– То-то я смотрю, ты чуть всё дело в тот раз не завалил.
– А что я?
– Был бы трезвый, не промахнулся б. Топором по калгану саданул бабу, да только погладил.
– А, может, я нарочно. Может, она мне приглянулась…
– Чего? – Керзун сжал кулаки, готовый броситься на приятеля. – Игры со мной задумал водить? Придушу, мразь!
– Да успокойся ты… Ишь, взвился. – Крепыш исподлобья глянул на бородача. – Живучие они, это бабьё. Я её рубанул по башке со всего плеча. И в воду она упала без звука, даже не охнула. А утром – на тебе! Живёхонькая на бакене оказалась. Её чудо спасло.
– Поговори ещё, татарин несчастный. Я своего барана враз уделал. Достал ножичек – и одним ударом. Был артист и нет артиста. Не то, что ты, размазня. Знаешь, что с такими, как ты, на зоне делали?
– Знаю. Думаешь, ты один там баланду хлебал?
– Тогда не зли меня… – Керзун, тяжело подмяв под мощное тело запищавшую кровать, растянулся на ней, как был, в сапогах, закинув волосатые руки за голову. – Слушай ещё раз внимательно. Больше повторять не буду. А сделаешь не так, пеняй на себя.
– Матвей, я гляжу, что не по-твоему, у тебя одно на языке – убью, прибью. Со мной, как с дитём малым. Ну, допустим, прибьёшь меня, а что делать будешь? Из хаты днём боишься вылезти, только по ночам шастаешь. А знакомых, друзей у тебя нет. С Зинкой познакомился?.. Так на неё особенно не надейся. Она тебя, придёт время, продаст ментам.
– А я и не собираюсь здесь задерживаться, – оскалился бородач. – Вот сделаем дело и рванём когти отсюда. Ты со мной?
– А куда же мне?
– Тогда закрой хайло и мотай на уши. Повторять я не люблю.
– Это я уже слышал.
– Шанс у нас с тобой единственный. Если его упустим, вышак нам обеспечен.
– Ты мне горбатого не лепи, – ощерился крепыш, разводя себе в кружке чифирь. – Насчёт вышака мне ещё рано думать.
– Сомневаешься? А два трупа на шее?
– Откуда? У тебя, может, и два, а у меня одна баба, и ту своими глазами видел, живой в больницу увезли. Артистка-то целёхонькая осталась. Так что за мной мокрухи нет. Я чистый.
– Что?! – взревел бородач и даже приподнялся с кровати.
– А вот скольких ты перерезал, одному тебе известно. – Ильдуска, не обращая внимания на взбешённого приятеля, хитро сузил татарские глаза, поедая его одними щёлками.
– Тебя порешу, счёт увеличится. Это точно, – зло и тихо прошипел тот, опускаясь на подушку.
– А я что?.. Ты сам всё время грозишь.
– Сильно умным стал.
– Слушай, Матвей, ну что ты взъелся? – Допив чифирь, Ильдуска опустился на колени и по-собачьи, только не виляя хвостом, дополз до кровати. – Ну, виноват. Хватанул винца для сна. Думал, пересплю днём, отдохну, чтобы к вечеру быть готовым. Что я, малец какой? Что ты меня всё время мордой в дерьмо? Знаешь ведь, я тоже на нарах мыкался и у параши вахту нёс. По полной программе зэковскую школу прошёл. Не шавка поганая…
– Ладно, Ильдуска, – пожал его протянутую руку Керзун. – Вот это по-нашему. Виноват – склони голову. Сразу бы так.
– За отца тебя считаю, а ты – в зубы, убью, прибью!
– Ладно. Забудем об этом.
Ильдуска сильнее затряс лапу бородачу:
– Ты ко мне по-человечески, и я в огонь и воду за тебя, горло любому перегрызу. Мы, татары, умеем добро помнить.
– Знаю я вас. Народ преданный. Кореш у меня был на зоне. – Керзун сжал кулак и оттопырил большой палец. – Мы с ним жили душа в душу. Ждёт, когда я домой доберусь, весточку ему дам. Обещал за мной следом по зелёной дороге.
