Ринувшийся к поверженному другу Самсон пытался привести несчастного в чувство. Он с ужасом видел, как на лбу фельетониста вырастает огромная фиолетовая шишка. Самсон сгреб снег с кромки тротуара и приложил его к чудовищному наросту, но народное средство не помогало. Юноша в растерянности поднял голову, со всех сторон неслись слова сочувствия, жалостливые возгласы, ядреные словечки. Рядом постанывали и корчились юнцы. Они, правда, успели подняться на ноги, но стояли полусогнувшись.
— Что случилось? — грозно возвысил голос запыхавшийся постовой городовой. — Кто кого ударил? Свидетели есть?
Из толпы выступила строгая барышня в беличьей шубке, крошечной шапочке. Она вытащила из муфточки руку в перчатке и, жестикулируя, пояснила:
— Эти молодые люди дожидались экипажа. Я вышла следом за вот этим юношей, — она указала на Самсона, — и все видела. Господа гимназисты провожали даму. Подъехали сани, из них выскочил мужчина, ударил мальчиков ногой, а вот этого, что на земле лежит, — револьвером. Стрелял в фонарь. Схватил даму, затолкнул в сани и увез.
Городовой оглядел с ног до головы вывалянных в снегу гимназистов: теплые, на беличьем меху форменные пальто с огромными барашковыми воротниками, у ног валяются фуражки с выстеганным ватою дном и башлыки.
— Прошу вас назвать свои имена, уважаемые господа.
— Георгий Богданов, — процедил неохотно белобрысый, косясь на Фалалея, который с помощью Самсона вставал на ноги.
— Павел Челышев, — сказал рыжий.
— Как фамилия похищенной дамы?
Гимназисты переглянулись.
— Мы не знаем, — быстро ответил белобрысый.
— Случайно на выставке разговорились, — добавил второй.
— Наверное, ее просто встречал ревнивый муж, — улыбнулась барышня в беличьей шубке. — Мальчики пострадали случайно, а ревнивец хотел убить третьего.
Девушка с любопытством смотрела на понурого Фалалея, поддерживаемого Самсоном.
Городовой откашлялся и нерешительно спросил:
— Сударь, увезенная дама — ваша жена или ваша любовница?
Зеваки, забыв о первоначальном потрясении, захихикали.
— Мы не знаем эту даму, — попытался внести ясность Самсон, в то время как его друг неверной рукой шарил в кармане.
Отстранив Самсона и с видимым трудом шагнув вперед, Фалалей протянул городовому выуженную из пальто визитку.
— Нахожусь при исполнении служебных обязанностей, — едва слышно произнес фельетонист.
Городовой изучил картонный прямоугольник и сунул в рот свисток.
— Вы подтверждаете сказанное другими? — участливо склонился он к Фалалею, голова которого свесилась на грудь, поэтому Самсон никак не мог приладить на голову друга поднятую им извозюканную в грязи котиковую шапку.
— Подтверждаю, — механически ответил тот.
Прибежавшему дворнику городовой велел добыть экипаж.
— А мы можем идти домой? — злобно спросил у городового белобрысый гимназист.
— Или вы доставите меня домой в казенной карете? — выкрикнул рыжий толстячок, потрясая подобранными с тротуара очечками. — Адрес — дом судовладельца Челышева!
Городовой передернулся, но нашел в себе силы ответить бесстрастно:
— Вы свободны, молодые люди. А пострадавшего придется отвезти в больницу.
Гимназисты грубо растолкали зевак и быстро зашагали налево, по направлению к Николаевскому вокзалу.
Неожиданно барышня в беличьей шубке подскочила к городовому.
— Я знаю одного прекрасного невропатолога, — заявила она, — и готова сопроводить пострадавшего. Меня зовут Мария Жуковская, я учусь на Бестужевских курсах.
Чья-то реплика: «Вот так всегда в России бывает! Только огорчишься встречей с каким-нибудь хамом, а тут как тут оказывается душа светлая, сострадательная, деятельная» подвигла городового на трудное решение. И то, не тянуть же помятого журналиста в участок, а так вроде и пострадавших нет. Не дело полиции чужие любовные дела улаживать.
— Вижу, вы девушка серьезная, — сказал служитель порядка, — прошу в сани. А вас, молодые люди, доверяю вашей спасительнице.
Когда трое молодых людей угнездились наконец в санях, Мария велела извозчику трогать и помахала маленькой ручкой городовому.
Сани помчались в сторону Адмиралтейства, но не успели доехать и до Михайловской, как бездыханный, казалось, Фалалей, притулившийся к спинке саней, резко выпрямился и заорал на всю ивановскую:
— Стой! Стой, тебе говорят!
Извозчик с испугу резко натянул поводья, лошадь встала, барышня повалилась на Самсона, тот невольно схватил ее и сквозь беличью шубку ощутил ладненькое тело. А еще приятный аромат жасмина.
— Живо разворачивайся! Мчись, что есть духу, к Пушкинской, — велел Фалалей, — там остановишься.
Извозчик поспешил выполнить команду, и Фалалей посмотрел на барышню:
— Не сердитесь, мадемуазель Жуковская, я навеки ваш должник, и ваш невропатолог без клиентов не останется — обещаю. А пока — молчок.
Наконец и Самсон обрел дар речи:
— Извини, но я ничего не понимаю. Зачем нам на Пушкинскую? Что ты собираешься делать?
