– Там сетки на окнах от комаров, – шёпотом подсказывал Ильдуска, – пальчиком дырку сделаешь и за шпингалетки потянешь – всё окно настежь.
– Знаю. Не суйся, – оттёр его от лестницы Керзун и, поставив ногу на первую перекладину, испытал её на прочность.
Добравшись до окошка, Керзун легко справился с марлевой сеткой и растворил без шума окно. Лунный свет и яркие звёзды освещали койку, на которой, накрывшись с головой, посапывало выпуклое округлое тело. Керзун мягко спрыгнул с окна внутрь палаты и ещё раз огляделся. Ощутимая всеми клетками организма тишина давила на уши. Или он так волновался, впервые пойдя на дело трезвым? Надо было принять стаканчик для спокойствия, как советовал Ильдуска: пьяному море по колено, но легче вляпаться. Нет, правильно он отказался! И хватит дёргаться впустую…
Керзун стоял над спящим существом с подушкой в руках, которую взял с другой пустой койки. Примерился. Надо враз. Чтобы пикнуть не успела. И, набрав полную грудь воздуха, осторожно положив подушку на голову жертвы, тут же налёг на неё всей силой медвежьих лап, постепенно сильнее сдавливая. Он боялся оставить синяки, поэтому сдерживал себя. Всё должно выглядеть естественно. В тюрьме приходилось таким заниматься. И местные лепилы разводили руками в недоумении, констатируя смерть во сне от недостатка воздуха: летом в камерах нещадная теснота и духота, а следы насилия отсутствуют…
«Ну всё, конец, – перевёл дух Керзун, – тихо всё прошло, даже ногами не засучила, пора подымать подушку – и в окно, на волю…»
Но не успел он додумать свою чёрную мысль и только расслабил руки, как оказался на полу от страшного толчка ногой в низ живота. Дикая боль вырвала из его глотки ужасный вопль, а на него уже навалилось несколько человек, придавили наземь, и от второго удара по голове он потерял сознание.
Как добыть царицу доказательств[11]
Всё кончается там, где начиналось, считают мудрецы. Заканчивая следствие, Николай Александрович Миронов всё более терял оптимизм и свыкался с мыслью – сложные проблемы только начинали громоздиться перед ним непреодолимыми препятствиями, а ведь, казалось бы, всё позади – преступления раскрыты, убийцы арестованы, доказательств полон короб; сядь, шелуши их, как орехи, пописывай обвинительное заключение да направляй дело прокурору. Шаламов пусть утверждает и футболит его в суд.
Не давало покоя Миронову то обстоятельство, что не нашёл он контакта с главным фигурантом по делу – Матвеем Керзуном, тот упёрся после ареста: вину отрицал, ни одного протокола не подписывал, отказался давать показания, пока не предоставит следователь ему очной ставки с Ильдуской Измайловым. А Миронов за Ильдуску тревожился, не верил, что устоит тот, не сломается под давлением мощного уголовного авторитета. Этим объяснял Миронов и отказ самого Измайлова от очной ставки, хотя тот без запинок расписывал на допросах картины их преступных похождений.
Как вместе браконьерничали и торговали осетрами, как Керзун приметил расфуфыренную артистку и разработал план разбойного нападения, как порешил её мужа, когда тот вступился за жену… Звериная натура у Матвея. Он бы и его прибил, чтоб не оставлять ни одного свидетеля, хотя обещал золотые горы где-то в Сибири, куда, добив артистку, бежать собирался. Сказку выдумал для дурачков… Всё бы так и было, как задумал злодей, не повяжи его милиция…
Так, перескакивая с одного на другое, иногда пуская слезу, Ильдуска откровенно поведал свою историю следователю Миронову, умело нашедшему дорожку к грешной душе.
Миронов проанализировал доказательства, учёл признания Измайлова, поведение Керзуна и решился на отчаянный шаг – вывезти главного фигуранта на места всех убийств. С тем он и отправился к Шаламову за согласием:
– Хочу психологический шок Керзуну устроить. Свожу его на место, где он своего приятеля «условника» грохнул, потом повезу к палатке артистов, где Вельзевулова убил, а Измайлов по его указке едва Олимпиаду не кончил, устрою очную ставку с Сребровским и с завхозом Рассомахиным, а после маленького сюрприза организую ему полный расклад с Измайловым. Думаю, сломается мужик, не выдержит. Человек же не из металла!..
– Что за мудрёная терминология у тебя появилась? «Маленький сюрпризик», «полный расклад»?.. – поднял суровый взгляд на следователя Шаламов, сам немало измотавший нервы над каверзным уголовным делом. – И завхоза ты приплёл сюда с какой стати? Тот совершенно ни при чём, да и уехали вроде артисты?
– Я его задержал, хотя Рассомахин и сам особенно не торопился. Ему досталось всё хозяйство собирать и грузить в автобус, ведь артисты укатили налегке. Рванули так, только пыль столбом!
– Это они Шанина и милиционеров за такой отдых благодарить должны. Долго помнить будут, – нахмурился Шаламов. – Ты-то хоть извинения им принёс?