– В побег? – сверкнул глазами Ильдуска.
– А чего? Там, куда мы уйдём, никто искать не будет. Тайга кругом. Народ вольный. Свободно живут. Но Большой Иван имеется. За воровским законом старец приглядывает. Весь во мху, а авторитет тот ещё! Попробуй, кто ослушайся, враз башку открутят его молодцы. За дело, конечно. А так… простор! Батька Ермак, сказывают, основал то логово.
– Сказка какая-то, – закрыв глаза от удовольствия, прошептал Ильдуска, – и не верится.
– Сам увидишь, когда доберёмся.
– В пути менты бы не замордовали…
– Со мной не пропадёшь. Я ходы-выходы знаю. А когда пойдём, будет, где и остановиться. Тебя же указали мне верные люди.
– И меня они знают? – чуть не подскочил с пола Ильдуска. – Откуда?
– Им, брат, всё известно, – солидно пробасил бородач. – Меня снарядили, из общака на дорогу выделили. За мной другие люди пойдут, как сообщу, что до места добрался.
– А где же их деньги-то? Зачем мы рискуем, браконьерничаем? Говорил, на дорогу зарабатываем, а у самого деньги в кармане?
– Да просадил я всё в городе, – хлопнул себя по лбу бородач. – Обрадовался сдуру, что на волю вылез и запил, как сумасшедший…
– Я тоже месяц гудел, лишь освободился, – хмыкнул Ильдуска, – знакомое дело. С городскими, а они такие. В карман твой нос так и ширяют.
– Во! Пропади они все пропадом! Нам друг друга держаться надо.
– Говори, дорогой, всё сделаю, как скажешь, – глаза Ильдуски преданно блестели.
– Пойдёшь сейчас к больнице, – начал Матвей, сев на кровати, – понаблюдаешь за обстановкой издалека.
– Так… – навострил уши тот.
– Если всё тихо, поищи пацана смышлёного, купи ему коробку конфет или шоколадку… – Керзун подозрительно посмотрел на притихшего товарища, ловившего каждое его слово. – Деньги-то имеются? Не всё просадил на винище?
– С последнего проданного осетра ещё червонец остался, – похвастал Ильдуска.
– Это хорошо. Пацана пошли в больницу к артистке, мол, её друзья прислали, сами на базар торопились. Пусть он убедится, одна ли она лежит в палате.
– Понял. Чего же тут не понять? Только жирно будет с коробкой конфет, я кулёк леденцов куплю. Хватит с неё.
– Не жадничай. Артисты настоящие не пожалели бы.
– Тогда свои добавляй. А то у меня ничего не останется.
Керзун полез в карман, достал две помятые ассигнации, сунул в быстрые руки приятелю.
– Смотри, используй на дело.
– Всё путём.
– Если обойдётся, дуй ко мне.
– А от кого конфеты передавать? От бабок, что ли?
– Нет, те удушатся, не пришлют. Пусть пацан скажет, что от артистов, и лишнего чтобы не болтал.
– Ну а если?..
– Если что не так или ментов приметишь поблизости – дуй ко мне. Я тебя здесь ждать буду.
– Усёк. А ночью, значит…
– А ночью видно будет. Дожить надо. Завтра её увезти в городскую больницу должны. Я у местного врача выведал. Сегодня ночью – последний шанс.
Ильдуска побледнел, скулами заводил, аж желваки забегали.
– Знамо дело. Если в городе она очухается, нам обоим крышка.
– Вот. Только мёртвые не чихают.
– Что?
– Молчат только мертвяки.
– Ага, – притих Ильдуска.
– Что? Струхнул? Живой отсюда её выпускать нельзя. Больше случая не представится.
– А может, мне самому забежать в больницу, проведать? Зачем ещё кого-то путать? Сбрехнёт не то.
