— Да я не про это, — Кори помотала головой. — Я не про еду. Это даже хорошо, что никто ничего не готовил, я всё равно вкуса не чувствую, все мысли о том, как бы живот набить поскорее. Я о своём состоянии в целом. Оно отвратительно.
— А ты чего ожидала, дорогуша? — пропела Пиявка, протягивая Кори ещё один кусочек. — Несколько дней в коме провела, на препаратах и чистой глюкозе. Конечно, ты сейчас чувствуешь себя паршиво, к тому же голодна, и все мысли только о еде. Это ещё хорошо, что ты вообще можешь сейчас есть, потому что я опасалась, что тебя первые часы будет выворачивать от любой еды.
— А что, и так бывает? — вяло поинтересовалась Кори. — А, впрочем, какая разница. Дай ещё.
— Бывает, бывает… — сочувственно ответила Пиявка, послушно протягивая ещё кусок. — И не такое бывает. Я читала, что, когда люди выходят из приступов «звёздочки» своими силами, без препаратов, там такие ужасы могут твориться, врагу не пожелаешь… Вплоть до временного паралича.
— Отвратительно… — снова выдохнула Кори, едва прожевав. — Никогда так плохо не было.
— Так потому что тебе никогда и не задерживали инъекцию, — Пиявка продолжала терпеливо кормить Кори и объяснять ей всё, как маленькой девочке. — Всегда всё было вовремя, а тут видишь… Задержались.
Я усмехнулся — никто уже не собирался ругать её за то, что она полезла к Семецкому на борту «Навуходоносора» и никто не собирался читать ей нотаций. А ведь в сегодняшнем состоянии Кори виновата только она сама — не кинься она за этим сумасшедшим, и приступ не был бы инициирован. А на ближайшей станции мы купили бы иммунозу в запас и летали бы себе дальше…
Однако, сейчас на лицах всех членов экипажа читалось одно и то же выражение — беспокойство за члена семьи и облегчение, раз всё для неё закончилось хорошо.
Наверное, если бы Жи умел проявлять эмоции и у него было лицо, на нём бы тоже было такое выражение.
— Так что вы там говорили про призмы? — умяв половину пайка, поинтересовалась Кори.
— А ты не с самого начала подслушивала? — удивился капитан.
— Ну так… — Кори поморщилась. — Я вроде слышала всё, но первую половину не воспринимала совсем, голова не работала.
— Ну, понятно, — вздохнул капитан и кратко, Кори даже доесть не успела, рассказал ей, что мы обсудили и к каким выводам пришли.
— Да я, оказывается, много всего интересного пропустила, — вздохнула Кори. — И как вы вообще без меня справились со всем этим…
— О, ты знаешь, когда никто не убегает сломя голову в глубину непонятного корабля за откровенным психопатом, оно даже как-то проще получается, — максимально невинным голосом заметил я.
Кают-компания, в которой мы все собрались, потонула в хохоте. Даже сама Кори, хоть и пыталась сделать вид, что надулась, не удержалась и улыбнулась бескровными губами.
Довольно простая, в общем-то, шутка разрядила атмосферу напряжённости, и, кажется, все наконец-то окончательно поверили, что с Кори всё в порядке, и опасность для неё миновала.
Удивительные всё же люди… И нелюди тоже. Такие разные, такие непохожие друг на друга — как они вообще уживаются вместе? Когда я был командиром отряда, я строго следил за тем, чтобы все люди в нём были если не одинакового менталитета и взглядов на жизнь, то хотя бы не сильно разными. Новых людей за всю историю существования «Мёртвого эхо» было всего трое, но каждый из них был результатом долгого вдумчивого отбора, основанного преимущественно на личном общении с каждым кандидатом. Мои критерии отбора были настолько жёсткими, что для того, чтобы выбрать одного нового бойца в отряд, я отсеивал по полтора десятка претендентов. Отсеивал, даже если мне просто не нравилась интонация человека, с которой он отвечал на вопросы. Потому что не та интонация в спокойной обстановке, это потенциальное недопонимание в обстановке критической. А недопонимание в критической обстановке — это потенциальная опасность. Я лучше отсею полтора десятка кандидатов, чем позже потеряю полтора десятка своих ребят.
Это не значит, что в отряде царила какая-то автократия и диктатура, нет. Именно из-за того, что я собирал вокруг себя людей с одним и тем же образом мышления, таким же, как у меня, все прекрасно понимали необходимость такого подхода, и никому не приходилось его насаждать. Никто никого не держал насильно, все и так всё понимали. Меня окружал десяток меня же, пусть и с другими лицами. Я собрал вокруг себя своих же клонов, но не физических, а психологических, и на этом в том числе базировалась успешность нашего отряда. Потому что именно успешность отряда и ставилась в приоритет. И нами и нам. Именно к ней я стремился, именно к ней стремились мы все. Это была идеальная схема, потому что я знал: даже если во время очередной операции я окажусь выведен из строя, операция продолжится и будет завершена успешно. Каждый в отряде мог стать командиром, каждый был способен запомнить не только свои задачи, но и задачи другого бойца тоже, и не просто запомнить, а полноценно заменить, каждый мог вести за собой группу и отдавать указания.
