Секретный комитет предложил общество упразднить, присутствовавших в колонии бездомных бродяг разослать по богадельням и деревням, отдав под строгий надзор полиции, а руководителей секты изолировать в монастырях.
Попов был отправлен в строгое заключение в Казанскую губернию, в Зилантов монастырь, где и умер в 1842 году.
Татаринову доставили в Кашинский Сретенский женский монастырь.
Пророчица и ее многочисленные поклонники долго бились за освобождение Татариновой. Они писали многочисленные обращения и петиции, но признавать, что «находились в ереси», отказывались. Ответ императора был твердым: освобождение может последовать только «если она отвергнет прежние свои заблуждения, на коих основана была секта ее».
Лишь в 1847 году, когда ей исполнилось шестьдесят три года, Татаринова покаялась. Ее освободили. Год она прожила в Кашине под строгим полицейским надзором, а потом получила разрешение на жительство в Москве без права посещать Петербург. Там она жила тихо, стараясь не привлекать к себе внимания, и умерла в 1856 году.
Самоистребление сектантов. Тираспольское дело
Еще в раннем христианстве стремление к мученичеству, самоубийства во имя Христа, самосожжения практиковались некоторыми радикальными экстремистскими тайными сектами, такими как монтанисты, донатисты или циркумпеллионы.
Приверженцы этих учений были крайними аскетами, избегали даже столь невинных удовольствий, как музыка или поэзия, считали себя людьми особой святости и чурались общения с кем-либо вне своих сект. Они совершенно искренне предполагали, что мученичество и смерть во имя Христа – цель жизни настоящего христианина, поэтому при любом конфликте с властями прибегали к суициду, выбирая самые неприятные и мучительные способы.
Самоистребление в России зародилось в XVII веке, после Никоновской реформы. Оно описано во многих романах и повестях, посвященных правлению Алексея Михайловича.
«Прервалась благодать священства! – утверждали некоторые приверженцы старого обряда[46]. – А если нет на земле священства и таинств, то как возможно спастись?»
Одни уповали на милость Божью (Спасово согласие) и продолжали мирно жить, другие же избирали путь крайнего аскетизма и мученичества вплоть до лишения себя жизни. Способов религиозного самоубийства было несколько: запоститься до смерти, лечь живым в могилу, утопиться или сгореть заживо.
В конце XVII века св. Дмитрий Ростовский расследовал немало случаев самосожжений. В 1690 году сжег себя с 100 приверженцами князь Петр Петрович Мышецкий, преследуемый правительством за распространение слуха, что царь Петр – антихрист.
Повторялись подобные случаи и в следующем, XVIII веке: в Устюжской епархии, в Тюменском уезде… В Поромском скиту Каргопольского уезда сожглось до 200 сектантов на глазах «рассыльщика» Манькова, командированного властями, чтобы забрать оставшихся в скиту раскольников.
В 1743 году в скиту на реке Умбе в Муромской области сжег себя основатель «филипповской» секты, беглый стрелец старец Филипп с 70 последователями, когда к ним прибыла комиссия Самарина для расследования их учения.
В 1782 году по «прельщению» крестьянина Михаила Мензелина утопилось в озере Сазызыкуле (в Сибири) 53 человека.
Случаи самоистребления не прекращались и в XIX веке. В 1827 году около 60 человек крестьян села Копен Аткарского уезда Саратовской губернии решились добровольно умереть: 35 человек погибло, остальных отговорили. В 1860 году в Олонецкой губернии 15 человек раскольников, в том числе женщины с малолетними детьми, сожглись в лесу, в срубе.
Но один из самых жутких случаев произошел уже в самом конце века близ Тирасполя. Там в Терновских хуторах еще со времен Екатерины II жило старообрядческое семейство Ковалевых. Соседями Ковалевых были Фомины, Суховы, Горзины. «Трудолюбивые, крепкие в слове, твердые характером, живут раскольники внешне тихо и скромно, не пьянствуют, не курят, если что и делают, то неслышно, шепотком, «промеж себя», – так описывал староверов журнал «Судебные драмы» (1898 год).
Казались все они людьми вполне обычными и мирными, мало кто догадывался, что крепкий амбар во дворе у Ковалевых – и не амбар вовсе, а скит. Скит, в котором находили приют разнообразные странники и «учителя веры». Но ворота на замке, зато сзади потайная дверь, а внутри – комнатки-«кельи» и общее помещение моленной.
Среди «учителей веры» были и «бегуны», или «метрикоборы». Это течение возникло, как это ни парадоксально, в связи со смягчением государственной политики в отношении староверов во второй половине XVIII века: теперь им разрешалось молиться открыто и более не таиться. Некоторые восприняли эти послабления как искушение и объявили, что сохранить чистоту веры, вступая в сношение с государственными институтами, невозможно, а стало быть, надлежит «таитися и бегати». Как логическое следствие – метрикоборчество «бегунов»: отказ от документов, страх любых форм государственного учета. Основателем этой секты признается некто старец Евфимий, родом из Переяславля, Владимирской губернии, бывший «филипповец». Он требовал от своих последователей прервать всякую связь с гражданским обществом: не писаться в ревизии, не платить государственных податей, не иметь паспортов и находиться в странствовании, на том основании, что в мире ныне спасение невозможно, так как Антихрист уже пришел в мир.
