Летом 1927 года в Урицкое районное отделение милиции пришел деревенский паренек, показавшийся поначалу подростком. Потом выяснилось, что ему уже почти 18 лет.
Поведал он историю грустную и страшную. Два года он как батрак работал на своего дядю – Петра Пивдунена из деревни Волосово, тот ему ни копейки не заплатил, а теперь и вовсе выгнал.
Но это было только начало! Паренек принялся лепетать о каком-то условии, на котором дядя его кормил и обещал сделать своим наследником: «Если бы я знал, если бы я понимал, что он требует – разве я на это пошел бы?.. Искалечил он меня на всю жизнь. Искалечил и, как собаку, выгнал!..»
Оказалось, что в четырнадцатилетнем возрасте Пивдунен взял Андрея у матери на воспитание. Та согласилась с радостью: была она женщиной очень бедной, и ей приходилось растить в одиночку троих детей.
Андрей переехал к дяде. Дав мальчику попривыкнуть, Петр Пивдунен однажды сказал ему: «Придет час – ты нам с теткой глаза закроешь и будешь ты тогда здесь полным хозяином и наследником. Все тебе останется – и дом, и лошади, и скот… Только один у нас с тобой уговор должен быть: согласишься – будет все, как я говорю, не согласишься – иди обратно к матери на нужду и работу…»
Андрей готов был согласиться на что угодно. Однако, когда узнал, в чем заключается условие, испугался. Но дядя был так ласков и добр, так убедительно успокаивал, что это «совсем не больно», что для здоровья это очень полезно: «Мерин, и тот, гляди, какой спокойный становится… А человеку от этого – одна польза. Ведь и я такой!.. Веришь мне теперь? Потому и уговариваю, что добра тебе хочу…»
И Андрей согласился. Согласился – оскопиться.
Тогда, в четырнадцать лет, он плохо понимал, какое увечье нанес ему дядюшка. Запомнил только мучительную боль. Лишь со временем, когда подошла пора возмужалости, когда его сверстники принялись гулять вечерами с девушками, Андрей стал понимать, что стал инвалидом.
Но Андрей продолжал молчать – ради мечты о наследстве: о большом доме, наполовину каменном, наполовину деревянном, с расписными воротами; об амбарах и закромах, полных всякого добра… Да только ничего он не получил: изувер эксплуатировал его как батрака, а после выгнал.
Довольно быстро следователи убедились, что этот случай – не единичный и что под Ленинградом действует большая тайная секта скопцов, или скакунов.
То, что до революции в тех местах скопцов было много, известный факт. Знали и методы, которыми они заполучали в секту новичков: ссужая деньги, они заманивали жертву в долговую яму, а после ставили условие: «Оскопись – и прощу долг. А не согласен – в тюрьму!»
Так действовали, например, известные по громким скопческим процессам прошлого купцы-оскопители Варачев и Бровченко, осужденные в свое время за совращение в скопчество крестьян Поволжья и Екатеринославщины.
Во времена крепостного права скопцы выкупали крестьянских детей, платя помещикам до тысячи рублей серебром за 14-15-летнего мальчика. Третьим способом была вербовка по деревням подростков из бедных семей под видом найма «в услужение к богатому купцу», точно так, как заманили Андрея. «Жалеть не будете, – убеждал скопец родителей-бедняков, – жалованье положу хорошее, стол у меня сытный… А малец по крайности в люди выйдет…»
Но казалось, что все это осталось в прошлом! Никто не ожидал, что теперь они вновь примутся за пропаганду скопчества, а главное, что найдется молодежь, которая поддастся этой изуверской агитации!
А оказалось, что находятся!
Александра Лаврикайнена скопцы «купили» за пару брюк и новый пиджак. Александр вырос в хлыстовской семье, малолеткой участвовал в сектантских радениях. Близкий знакомый его бабушки, ювелир Николай Кириллович Иевлев, был скопцом. Он баловал мальчика сластями, обучил Александра грамоте, и он же первый заговорил с ним о необходимости подвергнуться известной операции, уверяя, что «только скопцы пойдут в рай». Он уговаривал его терпеливо долгие годы и – уговорил.
Не сразу, но Лаврикайнен признался, что оскопил его все тот же Петр Пивдунен в Ленинграде, на квартире у ткачихи Анны Казаковой.
«Я приехал туда в плохой одежде, и они мне купили брюки и пиджак…» – рассказывал паренек.
Уже после суда, когда Александр Лаврикайнен однажды проходил через лес, из кустов позади грянул выстрел, и над самой головой его просвистела пуля. Это был ответ скопцов Лаврикайнену за то, что он «предал» Петра Пивдунена. Затем парня жестоко избили. После этого Лаврикайнен стал крайне неразговорчив и пытался отречься от всех своих показаний: «Боюсь… “Они” отомстят мне и моей старухе матери…»
Впрочем, он сказал достаточно: нити скопческой секты ведут в Ленинград. Но город большой… Где искать очаги гнусной заразы?
Лишь во второй половине 1929 года следствию удалось обнаружить разбросанные по всему городу скопческие «явки»: на Малом проспекте Петроградской стороны, в доме № 5 на Съезжинской ул., на 6-й Советской и на Ждановке, на даче в Лесном и в особняке на Ковенском переулке.
