— Имею честь предложить вам руку и сердце.
— А с чего вдруг такая честь?
Искренно ответить Урусов и сам бы не мог. Вот так сошлись все линии судьбы. Ну нельзя же признаться, что мысль о наследстве простолюдинки так и не давала покоя потомку царей.
— Неужели купе поезда подходящее для этого место? — спросила Липа, надеясь понять, что это: искренний порыв или точный расчет.
— Да какая вам разница! — сказал Урусов и очаровательно улыбнулся.
— В самом деле, какая мне разница… — Липа встала с дивана, нарочно задев его колено. — Выходит, пошел на вторую попытку, князь? В первой вас Бобби опередил.
Сразу видно, что барышня не знает светского обращения. С таким деньгами, как у нее, подобные пустяки можно не замечать.
— Так что вы ответите, милая Липа?
Она стояла перед ним, завернутая в шаль, стройная и близкая. Только руку протяни. Но князь отчего-то не решился. Видно, не совсем стал сильной личностью.
— Вы слышали мое условие, — сказал она, глядя на него излишне прямо, как не принято. — Надо сделать нечто безумное, чтобы получить меня на одну ночь. А чтобы навсегда… Даже не знаю. Хватит ли у вас сил?
Князь возмутился: кто может сомневаться в его силах? Пусть проверит немедленно. Липа повела себя странно: принялась стучать в соседнюю стену и звать Лидваля. Пока тот приковылял и появился в дверном проеме со своим комичным, как показалось князю, костылем, Липа сама, без его помощи, сняла с полки саквояж и придержала в нем руку, словно что-то прятала.
— Лидваль, вы же знаток ценностей? — спросила она.
— По мере моих скромных сил…
— Оцените эту вещицу… — и Липа вынула руку из саквояжа.
Лидваль забыл про костыль и приблизился к сверкающему камушку. Как ни старался он не выдать себя, но редкость была необыкновенная.
— М-м…да… екатерининские брильянты… — проговорил он и пожалел, что это вырвалось.
— Эту безделушку хотел продать вам Рибер, — сказала Липа. — Мне она все равно не нужна, у меня такого добра полны закрома. Так что могу продать. Сколько оцените?
— Двадцать тысяч… — быстро ответил Лидваль. — Хорошо: тридцать…
— Вот, князь, — Липа поиграла брильянтом, как шишкой на веревочке. — Если жадный Лидваль дает тридцать, значит, эту вещица за пятьдесят любой ювелир оторвет с руками…
— Хорошо, я готов… — начал Лидваль, но его оборвали. Торг Липе не был интересен.
— Она может быть ваша, — сказал она, помахивая перед носом князя целым состоянием так, что он невольно бегал за ним глазами. — Или вы сейчас попробуете получить ее сразу, или долго будете добиваться меня, задаривая подарками, ухаживанием и прочей ерундой, до которой барышни так падки, а я буду кривляться, ломаться и еще подумаю, выйти за вас или за другого. На что решитесь?
От досады Лидваль прикусил губу. Какая глупость: надо было сразу давать настоящую цену. Столько сил потрачено на охоту за этой величайшей редкостью, и все напрасно. Если бы знать, что эта бесценная вещь ехала за стеной. Он бы тогда… Что бы было тогда, Лидваль и сам ответить не мог. Быть может, решился на глупость. Или как-то попытался договориться. В конце концов, охмурил Липу, хоть она ему была глубоко неприятна своими вульгарными манерами. Он что-нибудь предпринял бы. А теперь вещица уплывает у него из рук.
— Не дрожите, Лидваль. Урусов выиграет — обманите его и купите, — сказал Липа. — Так на что вы решаетесь, князь?
Начатое шуткой вдруг обернулось таким положением, из которого и выпутаться сложно. Так, чтобы — с достоинством. Да кому оно нужно, это достоинство. Не есть же его. Тут уж такой шанс выпадает, какой и Рибер не устроил бы со всеми своими обещаниями. Тут или синица в кулаке, или журавль где-то в небесах плывет. Еще ведь обманет, мерзавка, стыда не оберешься…
— Вы мое слово знаете, — сказала она. — Твердое, купеческое. Можете не сомневаться.
Урусов понял, что настал момент настоящего испытания: сильная он личность или один пшик. Да и к чему ему жениться, когда такие деньги сами в руки идут. Хватит на первое время, а там опять что-то подвернется. Такой камешек, что и глаз не отвести. Лидваль из кожи вон лезет. Надо будет его продать подороже…
— Что вы хотите?
Камень сделал сальто в воздухе и упал к ней в ладонь. Лидваль чуть не охнул от такого обращения, у него сердце чуть не оборвалось. А Липе было весело.
— Значит, решились! — сказала она. — Значит, будете биться за камушек. А мое сердце уже вас не интересует. Как жаль, что для вас оно стоит меньше этого куска бриллианта… Поищем кого-то другого… Да вы не смотрите на меня так, князь. Это я вслух о своем. А слово держу. Сейчас будете за камень драться.
— Что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил он, уже не думая о последствиях, твердо решив идти до конца. Ему чрезвычайно нужны эти деньги.
— Чтобы получить бриллиант? Конечно же, рисковать жизнью!
Смеялась Липа до красноты щек. Лидваль и Урусов терпеливо ждали, когда это кончится. Князь старался не думать о цене, какую с него спросят.