— Прости, брат, но это уже выходит за всякие ворота, то есть рамки… Хочешь, ступай по своим делам, а я это дело так не оставлю. Эти молокососы у меня за все ответят.
— Ты вздумал за ними гоняться? — спросил Самсон.
— Вздумал, — злорадно потер шишку Фалалей, — коли уж не могу гоняться за пупсиком… Простите, мадемуазель. Но я их выведу на чистую воду! Чувствую, дело нечисто! Ты слышал, что они сказали?
— Что? — не понял Самсон.
— Нагло врали! Пупсика они не знают! Встретили на выставке! А я что — дурак? Не вижу, что они врут?
— Зачем же им врать? — возразил Самсон, смущенно поглядывая на барышню, которая с каждой минутой казалась ему все симпатичней. — Вполне могли только что там и познакомиться.
— Нет, брат, врешь! — завопил Фалалей истерично. — Я же чувствую! Ты забыл! У меня интуиция!
Мария Жуковская расхохоталась.
— Это ты забыл, — с горячностью воскликнул Самсон, — у нас другая задача! Зачем тебе гимназисты? Плюнь на дураков! Не трать время!
— Не плюну! — упрямо твердил Фалалей. — Не плюну, а добьюсь своего! Стой! Стой!
Последние неистового накала слова были обращены к извозчику. Сани стали на углу Пушкинской.
— Я здесь дождусь голубчиков, — потер руки Фалалей и надвинул шапку поглубже на лоб. — Здесь засаду им устрою.
— Ты что, потащишься за ними? — удивился Самсон. — Но мы и так знаем их имена, завтра спокойно и найдем.
— Все, братец, — не слушая друга, заявил Фалалей, — дело на мази. Вон они. Идут, голубчики по другой стороне.
— Фалалей, последний раз прошу, одумайся!
— Считаешь, что я в психозе? Что у меня мозги повредились? — Фалалей со злостью схватил отворот самсоновского пальто. — Нет же! Я уверен, мошенники сейчас возьмут извозчика и помчатся за пупсиком! Голову даю на отсечение, они знают, где она!
— Завтра все выясним, — пустил в ход последний довод Самсон, — я номер извозчика чубаровского запомнил. С утра без труда узнаем, куда увезли твою красавицу…
— Завтра будет поздно, — злобно толкнул Самсона Фалалей, — мне сегодня надо! Вылезай из саней! Мне ехать за ними надо! Мадемуазель — тысяча благодарностей и тысяча извинений.
Нельзя сказать, чтобы слишком любезно, но фельетонист «Флирта» принудил друга и спутницу покинуть сани — и тут же саданул кулаком в спину извозчика. Санки дернулись, и полозья быстро заскользили по накатанной колее, а Самсон и Мария в недоумении остались стоять на тротуаре.
— Прошу прощения, мадемуазель, — наконец спохватился стажер журнала «Флирт». — Позвольте, я вас провожу.
Бестужевка глухо засмеялась, прикрывая рот муфточкой и посверкивая глазами из-под темных бровей.
— Очень смешной ваш друг, такой горячий! Такой неожиданный! И имя у него смешное — Фалалей! А ваше имя я не знаю.
— Меня зовут Самсон. Самсон Васильевич.
— Очень хорошо, остальное я угадаю сама. Вы учитесь. В университете. На третьем курсе. Судя по серьезному изможденному виду — на математическом отделении. А судя по одежде — вольнослушатель.
— Э-э-э, в общем, да… вы угадали, — замямлил от неожиданности Самсон, неприятно пораженный тем, что ему дали на два-три года больше.
— Тогда мы люди одного круга и примерно одного возраста. Я тоже совершеннолетняя. А значит, мне уже не возбраняется быть самостоятельной.
Самсон улыбнулся и застенчиво признался:
— Простите, мадемуазель, но я был в таком расстройстве, что не запомнил вашего имени.
— Вот как? Я не сержусь! И все понимаю! Вот если б у меня было какое-нибудь редкое имя, вы бы сразу его запомнили! Мамелфа, например, или Препедигна. Но меня зовут Мария. Мария Васильевна.
— Так мы с вами тезки! — преодолев неловкость, воскликнул Самсон. — Почти как брат и сестра: Васильевич, Васильевна…
Молодые люди стояли, глядя друг на друга, и смеялись, не обращая внимания на прохожих.
— Что же мы? — кокетливо-укоряюще покачала головкой Мария. — Надо идти. У вас есть какие-то дела?
— Дела подождут, — галантно ответил Самсон, устремляясь следом за своей новой знакомой. — А вы далеко живете?
— Нет, на Николаевской, возле Троицкой церкви. А вы?
— А я квартирую в Графском переулке, — ответил уклончиво Самсон, стесняясь признаться самостоятельной и привлекательной барышне, что его приютили в редакции журнала и живет он там на птичьих правах, под крылышком редакторши. — Вот вы какие-то странные женские имена назвали… Я, например, в жизни вообще ни разу не встречал людей с такими именами. Они, наверное, только в святцах и остались.
— А вот и нет, — Мария Васильевна, семеня рядышком, обратила румяное личико к своему спутнику, — я знала одну Мамелфу, жену купеческую, она очень гордилась своим именем. Мой папа в юности давал ее детям домашние уроки. А еще одна девушка, она со мной на курсах училась, хоть и называла себя Полиной, а крещена была Препедигной.
— Тоже петербурженка? — игриво уточнил Самсон.
— Нет, приезжая, из Пскова. Но она курсы бросила и собиралась выходить замуж… Давно ее не видела. С полгода.