Простые вещи у Метерлинка одухотворяются ибо они должны быть томными, должны одухотворить закачать и вызвать экстаз…
Простое слово повторят 100 раз подряд фантазия убогая словарь ничтожный и вот – извиваются изламываются – все сделают чтобы преобразить мир по своему вызвать чудо – ибо их жизнь должна быть напряженной особенной и во что бы то ни стало – красивой! в этом смысл их жизни!
. . . . . . . . . .
У А. Блока в «Балаганчике» от невесты к смерти даже перехода нет – это одно и то же и заведуют всей этим – мистики (думаем что тут небольшая ошибка в слове)…
В «Незнакомке» вздыхает семинарист (сцена в кабаке): и танцовала она, милый друг ты мой, как небесное создание.
– Эка эка Васинька-то наш размечтался заалел как маков цвет! А что она тебе за любовь-то? За любовь-то что? а?..
– Так бы вот взял ее и унес бы от нескромные взоров и на улице плясала бы она передо мной на белой снегу как птица летала бы. И откуда мои крылья взялись – сам бы полетел бы за ней над белыми снегами…
Это те же самые белые голуби Саломеи – образ невинности!
Но семинарист не одинок в своем одиночестве – все вздыхают по Незнакомке – и юный поэт и старый звездочет и даже светские дамы!..
в вот среди излияний этих верные сердец раздается зловещее –
б р и!
и «все вертится кажется перевернется сейчас. Корабли на обоях плывут вспенивая голубые воды. Одну минуту кажется что все стоит вверх ногами». Такова ремарка; а ведь кажется простое словечко вроде три бери и ничего страшного и грозного в нем нет.
Но если вы внюхаетесь в него – то вас сразу ушибет особый острый запах и озарит.
Так вот что значит бри и почему он повис тут в воздухе!..
Немецкая тройка
Ницше как амазонка не мог найти достойной пары и вечно-женственное ему заменила мудрость.
«Мудрость есть женщина – признался базельский отшельник – я хотел бы иметь от нее ребенка».
И так много лет он наслаждался своею мудростью и одиночеством.
И, как поэт, воспел божество весело танцующее на острых ледяных вершинах. Он был поэтом но полюбил отвлеченную мудрость потому что любил одиночество, и бежал от книги (трижды опостылевшей) хотя весь был пропитая ею даже больше, чем одиночеством.
Это был демон дерзкий до головокружения и утешало его лишь одно – божество сотканное из электрических да и нет, легконогое с воздушный станом, предчувствие босоножек Дункан, воплощение танцующей Саломеи – «выше выше подымайте свои ноги!»
И снова то же: ужас ссоры одинокого со всеми и сладкий мир и мир в границах я.
Философские умы издревле были одиноки – и тень Ницше Канта в Шопенгауэра решительно бы потеряла свое значение без одиночества.
В прошлой г. Вл. Эрн утрамбовывая свою речь гносеологическими формулами доказывая что Кант в своем феноменализме – евнух, а его категорич. императив бездейственный.
Но все же тайное умиление не покидало Кенигсбергского отшельника.
А кто знает какие неизъяснимые радости переживал Шопенгауэр любуясь созданной им картиной великой гибели мира, тот поймет многое!
И череп Канта и суровые брови Шопенгауэра и холодные вершины Ницше странно сливаются в одно дополняют друг друга и образуют легкий хоровод пляшущих туманных божеств у которых упруги только ноги…
И никакие весомые девушки лежавшие по бокам и согревавшие старость Шопенгауэра не могли соперничать с ними!..
Биография луны
Луна древняя очаровательница, светившая Парису при похищении Елены и делавшая томными наших бабушек с томиком Тургенева – ее не могли забыть новые воздыхатели!
1000 веков поэзии смотрит на нас с луны!
Вот извечный предмет для мечтателей, тоскующих одиночек, безнадежно влюбленных, вот их голубая роза!
Старая лгунья обмани их!
И она посмеялась над ними как никогда!
Ибо не было еще таких томных и млеющих людей.
Ибо появились декаденты с водяными ногами, люди – мировые проросли со дна морей и Петроградских болот, холодные инкубы и русалки, одинокие девственницы и вечные мертвецы с неподвижным смеющимся взглядом на холодной лице.
И начали скопом вздыхать на луну – да, конечно, но до боли в горле, до хрипоты, насморка и слез, до потери сознания…
Братья! сестры!
войте, лайте на луну!..
