«Боже милосердный! Иисус сладчайший! Сестра, умоляю вас, приходите и выручите меня!»
Мара села на своей койке. Ее лицо, так близко оказавшееся от него, он видел теперь как неясное, расплывчатое пятно. И на нем играла дразнящая, игривая улыбка. Глаза же слились в один глаз циклопа.
– А знаете, что еще я видела во сне, Макс?
Он с трудом сглотнул слюну.
– Нет.
– Я видела, что вы поцеловали меня.
Его физические и умственные способности будто парализовало это заявление. Язык его прилип к гортани.
– Это было как в сказке, Макс. Я была спящей красавицей, обреченной злой волшебницей проспать целую вечность, если однажды принц, единственный на свете принц, которому суждено стать моей настоящей любовью, не появится и не поцелует меня в губы.
Она склонила голову так, чтобы их носы не столкнулись, и поцеловала его – сначала целомудренно, потом с нарастающим жаром. Ее руки крепко обвились вокруг него, притягивая к себе.
Фидлер мучительно и остро чувствовал ее груди, упругие и крепкие, упиравшиеся в его грудную клетку, но он оставался неподвижным и не отвечал на ее ласки, собрав в кулак всю свою волю. Но она его не выпускала, затягивая поцелуй до бесконечности, и его кровь и плоть преодолели сопротивление рассудка и совести.
«Черт возьми! Я чувствую, что она меня заводит. Я возбуждаюсь».
На мгновение она прервала поцелуй и отодвинулась от него.
– Я хочу, чтобы вы прикасались ко мне, Макс. Здесь, вот так.
Она взяла его руку и положила ее себе на колено. Он посмотрел вниз и увидел, что ее юбка поднята до бедер. К его удивлению, оказалось, что она носит чулки и пояс.
Глупое замечание сорвалось с его уст, не подумав, он ляпнул:
– А я считал, что теперь все женщины рождаются в колготках.
– Я презираю колготки, – возразила она. – В них женщина выглядит как тряпичная кукла, набитая ватой… Я старомодна и женственна. Люблю шелковые чулки, не ношу никаких нейлоновых, зато у меня красивые пояса и трусики с оборочками.
– Аминь! – сказал он, чувствуя, что восторг его приближается к эйфории. – Вы женщина моей мечты.
– Это как раз то, что я пытаюсь втолковать вам.
Она провела его рукой по своему бедру. Он почувствовал теплую обнаженную плоть над чулком, и у него возникло пьянящее ощущение, что сейчас он растает и от него останется только лужица расплавленного масла, как это было с тигром в детской сказке про Сэмбо.
– Какое приятное ощущение, Макс! Какая у вас нежная рука! В вашем прикосновении нет грубой требовательности.
Она заставила его руку подняться выше.
Фидлер вздрогнул и издал приглушенный звук, вероятно, означавший протест, когда его пальцы прикоснулись к обтянутой шелком развилке, к теплому, нежному, идиллическому гнездышку ее женственности.
– Иисус, Иосиф и Мария! Этому надо положить конец!
– И кто это говорит? Мы оба достигли брачного возраста. Мы взрослые люди.
Фидлер издал вопль, когда она бесстыдно протянула руку и убедилась в его не поддающейся контролю эрекции. Мара усмехнулась:
– Я бы сказала, милый Макс, что ваше состояние далеко, далеко вышло за пределы обычного согласия. Вы так же хотите меня, как я вас. Признайте же это.
– Хочу – не хочу, дело не в этом. Вспомните свои собственные слова. Разве вы не говорили, что женатые мужчины для вас – под запретом? И уж поверьте мне, я очень женатый мужчина. Можете спросить у моей жены.
В ее улыбке промелькнуло что-то недоброе.
– Но ведь я женщина и как женщина имею право менять свое мнение и, представьте, уже изменила его.
Она снова заставила его руку двинуться вдоль своего бедра.
– Вы слишком меня возбудили, дорогой. Я могу кончить тем, что изнасилую вас прямо на этой вашей кушетке, предназначенной для выпрямления мозгов.
У Фидлера вырвался глубокий вздох облегчения:
– Право же, здесь не место и не время для всяких штучек-дрючек.
– Но сегодня это место принадлежит мне.
Она вытянула ноги до самого конца кушетки.
– Нет!
– Почему нет?
– Моя жена!
Она пожала плечами:
– Вы большой ребенок, Макс. Вам не грозит комендантский час. Вы не должны возвращаться домой в определенное время. Ведь вы мне говорили, что вас частенько вызывают к пациентам ночью. В любое время, если требуется срочная помощь в опасных случаях.
Она снова улыбнулась обольстительной и мучительной для него улыбкой.
– Я одна из самых отчаянных пациенток, Макс. – Она положила ладонь на его все еще возбужденную плоть.
– Впрочем, и вы тоже.
– Но это абсурд!
– Что абсурдного в том, что мужчина и женщина вместе ложатся в постель? Это случается каждую ночь, каждое утро и каждый день. Это общепринятое времяпрепровождение, любовь моя. Неужели все психиатры так же наивны, как вы? Во всяком случае, я нахожу это привлекательным.
Она встала и оправила юбку.
– Ладно. Увидимся сегодня вечером в моей квартире. Что бы вы хотели на обед?
– Я бы хотел полной свободы, – произнес он, не сознавая, что тем самым уже дал свое согласие на свидание.
В пять тридцать ушел последний пациент, и Фидлер позвонил жене:
– Рут, сегодня я не приду домой ужинать. У меня консультация в Беллвью.