– Лишний риск ни к чему. Подыщи смышлёного или совсем дурачка. Тебе нельзя. Вдруг она очухается. Увидит тебя и придёт в себя. Я у того врача, которому осетра загнал, вынюхал про эту болезнь. Он говорит, разное бывает. С ней же уже был чудной припадок. Она ночью поднялась ни с того ни с сего и на улицу убежала. А там в попутную машину сиганула и до артистов добралась. Мужа своего искать начала. Те перепугались. Подумали чёрт те что. А она снова в обморок брякнулась.
– Что сказала?
– Так ничего и не сказала. Только одно спрашивает, где муж?
– Чудеса! – У Ильдуски рот открылся сам собой, от испуга он отодвинулся к двери от приятеля. – Может, мне пора? Пойду, погляжу, что, как?
– Чифирни ещё. Время есть, – охладел Керзун к приятелю. – Я тоже сидеть здесь не стану. К сеструхе твоей сгоняю.
– А к ней зачем?
– Проведаю, – хмуро ухмыльнулся бородач. – Напугал я её первый раз-то. Теперь, может, приласкаю.
– Сеструха у меня змея. Смотри, не ужалила бы.
– Не таким жало дёргали, – поморщился бородач. – Жаловалась на тебя, дурака.
– Ты что задумал, Матвей? – заволновался Ильдуска. – Ты сеструху не трогай. Она ни при чём. Да и не знает ничего.
– Чего ты мелешь, дурило?
– Я знаю, ты ничего просто так не делаешь, – не отступал от него Ильдуска.
– Варит же у тебя башка, татарин, – хмуро огляделся Керзун, словно чего-то искал.
Хибара, в которой они обитали вдвоём, кроме кровати, двух табуреток и ящика, служившего столом, была пуста. Барахло, посуда или, вернее, её жалкие остатки, кучей свалены в углу. Там, на брезентовом лежаке, спал по ночам Ильдуска. Кроватью владел Керзун с первого того дня, как внезапно заявился. На ящике с банкой недопитого чифиря тускнел кухонный нож. Оба, не сговариваясь, уставились на его рукоятку, однако ни тот ни другой с места не сдвинулись. Нож был ближе к Ильдуске.
– Не доверяешь мне, Матвей? – почти шёпотом спросил Ильдуска.
– Отчего же? Доверяю. Но сеструха твоя мне тоже приглянулась. С первого раза, как увидел. На душе спокойнее становится.
Керзун помолчал, дал время Ильдуске вникнуть в смысл сказанного.
– За кого же спокойней? – спросил по-прежнему почти шёпотом тот.
– За нас.
– За нас всех?
– За нас всех троих. Ты на ножичек-то не косись. Вскочить не успеешь, я тебя придушу.
– Гад ты, Матвей…
– Все мы гады. Но ты мне, брат, этих слов не говорил, а я их не слышал.
– Если с ней что случится…
– С ней ничего не случится, если будешь вести себя правильно.
– Это как?
– Слушаться меня надо. И все дела.
Ильдуска скрипнул зубами, поднялся на ноги и зашагал к двери, выбив её с треском. Не оглядываясь, он шёл по пыльной дороге, низко опустив голову.
– Знаем вашу змеиную породу, – сплюнул ему вслед Керзун. – И на груди лежанку устрой, азиаты чёртовы, всё равно мечтаете, как бы ужалить.
Дождавшись, когда лазутчик скроется в переулке, Керзун вышел следом. Ильдуска с праздношатающимся видом дефилировал по пыльной дороге, ловя попутную машину. Ждать пришлось недолго. Не успел грузовик скрыться из вида, к дороге с поднятой рукой бросился и бородач. Ему не повезло, но минут через пятнадцать – двадцать и он на грузовике оправился следом в райцентр. Магазин и райбольница располагались почти рядом, напротив друг от друга, через улицу. Керзун постучал по кабине шофёру и выпрыгнул у «Продмага» с расписанной афишками дверью. Лениво пристроившись в ста метрах за деревьями на скамейке у забора, он закурил сигарету, оглядывая улицу время от времени. Близился вечер. Сельский люд ещё занимался своими нехитрыми делами во дворах, а то и готовился к ужину, вынося самовары