Се равенство природных прав.
И это равенство природных прав масоны ставили во главу своего учения. В другом масонском стихотворении, в оде «Гордость», имеются не менее характерные строфы:
Хотя сказать и неприлично, чтоб равных всех имел сей свет, не дух, но бытие различно, в котором смертный всяк живет; душа бессмертна существует и тем одним изобразует всех равенство между собой; всяк должен будет там явиться, где взыщется делам отчет, где будут все равно судимы, где пышность, слава, всяка честь нелицемерно будут зримы, где изгнана навеки лесть; монарх вселенной, раб и воин, явятся, кто чего достоин, тот примет по своим делам; за действия бесчеловечны мучения претерпят вечны; за грех отрад не будет там![55]
ГЛАВА III
Свободный муж есть человек, признающий Бога, законы и самого себя за единственных обладателей своей воли.
Sie wiirdt im Kampf des Egoismus Guder,
Es ziert ihr Schild die goldne Schrift:
Nichts ist mir fremd was meiner Erdenbruder Geweihtes Licht und Recht betrifft.
Из масонской песни о гуманности (Рум. муз. № 229, папка 316)
Свой живой великий храм масоны воздвигали «по отвесу и углу»; отвес знаменовал прямоту и чистосердечие, угол или наугольник — законность, совесть. Для каменщиков наугольник является важнейшим инструментом, без применения которого рушилось бы все здание. И масоны объясняли это значение наугольника и говорили, что храм человеческий рушится, если в основание его не положено определенных взаимных прав и обязательств. Строгий закон есть единственная правильная основа порядка; он исчезает, когда его заменяет произвол и власть захватывается грубой силой. Произвол претил масонам; они требовали закона, закона положительного, ясного. В 1790 г. масон Кутузов писал Лопухину[56], высказывая масонский взгляд на желательный характер управления государством: «Горе земле, в которой подчиненные, начальники и судьи, а не законы управляют гражданами и делами». Тот же Кутузов возмущался произволом: при господстве произвола царят все дурные человеческие страсти — хитрость, лукавство, коварство, робость, «ползающий дух»; тогда гибнет все великое, все высокое, все, что делает человека человеком, и отечество делается чуждым, обращаясь в «жилище душевного мучения». По поводу преследования мартинистов Кутузов высказывает общее порицание тому порядку, при котором общество лишается «подпоры законов» и власть имеющие проникаются воображением, что они одарены способностью читать в сердцах людей; тогда место улик занимается догадками, предположениями, личным усмотрением начальства и исчезает личная безопасность, а сами законы теряют свою силу. Истинное украшение царского престола, писал Лопухин, есть всемерное попечение о благе царства, «не могущем существовать без спокойства и личной безопасности, без которой не только безопасность пределов государства, но и вся внешняя слава и сила вне не сделают народов счастливыми».
Требуя закона, масоны требовали, чтобы он был всеобщим, обязательным для всех, чтобы было приведено равенство всех перед законом. В речи, произнесенной 24 июня 1822 г. в великой провинциальной ложе, масон-оратор Кайсаров говорил[57]: «Правители народа и истолкователи законов да подают собою пример безмолвного им повиновения, исполняя сами законы гражданские и волю своего государя; да уважают они в гражданине добродетель, а не происхождение, и ласкательство да не заступает у них место заслуг, оказываемых отечеству».
Закон должен быть ясным, понятным для всех, не допускающим кривотолков, порождающих юридическое крючкотворство. Масоны обращали внимание и на это качество закона. Кутузов и Лопухин выражаются по этому поводу, что подобное истолковывание закона вкривь и вкось иногда оправдывает народную пословицу — у семи нянек дитя без глазу.