– Рассомахин всё про кортик расскажет, – ушёл от ответа смутившийся следователь. – Он очевидцем был, когда Керзун его у Сребровского выменивал. А «маленький сюрприз» заключается в следующем, – и Миронов выложил перед прокурором старенькую фотку с «матросиком» и Зинкой Кирпичниковой в обнимку. – На допросе Зинка Кирпичникова – прежняя жена «матросика» – того самого условно освобождённого на стройки народного хозяйства Зверева Анатолия Егоровича. Она рассказала, как Керзун к ней заявился первый раз, про Зверева небылицы плёл, а чтобы пуще верила, бумажник с деньгами ей выложил и этой самой фоткой. Наврал, будто тот просил приютить, помочь в дорогу собраться, одежонкой выручить с мужнего плеча… А на самом деле Толян уже укокошен был дружком и запрятан в яме, где его и отыскал доморощенный сыщик – артист Лисичкин…
– Ну?.. А дальше что делать станешь? – заинтересовался прокурор.
– Спущу на злодея Зинку. Хочу убедиться, есть у него сердце или нет. Она же в рёв ударится! Женская душа помнит то, что мы, мужики, забываем!.. Хоть и бил её бывший муженёк, и сажала она его в тюрьму, а чувства остались… Замуж-то по любви за Толяна своего выходила…
– Надежду юноши питают, – буркнул Шаламов.
– Утопающий за соломинку… – смутился следователь.
– Ну что ж… Стратегия заслуживает одобрения, – приметив состояние Миронова, подбодрил его прокурор. – Не забывай только вот что, Николай Александрович… Керзун – мерзкий и хитрый тип. Изощрённый. Он и чёрта, и Бога готов сплести воедино, чтобы только лазейку найти, как из петли выкрутиться. Как бы при выезде не учудил… не попытался бы сбежать.
– А что он сделает? В наручниках же! Охрана усиленная. Я Брёхина с собой беру.
– Побег для Керзуна – единственный шанс на спасение, а этот зверь чует, что за петлю мы ему на шею набросили… Кирпичникову ты уговорил или Керзун пожелал её увидеть?
– Он и не заикался.
– Значит, действительно её появление для него станет сюрпризом, – задумался Шаламов и вскинул глаза на следователя. – Присоединюсь-ка я к вам, когда ты его на очные ставки в прокуратуру привезёшь. Хоть и загружен по горло, но ты пригласи меня, когда возвратитесь. Хорошо?
Шаламов вскочил на ноги, похлопал Миронова по плечу, благословляя на великие дела и не замечая, как преображается в молодого лихого прокурора-криминалиста, каким был когда-то.
Матвея Керзуна пребывание в следственном изоляторе не изменило. Тот же косолапый угрюмый медведь, готовый мгновенно ухватить зазевавшегося могучей лапой. Только осунулся, почернел, и глаза запали.
Он сел на предложенный Мироновым стул, покосился на Шаламова, буркнул:
– При прокуроре не скажу ни слова.
– Как это?! – возмутился Миронов. – Прокурор осуществляет надзор за всеми моими действиями.
– Что хошь пусть творит. Сказал – не буду давать показания, значит, так и станется, – не поднял головы арестант. – И кандалы снимите. Не тряситесь – бежать здесь некуда.
– Дерзите, Керзун! – повысил голос Миронов.
– А ты хоть ори! Я заяву на вас накатаю, как издеваетесь. Есть и на вас управа повыше.
– Наручники снимите, – кивнул Миронову Шаламов и поднялся. – И я вас, пожалуй, покину на время. Начинайте очные ставки без меня.
– Расстрельная статья, Владимир Михайлович, не положено по инструкции, – выступил вперёд Брёхин.
– Снимай, снимай, Вадим Сергеевич, – уже с порога успокоил начальника уголовного розыска прокурор. – Под мою ответственность.
– Сдрейфил ваш прокурор, – Керзун злобно прошипел, словно змея, пока Брёхин снимал наручники. – Заявы моей испугался.
– Какие ещё просьбы, пожелания, ходатайства имеются? – не отреагировал на провокацию обвиняемого Миронов.
– На свободу хочу. Домой. Свободы глотнуть, а там будь, что будет, – сплюнул под ноги Керзун, агрессивно озираясь. – Вам, лягавым, не понять, какое это счастье.
– На свете счастья нет, а есть покой и воля, – заполняя бланк протокола, тихо произнёс Миронов.
– Что? И вам не сладко? – хмыкнул Керзун.
– Бывает иногда, – поднял глаза на обвиняемого следователь.
– Чего ж так? За меня ещё парочку навесят, – с издёвкой кивнул Керзун на прокурорские петлицы следователя, где посверкивали маленькие звёздочки.
– За вас с Измайловым больше одной не дадут.
– Так дёшево стоим? А в «Белом лебеде» народ талдычил, что в Москве и в Ростове о наших подвигах знают.
– Про вас вряд ли, а вот о беде таганрогских артистов помнят. Однако начнём очную ставку, Матвей Кузьмич.
– Завхоза я видеть не желаю, помрежа-недотёпу тоже, – закинув ногу на ногу и разминая руки, лениво потянулся Керзун. – С Ильдуской, вот, если погутарить… с подельником своим подлым… Это можно.
Миронов поднялся, походил по кабинету, остановился у окна. За стеклом тарахтел милицейский «газик», бегали оперативники, Шаламов вышел во двор, подошёл к шофёру, протянул пачку сигарет. Закурили оба, пуская колечки дыма к небу, о чём-то беседовали.
– Ты где живёшь, Николай Александрович? – вдруг услышал он за спиной глухой голос Керзуна.
– Вообще-то я городской, здесь – временно, после института. А тебе зачем понадобилось знать?