– Ты лгун, Макс, и весьма неискусный. На самом деле у тебя свидание с твоей богатой девочкой – этой сума– сбродкой.
– Это самое нелепое предположение, какое ты только могла высказать, Рут. Такого мне не приходилось когда-либо слышать.
– Ну вот, теперь ты заговорил напыщенно, а это верный признак, что лжешь. Ты ведь всегда так говоришь, когда лжешь. Спокойной ночи и передай ей мои самые худшие пожелания.
Она повесила трубку.
Фидлер остался сидеть, ошарашенный, с открытым ртом, уставившись на умолкнувший телефонный аппарат, продолжая держать трубку в руке – из трубки доносилось равномерное гудение, будто жужжание пчелы.
«Неужели это правда? Неужели я говорю выспренним, напыщенным тоном, когда лгу? Может быть, это ей следует быть мозгоправом?»
Качая головой, он повесил трубку. Ладно, он не будет лгать. И что же он сделает? Он пойдет на квартиру к Маре и объяснит ей, что вся эта ситуация абсурдна. Он женатый человек. У него семья, которую он любит, и он не станет рисковать своими отношениями с женой ни при каких обстоятельствах.
«Ах, Макс, ты снова говоришь напыщенно».
Он отпустил своих помощников, запер дверь офиса и принял душ в ванной комнате. Он всегда держал в ванной свежую пару белья и чистые носки, а также синий саржевый костюм на крайний случай, как этот.
– Крайний случай! – сказал он вслух. – Это самый настоящий эвфемизм, какой я только слышал, в самом чистом виде, Макс.
Было уже семь тридцать, когда он прибыл в пентхаус Мары, чувствуя себя подростком, переживающим свою первую большую любовь. Он пригладил и отвел назад со лба волосы, поправил галстук, попытался втянуть живот и наконец решился нажать на кнопку звонка.
Франсина Уоткинс открыла дверь. На ней был сшитый на заказ голубой костюм и темно-синяя блузка. Она улыбалась.
– Привет, доктор Фидлер. Как вы себя сегодня чувствуете?
– Здравствуйте, Франсина. Я преисполнен рождественским настроением. А как вы?
– Я чувствую себя замечательно. Входите, снимайте пальто и выпейте бокал сухого мартини.
– Думаю, сегодня я могу позволить себе и большее. Как это называют? Храбрость во хмелю?
Из холла он спустился по ступенькам в гостиную и тут испытал неожиданный шок – на диване рядом с Марой сидел главный бухгалтер «Тэйт индастриз» Льюис О’Тул.
Она поднялась – олицетворенная приветливость и улыбка – и подошла к нему.
– Макс, я думала, вы будете сопротивляться и не придете.
Она поцеловала его влажными губами в губы.
– О, да вы замерзли, как сосулька. Франсина, сделай доктору хороший крепкий напиток.
– Мартини уже готов, – послышался голос Франсины от бара, где она смешивала коктейль.
– Мартини?
Тонкие брови Мары поднялись, образовав странную ломаную линию.
– Бережете силы, да, док? – спросила она, понизив голос.
Он промычал нечто неразборчивое, чувствуя себя ослом и моля Бога, чтобы О’Тул не расслышал его слов. Она властно взяла его за руку и повлекла к дивану.
С лица О’Тула не сходило презрительно-высокомерное выражение, поэтому было трудно понять, что он думает. Он встал и протянул руку:
– Добрый вечер, доктор!
Фидлер обменялся с ним рукопожатием, нервно переводя взгляд с Мары на Льюиса.
– Привет, мистер О’Тул… Возможно, я прервал важную беседу. Я пойду в библиотеку и почитаю что-нибудь.
– Вовсе нет, Макс, – сказала она. – Льюис – моя последняя связь с компанией, можно сказать, мой лазутчик, мой шпион. Он рассказывает все, что там происходит.
– Надеюсь, ничего плохого?
– Нет, по правде говоря, похоже, что компания прекрасно без меня обходится, – сказала Мара печально.
– Это, любовь моя, главная цель каждого служащего высшего звена, тем более управляющего, или по крайней мере так должно быть, – сказал О’Тул. – Создать хорошо смазанный и бесперебойно действующий механизм. Эффективный, который может функционировать и без постоянного контроля.
Франсина принесла мартини Фидлеру. На ней уже были пальто и шляпа.
– Мара, шампанское в ведерке со льдом. Хильда ушла и велела сказать тебе, что жаркое в микроволновой печи не остывает, а салат в холодильнике. А мне пора бежать. Всем доброй ночи!
О’Тул посмотрел на часы:
– О, мне тоже пора бежать. Уже почти восемь.
– Я провожу тебя до двери.
О’Тул снова обменялся рукопожатием с Фидлером:
– Счастливо отдохнуть, доктор Фидлер.
Фидлеру показалось, что в его тоне прозвучало нечто снобистское и высокомерное.
– Желаю и вам хорошо провести время, мистер О’Тул, – сказал он, стараясь произносить слова с еврейским акцентом.
Он смотрел, как они двигаются через просторную гостиную, с плотоядной улыбкой. Мара выглядела сногсшибательно в ярко-малиновом домашнем платье. Оно было широким и длинным, и складки его мягко облегали ее фигуру, а кайма волочилась за ней по полу. Платье было мастерски сшито: плотно охватывая грудь и талию и чуть расширяясь внизу, оно демонстрировало красоту ее ягодиц и бедер при каждом шаге. Волосы ее были завязаны сзади красной лентой и спускались конским хвостом почти до поясницы.