6
Немуров шел медленно, останавливаясь и держась за стены. Он зашел в тамбур. Свет падал из дверных окон, мутный и грязный. В углу кто-то стоял. Отделившись от стены, темный силуэт шагнул навстречу, преграждая дорогу.
— Сожалений мне твоих не надо, и так тошно, — сказал Немуров. — Пусти, стоять тяжело.
— Позволь только один вопросик… Уж очень любопытно.
— Пойдем в купе, там и поговорим.
— Давай лучше здесь, все-таки меньше чужих глаз, да в купе стены тонкие.
Немурову показалось, что ему подмигнули. Или так свет обманул.
— Не наигрался еще в сыщика, Граве? — спросил он. — Смотри, как бы чего не вышло. Ты да Урусов у нас последняя надежда. Все, что осталось от команды.
— А Дюпре? — спросил Граве, дождавшийся в засаде до того, что промерз. В тамбуре не топили, из щелей дуло.
— Барону теперь не до марафона, я его успел крепко отделать…
— Бедный Бутовский! На глазах растаяла команда.
— Ничего, его любимчик Паша Чичеров за всех выступит… Я! Конечно! Слава! Честь! Надежда! — Немуров довольно похоже передразнил манеру Чичерова изъясняться обрывками фраз.
— Еще Ванзаров есть. Надеюсь, он хорошо выступит в борцовском турнире, — сказал Граве и понял, что говорить этого не следовало. Немуров толкнул его в плечо, требуя пропустить. — Все, прости дурной язык! Утешь только мое любопытство…
Чтобы отвязаться от этой надоедливой мухи, Немуров согласился, но торопил. Боль кусала его все злее.
— Ты помнишь вечер, когда Бобби давал прием?
Немуров не счел нужным отвечать: и так понято. Всего-то два дня назад. Такое не забудешь.
— Так вот что интересно, — продолжил Граве. — Рибер крутил большую политику и все время с кем-то общался, а ты вроде был не у дел. И все поблизости Женечки терся…
— Тебе чего надо? — откровенно грубо спросил Немуров. — Ты что вынюхиваешь? Мало этого, с усами, так и ты туда же лезешь?
— Помнишь, незадолго до того, как Бобби стал разливать виски… — Граве невольно облизнулся — …случилось одно маленькое обстоятельство?
— Какое еще обстоятельство?
— Женечка что-то заметила странное… Я это запомнил потому, что она посмотрела удивленно, так удивленно, а за ней и ты глянул. Ну а где два, там и третий. Мне тоже стало любопытно. Только когда я посмотрел, ничего не понял, только чья-то спина мелькнула. Потом все это сумасшествие случилось, ну я и забыл. А вот только теперь вспомнил. Но вот какая история: спину ту я мельком видел. И что в ней было такого интересного, не знаю.
— Что ты от меня хочешь? — спросил Немуров, чувствуя, как его задели, но поворачиваться не стал. Кто-то быстро пробрался через тесный тамбур.
— Только одно: вспомни, что так Женечку удивило?
Немуров охнул и здоровой рукой толкнул Граве.
— Пусти, мне лечь надо…
— Так что она увидела? — наседал тот.
— Ты ошибся, я ничего не помню, — сказал Немуров и пошел в вагон, но обернулся на пороге: — И не вздумай лезть с вопросами к Женечке. У меня хоть одна рука осталась, но хватит, чтобы из тебя дух выбить. Понял? И близко не приближайся к ее купе…
Граве обиделся. Он не мог ошибиться. Он так долго вспоминал эту мелочь, какая на званых вечерах и балах случается через секунду. Кто-то на кого взглянул, кого-то что-то заинтересовало. Что тут такого? Но ведь это же было! Было в этом нечто важное. Если бы только знать, чью спину видел. И что в ней было такого? И почему Немуров так обозлился? Следовало немедленно это обсудить. Граве заглянул в ресторан и убедился, что Ванзаров чрезвычайно занят беседой с официантами. Они стояли тесным кружком и о чем-то шептались. О чем можно так дружески беседовать с обслугой, Граве не представлял. Наверное, меню обсуждает. Дело это важное, тут мешать нельзя. И он тихонько выскользнул в тамбур.
7
Николя бился, как лев. Он требовал, угрожал, просил и обещал жаловаться, чем исполнил оба долга, свой и долг проводника, до конца. Только слушать его не стали. Сунули красненькую бумажку и предложили катиться, куда глаза глядят. И не совать нос в дела взрослых. Последнее замечание Николя особо задело. Даже в форме проводника его считают ребенком. Когда же это кончится! Он показательно сложил руки и остался где был. Внимания на него никто не обращал. Командовала Липа. Она указала окно, какое следовало открыть, а сама встала у следующего.
— Слишком просто, — сказал она, оценивая расстояние. — С вашей тренировкой гимнаста, князь, это пара пустяков. Придется вам немного постараться… — И она отошла еще назад. — Вот с этим окном будет в самый раз… Готовьтесь, князь. Разминаться будете?
Урусов прижался к двери своего купе. Он старался не думать, что ему предстоит. Большие деньги легко не даются. А тут все просто: или сорвется, и он уже ни в чем не будет нуждаться, или станет богатым. Чего так долго хотел. Задача для тренированного тела была ерундовой. Если бы поезд стоял. Такое везение ему не досталось. Липа потребовала большего. Ему предстояло вылезти наружу через окно, когда вагон несется на скорости километров сорок, зацепиться за л