Мы были сродни легендарному отряду «бессмертных» из мифов древнейших времён. Отряду, все члены которого по легенде всегда, даже в бою, носили маски и из-за этого, когда кого-то из них убивали, и его место занимал воин в такой же маске, создавалось ощущение, что это восстал убитый.
У нас было что-то похожее. Это в обычных отрядах, общевойсковых или даже специальных, приоритетной целью для противника всегда был командир, потому что без управления отряд превращался в бесполезную кучку одиночек. У нас же весь отряд был одиночками, правда отнюдь не бесполезными, и в то же время каждый мог быть командиром, если понадобится. У меня даже не было никаких отличительных знаков, которые могли бы обозначить меня как командира, как не было их и ни у кого другого. Для противников мы всегда были и должны были быть волной совершенно одинаковых, неотличимых друг от друга солдат, которых, — даже если поразить — не становится меньше. Которые не перестают атаковать, даже если поразить того, кто кажется командиром.
Название отряда — «Мёртвое эхо» появилось именно из этой идеи. Ведь если кого-то из отряда убивали, у противников должно было складываться ощущение, что убитый возвращается в строй, как возвращается к источнику звука эхо.
Но это была идея, которую мы не выбирали. Это была идея, которую нам насадила Администрация. Идея, с виду правильная и светлая, а на деле — густо замешанная на крови и лжи, на чужих невинных жизнях и судьбах. И мы были теми самыми инструментами, которые обеспечивали это замешивание. Разумными, конечно, инструментами, но с накрепко промытыми мозгами, верящие в то, что всё, что они делают — делается ради добра и справедливости.
А сейчас я смотрю на эту разношёрстную компанию, которая на семью тянет меньше, чем пара из администрата и «лунатика», и понимаю, что им вообще не нужна никакая идея, чтобы быть вместе. Им даже не нужно быть одинаковыми или хотя бы просто похожими. У них вообще нет ничего общего, в том числе и такой, казалось бы, необходимой вещи, как органическое происхождение. Им вообще ничего не нужно для того, чтобы стать одной большой, странной, но дружной семьёй.
Семьёй, в которой все готовы пополам порваться, чтобы спасти другого, и не потому, что иначе следующую боевую задачу будет выполнять труднее, а потому, что просто считают это нормальным. Правильным.
Семьёй, в которой готовы принимать эту помощь от других, не пытаясь делать вид, что всё нормально в ситуациях, когда понятно, что на самом деле ни хрена нормального нет.
Семьёй, в которой никто не лезет в душу другому, потому что все считают, что есть вещи, о которых человек должен рассказать сам, и только тогда, когда сам посчитает нужным. В моём отряде таких вольностей не было — никаких тайн и секретов ни у одного бойца не было, и это даже не моя прихоть была, а медицинской службы, которая следила в том числе и за психологическим состоянием бойцов.
Семьёй, которая теперь стала и моей семьёй тоже. В которой никто не требует от меня ничего, и от которой, в общем-то, не вправе ничего требовать я сам. В которой все взаимодействия построены на уважении чужих границ и чужих желаний.
И самое интересное — я с удивлением понимаю, что меня это полностью устраивает. Возможно, в другой ситуации, например, если бы я из бронескафа «Мёртвого эха» сразу попал на борт «Затерянных звёзд», я был бы, мягко говоря, растерян. Я бы совершенно точно не знал, как себя вести, пытался бы цепляться за старые порядки, за привычные для меня вещи, и не находил их. Не находил — и пытался бы привнести их самостоятельно, снова собрать вокруг себя если не «Мёртвое эхо», то хотя бы «эхо Мёртвого эха», его жалкое подобие.
Если бы моя история сложилась по-другому, скорее всего, так бы и было. Но время, проведённое практически в полном одиночестве в конуре врекера, сгладило эти острые углы. Я ещё не забыл, какими были мои привычные, старые порядки, но они уже перестали быть мне необходимы. Теперь я вижу их изъяны, нестыковки и просто слабые места… И не только их — это можно сказать про всю деятельность Администрации в целом, ведь они ничего с тех пор не меняли в своих методах.
Парадокс, но я в составе элитного отряда прожжённых бойцов, оказывается, был намного менее опасен, чем я, окружённый кучкой отбросов, которые не смогли найти своё место в обществе и были вынуждены организовать своё собственное общество, крошечное, влезающее в объём корвета класса «Барракуда». Крошечное общество, которое за счёт уникальности каждого, кто в него входит, уже успело создать Администрации такое количество проблем… Причём не специально! А лишь потому, что так складывались обстоятельства!
Даже представить себе сложно, что будет, если мы решим начать гадить Администрации уже осознанно.
Одно я знаю точно — если решим, я с огромным удовольствием в этом поучаствую! Мои знания о том, как работает Администрация, плюс, таланты каждого члена команды «Затерянных звёзд», плюс взаимоуважение и готовность прийти друг другу на помощь… И у нас есть неплохой шанс выйти победителями.