Или в другом месте:
…Ты не поймешь, что живу не напрасно,
Что мой подвиг собачий чего нибудь стоит
Ведь в полночь никто так печально и страстно
Как я, на луну не завоет…
Недаром в некоторых губерниях сологубить и значит заниматься онанизмом!
Любовь и томление до боли, до мучительного завывания псов, до садизма – чтоб не вздыхали больше! Схватит башмак или шапку (Гамсун, Кузмин) жует, целует ее и воет. И тогда случилось нечто необычайное и невиданное – чистый лик Дианы, такой круглый и сияющий, добрый и понятный – сморщился, скис и почернел!
спеленат лежу покорный
лежу я очень давно,
а месяц черный пречорный
глядит на меня в окно.
Конечно от болезни почернела:
молода и прекрасна
безнадежно больна
смотрит на землю ясно
и бесстрастно луна.
Дни ее сочтены и вот свершилось
вышла книга будетлян: «дохлая луна»,
где поется о жалкой бескровной вше ползущей по истасканной подкладке небес
но и это в последний раз!
Луна подохла –
и отныне забракована и выброшена из Обихода поэзии как ненужная вещь, как стертая зубная щетка!..
. . . . . . . . . .
Тель (але стиль) литераторов
Сонный свист!
однообразный, тонкий засасывающий, царство объятое конвульсиями сна – спят сморщенные лбы щеки и волосы спят полинявшие деревья, птица вздрагивая одной ногой повисла в воздухе…
в пустыне улиц подымается дымок ветра и пронизывает свистом уши с одного конца земли до другого… металлические вещи покрылись ржавчиной,
швист швист – кричат двери, но их никто не слышит люди разучились говорить и только по вечерам со сна свистят…
в тоске безумных сожалений
к ее ногам упал Евгений
она вздохнула и молчит
и на Онегина глядит
без удивления без гнева…
его больной угасший взор
молящий вид немой укор –
ей внятно все.
вот только и слышно пронизывающее уши: с – с – с… и еще: ени ени епи… или –
Онегин добрый мой приятель
родился на брегах Невы
где может быть родились вы
или блистали мой читатель
вот еще любимое: тся
поэты бегут глагольных рифм потому что они очень доступны и потому что переполняют стих разными: ел… то… ся… тся… но Пушкин перенес это внутрь и простору для ся и тся стало больше! всего «Евгения Онегина» можно выразить в двух строчная:
ёни – вони
се – и – тся
Сонный свист торжествует!
Слякость ползет!
но бедный читатель уже в школе так напуган Пушкиным что и пикнуть не смеет и до наших дней «тайна Пушкина» оставалась тайной
вот еще пример:
От Триумфальных ворот прачешная
счет г-ну Ющинскому:
1 простыня …… 5 к.
2 крахм. рубахи …… 20 ''
5 воротничков …… 30 ''
2 пары манжет …… 20 ''
3 наволочки …… 9 ''
1 фуфайка …… 5 ''
если сравнить эти строки с 8-ю строчками из «Онегина» – в тоске безумных сожалений и т. д.
то окажется: стиль их выше Пушкинского! в самом деле: на восьми строчках счета мы видим такие редкие и звучные буквы русичей: ы, щ, ф, ю, ж… (и так редки они в романе) вообще тут больше звуков чем у Пушкина и нет ся – ся, те – те и проч.
Тут видим и цифры – что дает зрительное разнообразие. И если стиль писателя определяется количеством слов то должен мериться и количеством букв – буква то же слово (звук форма и образ.). Жидок Пушкин – но таков Лермонтов и все реалисты и символисты:
и звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли…
или:
…бестелесен поцелуй (Ф. Сологуб) – та же околесица и слякотца.
вечная женственность ныне
в теле нетленном на землю идет…
Тошно жить тошно дышать среди этого сопения и сипения.
а они еще поддают: завели аллитерацию чтоб в каждой слове вы уже обязательно встречали какую-нибудь милую парочку
пе – по – пе
пи – пи – пи
се – се – се
ля – ля – ля
и т. д.
а если даже и звучная буква то будучи повторена 20 раз подряд она становится надоедливой и глухой
символисты знали аллитерацию но неведома ни алфавитация.
В их поэзии (да и в мировой) исключительно сонный ритм салонного танца (раз два три) ритм любви или крепко спящего человека…
любите любите любите
хвалите хвалите любовь
Может ли быть что нибудь мертвее и однообразнее?
тише тише засыпаю
не буди меня –
говоря словами самого Бальмонта…
Даже у итальянцев:
фара фара фа.
рата рата та
Не было ни одного стиха подобного лихой рубке подобного будетлянскому:
дыр бул щыл