Детские фото Самсона совсем не интересовали, беглым взором скользнул он и по витрине с рамочками: прямоугольными и овальными, бронзовыми, деревянными, просто картонными. Зато он пристрастно изучал женские фотографии, пока его занятие не прервал услужливый приказчик, молодой человек, лет на пять старше Самсона, с кудрявой шевелюрой. Глаза его прятались за круглыми стеклышками в тонкой металлической оправе.
Приказчик внимательно выслушал Самсона, записал в блокнот все, что мог сообщить ему юноша: фотографию делал Братыкин, в 1907 году, скорее всего во второй половине года, девушка в тунике, красивая, там где кончается левая бровь — родинка, зовут Эльза, — и скрылся за темно-синей плюшевой портьерой.
Самсон в чрезвычайном волнении опустился в мягкое кресло, фотографии на стенах и в витринах его больше не волновали, он успел убедиться, снимка Эльзы там не было. Без интереса смотрел он теперь на немногочисленных клиентов и ждал решения своей судьбы.
К счастью, любезный приемщик появился довольно скоро, минут через пять. В руке он держал негатив и маленькую — пробную — фотографию. И то, и другое Самсон схватил с нетерпением. Да, это была она — его милая тайная жена, его драгоценная малышка Эльза!
— Вам что-нибудь известно об этой барышне? — спросил с замиранием сердца Самсон у приемщика.
Тот откуда-то из-под прилавка извлек потрепанную книгу и начал перелистывать страницы. Наконец последний раз глянул на цифры, проставленные на обороте фотографии, сличил их с цифрами в первой графе книги и сказал:
— Мадам Жозефина де Пейрак, французская подданная, доктор медицины из Дамаска. Проживала в гостинице «Европа», снималась для участия в конкурсе красоты.
Самсон, открыв рот, переводил взгляд с фотографии, зажатой в дрожащей руке, на приказчика, затем на книгу, затем снова на фотографию. Сознание его мутилось. Фотография в его руке была уменьшенной копией той, что хранилась в альбоме госпожи Май. Самсон был уверен — на обеих фотографиях его жена Эльза Куприянская. Однако в ателье она значилась под другим именем! Что все это значит? Его жена — француженка? Из Дамаска? Доктор медицины? Но как она оказалась в Казани? Как она могла полюбить его, юного провинциала? Как могла выйти за него замуж? Где ее теперь искать? В Париже или в Дамаске?
— Позвольте-с фотографию и негативчик тоже — таков порядок, — поспешил вывести посетителя из столбняка приемщик ателье Лернера. — Чем могу служить?
Самсон повернулся и, не сказав ни слова, поплелся к выходу.
Он брел по Невскому, не видя ничего вокруг, наталкиваясь на встречных прохожих. Он не знал куда идет. Он не чувствовал мороза. Уличный шум доносился до него словно через двойную раму окон. Очнулся он лишь на Дворцовом мосту. Схватившись за обледенелые перила, он заглянул в мрачную бездну — далеко внизу посверкивала ледяная броня Невы. В лицо ему дул колючий ветер, но он не остужал жара, который пылал в его сознании.
— Самсон Васильевич! — милый голосок и легкий хлопок по плечу вынудили несчастного обернуться. — Вот так встреча! Что вы здесь делаете?
Самсон с удивлением смотрел на улыбающуюся девушку в беличьей шубке.
— Вы меня не узнаете? — продолжила она. — Я — Мария Жуковская! Вспомнили? Иду с курсов — смотрю, вы стоите! Не топиться вздумали?
Самсон оторвал руки от ограды моста и поправил шапку, посильнее натянув ее на лоб.
— У вас такое страдальческое выражение лица, — заметила Мария, беря Самсона под руку и увлекая вперед, — а здесь так дует. Что с вами?
— У меня голова раскалывается, — наконец пробубнил Самсон. — Не знаю, что делать?
— А как ваш друг? У него с головой все в порядке? — улыбнулась Мария.
— Кажется да, — простонал Самсон и остановился. — Мария Васильевна, есть ли на свете Бог? Ходите ли вы в церковь? Как это все соединить?
Барышня покачала головой.
— Этого все ищут. Но я тоже не знаю ответа. Но как странно, что я вас встретила! Это — знак.
— Знак чего? — вяло спросил Самсон, припоминая, что вообще-то надо вернуться в редакцию и узнать о судьбе Фалалея — не нашелся ли товарищ? Не поможет ли ему разобраться в этой чудовищной ситуации?
Мария вновь повлекла Самсона вперед.
— Помните, Самсон Васильевич, мы вчера с вами разговаривали? И я говорила о моей подруге Препедигне?
— Помню, — безучастно ответил Самсон.
— Представляете, вчера она мне позвонила! Будто услышала наш разговор. И сказала, что хочет помочь мне обрести истину и гармонию. Вот к ней и иду на Гороховую. Пойдемте со мной?