Секта странников состояла из двоякого рода членов: из действительных странников и странников оседлых, так называемых жилых христиан, или странноприимцев. Последними у странников назывались такие лица, которым не воспрещается «мирщиться», т. е. ходить в церковь, бывать у исповеди, повиноваться властям, жениться. Эти странноприимцы обязаны были принимать и укрывать у себя странников в нарочно устраиваемых потаенных помещениях, а в случае смерти тайно хоронить их, ни в коем случае не на кладбище.
В теории эти сектанты должны соблюдать строгое целомудрие, но на практике странники, особенно молодые, помещаясь в одних тайниках, часто вели жизнь безнравственную. Многочисленными следствиями установлено, что все страннические наставники имели по нескольку наложниц. История «бегунов» переполнена мерзейшими случаями разврата, соединенного с кровосмешением, изнасилованиями и зверскими истязаниями.
Так, заболевших членов секты бегуны не лечили, а напротив – убивали посредством удушения красной подушкой. Это называлось «красной смертью» и считалось мученичеством. Изуверство в виде душительства было подтверждено приговором присяжных заседателей по делу крестьян Шуйского уезда, Владимирской губернии, Прокопия и Федора Мауриных, привлеченных в 1897 году по обвинению в удушении крестьянина Андрея Зорина из религиозного фанатизма.
Главой Терновских скитников считалась матушка Виталия, в миру – Вера Макеева. Была она далеко не старой (ей было под сорок) активной женщиной, фанатически верующей. Дочь мясника, в 16 лет она сбежала из-под венца и ушла в старообрядческий Куренёвский монастырь (Винницкая область), где пробыла лет десять. Там она досконально изучила древние книги и могла считаться изрядной проповедницей.
Кроме нее в скиту жили семья Павловых с маленькой дочкой (жена как раз должна была родить еще одного ребенка); две сестры Скачковы – Поля-старшая и Поля-младшая; слепой старик Яков Яковлевич; семья Суховых и бывшая монашка Таисия по прозвищу Рассейская.
Очевидно, Виталия обладала невероятным даром убеждения и умела подчинять себе людей. В Терновке ее правой рукой стала юная Поля-младшая – девушка, которую нельзя назвать глупой или невежественной: она не только умела читать древние книги, но и разбиралась в современных реалиях и сумела растолковать односельчанам смысл извещения о всеобщей переписи населения.
Что, казалось бы, страшного? Ну придут счетчики, назовет глава семьи им свою фамилию, укажет домочадцев – и живите себе дальше! Но в представлении фанатички-Виталии перепись населения – это нужное и важное для страны предприятние – превратилась в «печать Антихристову». Якобы внесение человека в перепись равносильно наложению этой печати и ведет к вечной погибели.
Виталия сулила хуторянам преследования за веру, тюремное заключение или ссылку на Крайний Север. Проповеди и предсказания Виталии на этот счет производили значительное действие и вызывали волнение и беспокойство, которое она старалась усилить и раздуть. Она твердила, что наступят еще худшие времена и что нужно всего ждать. Внимая ее речам, некоторые запасались теплой одеждой, готовясь к ссылке. В случае заключения в тюрьму многие решили запоститься, уморить себя голодной смертью. Вечера и ночи проходили в беспокойных думах и разговорах, тревога и волнение нарастали. Виталия убеждала людей запоститься, не дожидаясь, что будет дальше. Вскоре все решили, что переписчики арестуют их и поведут в тюрьму, где несчастных будут резать, жечь и всячески мучить, пока они не отрекутся от веры.
И вот счетчики пришли. Хуторяне, не желая с ними общаться, заперлись в скиту и просунули под дверь записку: «Мы христиане. Нам нельзя никакого нового дела принимать, и мы не согласны по-новому записывать наше имя и отечество. Нам Христос есть за всех и отечество и имя. А ваш новый устав и метрика отчуждают от истинной христианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество – Христос. …А вашим новым законам повиноваться никогда не можем, но желаем паче за Христа умерети».
Неизвестно, что ответили на это государственные чиновники. Вполне вероятно, что эти люди, грубоватые и недалекие, пригрозили сектантам острогом в случае неповиновения и тем лишь укрепили их страхи. Счетчики ушли, обещав вернуться, а хуторяне вновь стали думать, что делать.
Первыми о самозакапывании стали говорить женщины. Якобы тринадцатилетняя Прасковья, дочь Назара Фомина, произнесла: «В остроге будут резать, мучить, лучше в яму закопаться». Ее мать подхватила: «Хорошо ты, Пашенька, вздумала – и я с тобой». Анюша Ковалева, мать двух маленьких детей (трех лет и грудного), заголосила: «Не отдам детей на погибель; лучше пойду с ними в могилу!»