомандовал Миронов, но он запоздал, капитан уже держал перед губами завхоза наполненный до краёв стакан водки.
Тот благодарно кивнул и выпил, не разобравшись, что он пил, даже не поморщился, после чего поднял глаза на Брёхина:
– Это что же?.. Убили его? Или утоп?
– Видимых повреждений на теле не имеется, – заторопился Брёхин.
– Видимых, – повторил задумчиво Миронов. – Ну-ка, ребята, переворачивайте его на живот. Закончим осмотр.
Понятые послушно взялись за края брезента, покряхтели, поохали и разом перекатили тело лицом вниз.