Кто бы мог подумать, что эта секта к 1930 году насчитывала в СССР около двух тысяч приверженцев! Что скопческие «корабли» существовали не только в Ленинграде, но и в Москве, Харькове, Краснодаре, Ростове-на-Дону, в Курске, в Рязани, в Поволжье, в Сибири и во многих других местностях!
Только в Москве действовало 33 «корабля»: в Замоскворечье и на Таганке, в переулке Николы Ямского и у Спасской заставы, особенно же в пригородных селах – в Богородском и в Черкизове.
Главным местом сбора секты в Ленинграде был дом в Ковенском переулке, 8/10. Жила там тихая с виду старушка Елизавета Яковлевна Тупикова – скопческая «богородица». Была она далеко не бедной женщиной: на момент национализации банков на текущем счету у бывшей «горничной» Тупиковой оказалась кругленькая сумма в 35 тысяч рублей. А при обыске у нее были найдены залежи царских монет, целый склад часов и меховых вещей. А еще скопческие «святыни»: серебряный ларец с ветхой тряпочкой, по преданию – кусок окровавленной рубахи самого Шилова, и большие масляные портреты «апостолов» – Селиванова, Акулины Ивановны, Шилова.
Сама Тупикова, правда, в свое время уклонилась от высокой чести облечься в «белую ризу», то есть отрезать себе грудь и искромсать половые органы; зато во время радений она часто «ходила в слове», то есть выкрикивала всякую чушь, выдавая ее за пророчества.
Вторым пророком был жилец Елизаветы Тупиковой – Василий Кузьмич Марков, служивший дворником при 1-м отделении милиции.
Часто показывался в Ковенском переулке скопец, носитель «царской печати» Константин Алексеевич Алексеев, проживавший на уединенной даче в Лесном. За махинации с валютой и царскими червонцами Алексеев в 1925 году был административно выслан на три года в Сибирь. Там, задумавшись о спасении души, он будто бы собственноручно себя оскопил «царской печатью» при помощи ножа от фуганка и молотка.
На даче в Лесном жил и другой скопец «царской печати» – Дмитрий Иванович Ломоносов. Когда-то он владел меняльной лавкой с миллионным оборотом. При советской власти он тоже держал лавку, но был обвинен в неуплате налогов и с тех пор вынужден скрываться.
Но это только половина правды о Дмитрии Ломоносове. На суде свидетели рассказывали о том, что сделал с ними Дмитрий Ломоносов, скопец «царской печати» с 14-летним «стажем». Оказалось, что Ломоносов – не только «пророк» и фактический кормчий ленинградского и некоторых московских «кораблей», он еще и лучший специалист по оскоплению, признанный «мастер» изуверского ремесла.
Среди вещей, конфискованных у Ломоносова, оказался нож с мечевидным лезвием; на рукоятке выгравированы крестики и трогательная надпись: «на память от Е. П. Меньшинова[49]». Этим ножом Дмитрий Ломоносов собственноручно оскопил уже после революции трех родных братьев своих, двух новообращенных – Силиных, отца и сына, «посадил на белого коня» Бутинова и еще многих других, чьи имена остались неизвестны.
В течение пяти дней трудящиеся Ленинграда с интересом следили за судом, проходившим в зале Выборгского Дома культуры.
Главный обвиняемый, бывший миллионер и настоящий изувер Ломоносов, витиевато рассуждал о каких-то белых садах, о нежно благоуханной чистоте… Рядом с ним на скамье подсудимых – два других оскопителя: Петров и Ковров.
Василий Петров, бывший лавочник; в 1927 году, когда «прижали с налогами», сдал лавки внаем местному кооперативу, а сам отдался «богоугодной жизни». Во дворе его дома на станции Сиверская стояла баня, в которой он лично или другие оскопители производили отвратительную операцию.
Дворник Иван Ефимович Ковров, возглавлявший вместе со «старшей пророчицей» Татьяной Жарковой отделения «большого корабля» на Петроградской стороне, на Васильевском острове, на Ждановке, был вербовщиком. Он заманивал в секту новых членов.
Один обвиняемый – старый скопец Павел Григорьев, бедняк-крестьянин, честно поведал суду о том, как 26 лет назад один кронштадтский скопец уговорил его подвергнуться операции. О сильнейшей боли и нечеловеческом ужасе, который он испытал, осознав случившееся. О вонючей смоле, которой некий «пророк» заливал ему свежую кровавую рану. О том, как вставляли ему в мочеиспускательный канал свинцовую трубку, чтоб не зарос.
Другой свидетель – Степан Силин, носильщик с Октябрьской железной дороги. Его наставляла и просвещала сама пророчица Елизавета Яковлевна, у которой Силин поселился со своей семьей. Его «приводил» Константин Алексеев: большой искусник в делах совращения, он долго и старательно уговаривал его; подготовлял поездку Силина в Москву к «самому» Ломоносову; вел с последним телеграфные переговоры насчет предстоящей операции и обменивался условными телеграммами. Наконец, в июле 1927 года Ломоносов собственноручно «облек в белую ризу» несчастного темного носильщика.
Но этим оскопители не ограничились. Вслед за Степаном Силиным наступил черед его сына, 18-летнего юноши. В один из приездов Ломоносова в Ленинград юноша отправился вместе с московским «дорогим гостем» на станцию Сиверскую, и там в бане скопца Петрова свершилось непоправимое.