Масоны считали недостатком строго самодержавного строя передачу власти местным органам, сатрапам: наместникам, обращающим свои полномочия во зло, не следующим строго велениям закона и делающимся как бы маленькими самодержцами; масоны возмущались безответственностью и произволом администрации. 18 января 1807 г. Лопухин писал государю, что «вручение областным начальникам вдруг такой власти всех поразило»; под выражением «такой власти» Лопухин разумел власть над жизнью и смертью жителей. «Незаконный захват неприсвоенной власти», иначе говоря, превышение власти, масоны иногда объясняли тем, что все это остается вне ведения монарха. Кутузов находил, что только неосведомленностью императрицы Екатерины II о том, что творилось «определенными ея», т. е. высшими местными властями, может объясниться самовластие, т. е. беззаконие их поступков; если же Екатерина узнала бы о всем происходившем, то, по его мнению, сих «нечеловеков» постиг бы справедливый монарший гнев. Виновником злоупотреблений он считает не Екатерину, а «доверенных частиц ее власти». Отсюда — благородство роли всех лиц, которые, в силу своей гражданской доблести, доводили до высоты престола сведения о всем ужасающем произволе этих частиц монаршей власти. Отсюда — возвышенность цели того, кто подымал свой голос правды среди бушующего рева океана лести, лицемерия, лжи и ласкательства. «Не льсти неправедному, но паче увещевай его, если увещания твои над ним действительны быть могут»[58], — внушали масонские правила, а в масонских песнях масоны не упускают случая взывать ко власть имеющим: «не забылся ли во счастье и умел ли в самовластье положить страстям предел?» Вступая в одну из высоких степеней масонства, в так называемую теоретическую степень соломоновых наук, служившую преддверием к розенкрейцерству, испытуемый брат подвергался целому ряду обязательных вопросов, предписываемых ритуалом посвящения[59]: «были ли полезны, сколь возможно, роду человеческому? неправедному, сколь бы он велик ни был, не льстили ль никогда? наипаче увещевали ли его, где увещание делать было должно?» Кречетов в вину духовенству ставил проповедь о том, что «всяка власть от Бога»; по его же мнению, только та власть имеет божественное происхождение, которая «истинно закон Божий знает и почитает, а почитая его, любит, как самого себя, и человечество, не различая, — турок ли, швед ли, русак ли, ибо все единого Творца люди». Тотже Кречетов признавал монархом только Иисуса Христа, а «коронованных глав — лишь как хранителей закона»; земных монархов он предлагал именовать «стражами закона» или «блюстителями о исполнении по нем». В песне Александру I[60] перечислялись различные области России, находившиеся в благоденствии, и пояснялось, что этому причиною царь, «уставов первый раб». В своем уставе, в главе о должности к государству и отечеству, масоны, изъясняя необходимость для человека соединяться в общества для наилучшего выполнения намерения Провидения, говорят также и о необходимости для обществ законов и сохранителей, потому что при их отсутствии «по единому соединению произошел бы беспрерывный бой о личной пользе и насыщении развратных страстей и вскоре бы невинность пала пред силою или коварством; итак, нужны были для поступок его законы, а для сохранения оных — начальники». Любопытно отметить, что признание монархом только единого Иисуса Христа встречается более четверти века позднее Кречетова в известном революционном катехизисе (под заглавием «Православный катехизис»), написанном декабристом Сергеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом, также бывшим масоном[61]. Ссылаясь на восьмую Книгу Царств, Муравьев пишет: «един наш царь должен быть Иисус Христос».
Про Радищева, которого теперь остроумно называют автором воскресшей книги, явившейся действительно на Божий свет с запозданием более чем на столетие, масоны говорили, что он был обязан сообщить Екатерине всю ту правду, о которой он написал в своей книге, но он должен был довести эту правду до сведения государыни путем тайным, непосредственно, а не прибегать к помощи книги, распространение которой могло бы возбудить общественное мнение. Здесь, значит, масоны осуждали Радищева не за то, что он сказал истину, а за тот способ, к которому он прибег, чтобы сказать эту истину.
Максим Невзоров[62] 27 января 1819 г. писал князю Голицыну пространное письмо с тем, чтобы все его содержание сделалось известно императору Александру I. По словам Невзорова, было много причин неудовольствия и ропота московских жителей и большей части людей вообще в России среднего и нижнего состояния; причины были и до неприятельского нашествия, и после него; но главная причина — это тяжелые налоги. Невзоров подробно перечисляет причины бедствий: роскошь и разврат среди высшего класса, исчезновение истинного христианского духа в духовных лицах, неудовлетворительная постановка воспитания и образования юношества, обременительные, особенно для бедного народа, налоги, спаиванье того же бедного народа и пр. Как очевидец, он сообщает, что «фиалами» Божьего гнева московские жители почитают: 1) приезд московской полиции и большей части московских властей по изгнании неприятеля и причиненные ими насилия и грабежи в разборах оставшихся в Москве жителей; 2) пристрастные «рекомендации» в раздаче «вспомогательных денег», пожалованных государем и «патриотическими» сословиями; это — два первые пункта, которых всего Невзоров приводит восемь. В письме Невзоров не опасается затронуть самые больные струны: так, он упоминает «о распространяемой и защищаемой с толиким попечением продаже горячего вина, водок и пр.», о недовольстве военными поселениями, о которых народ толкует многое «весьма нехорошего и неприятного». «Печальное состояние отечества нашего, — напрямик заявляет он в письме, — поправлено иначе быть не может, как облегчением государственных тягостей, тягости же сии облегчить иначе нельзя, как недоимки все простить, налоги и подати стараться сколько можно не умножать, а уменьшить, а иные и совсем прекратить, как, например, адрес-конторные, которые, кажется, без всякой пользы бедный народ только мучат, доходы с паспортов, которые, кстати, для того получили и название прокормежных, что народ посредством их доставляет себе способы для прокормления себя и семейства и для уплаты подушных и оброков; многие городские доходы, которых назначение и употребление нужно с точностью рассмотреть, и, может быть, другие многие». Письмо свое Невзоров заканчивает заявлением: «Из прежних бумаг моих ваше сиятельство изволите знать, как я люблю и благоговею к особе государя императора и что я его почитаю российским Давидом, но и к Давиду посылаем был Нафан и пророки». Подобно этому и Лопухин откровенно и ясно говорил, что он считает себя обязанным говорить государю правду, не опасаясь даже царского гнева, потому что отечество он любит выше себя.