— А это далеко?
— Теперь уже не очень.
— А там не теософский капитул? — с подозрением поинтересовался Самсон.
Он с удивлением для себя понял, что идущая рядом с ним девушка хорошенькая и ему не хочется расставаться с ней.
— О нет! — серьезно ответила Мария. — Я тоже этот вопрос задала. Мне теософы не нравятся. А здесь — что-то новое, неизвестное. Природное, святое. Я, конечно, и сама не очень верю. Но так хочется увидеть со-лице, духовное солнце! В конце концов, мы всегда сможем уйти, если не понравится.
Самсон улыбнулся и согласился сопровождать мадемуазель Жуковскую.
Они шли по многолюдному Невскому, потом свернули на Садовую. Стоящие сплошной стеной дома надежно укрывали от ветра, снежный покров на крышах, козырьках у подъездов, на приворотных тумбах, на тротуарах походил на мягкое, пушистое одеяло, надежно согревающее город и живущих в них людей. В некоторых окнах уже вспыхивали уютные огоньки. Мало-помалу Самсон приходил в себя, душа его успокаивалась, и, слушая приятный лепет спутницы, он уже думал о том, что глупый приемщик Лернера наверняка просто что-то перепутал. Цифры неправильно разглядел, очки у него были запотевшие, мутные… Не удосужился протереть. Не в ту графу посмотрел, не на ту строчку. Или в учете негативов у Лернера царит полнейший хаос, все перемешано.
Они подошли к громадному серому зданию, этажей в шесть. Швейцар, не спрашивая, к кому они идут, впустил их, и они стали подниматься по дымной лестнице. Скоро стало понятно происхождение дымного запаха: на лестничных площадках по двое-трое стояли мужчины и курили. На подоконниках для них были поставлены специальные пепельницы в виде жбанов из жести. На ступенях сидели две странные женщины, в черном одеянии, в дорогих кашемировых платках, с мрачными выражениями изможденных лиц.
На третьем этаже Мария решительно остановилась и позвонила.
Дверь открылась. Ни о чем не спрашивая, молоденькая горничная впустила их в прихожую и захлопотала, помогая освободиться от верхней одежды, галош, ботиков. Весь просторный гардероб был увешан дорогими шубами.
Какой-то длинноволосый мужик с бородой, в голубой выходной рубахе, бархатных штанах и до блеска начищенных сапогах торопливо прошел через прихожую. Увидев их, он довольно засмеялся, крепко обнял Марию и повел ее в комнату. Обескураженный, Самсон поплелся следом.
— Ну вот я и привел ее сюда к вам, она меня любит! — сказал мужик, пропуская Марию вперед.
Самсон вошел за ними. В просторной комнате, куда он попал, было человек десять дам и один-единственный молодой человек в пиджаке, с хмурым лицом. Рядом с ним, глубоко утонув в кресле, сидела молодая беременная женщина в расстегнутой накидке. Другие дамы были не очень молодые, но в основном красивые, в роскошных туалетах.
Никто не подумал представлять вновь прибывших, и Самсон, чувствуя себя неуютно, проскользнул к окну, поближе к молодому мужчине.
Марию Васильевну мужик провел к столу, на котором в большом беспорядке странно соседствовали роскошные торты, вазы с фруктами и простые кренделя, варенье в изящных вазочках и серая глиняная тарелка с ломтями черного хлеба и огурцами, расписная тарелка с вареными яйцами и бутылка вина.
Мужик принялся ухаживать за Марией Васильевной, пододвигая ей кушанья. Водянисто-голубые глаза его пронзительно посверкивали. Что-то гнетущее было в его добром, мягком и одновременно хитром и лукавом взгляде. Мария Васильевна отказалась, он перекрестился и принялся есть сам, откусывая попеременно то хлеб, то огурец.
Теперь Самсон мог рассмотреть и мужика, и свою спутницу. Он впервые видел девушку без шубки и шапочки. Узкое, чистое лицо, высокий лоб в окружении темно-каштановых волос, светлые глаза под тонкими полукружиями бровей, прямой, немного длинноватый нос, как на старинных фресках. И хотя Мария Васильевна была худенькой и хрупкость ее еще больше подчеркивалось скромным темным платьицем с белоснежной рюшечкой по воротнику и манжетам, от ее облика веяло здоровьем и недюжинной внутренней силой. Мужик Самсону не понравился: неряшливо разделенные на прямой пробор длинные пряди каштановых волос, темно-русая, растрепанная борода, неухоженные усы, широкий рябой нос над узкими бледными губами, выпуклые глаза под сросшимися кустистыми бровями.
Наконец мужик вроде бы наелся и отодвинул тарелку с яйцами. Заходящее солнце ярко освещало стол. Дамы, как участницы странного ритуала, протянули руки к мужику.
— Отец, одно яйцо, пожалуйста.
Мужик вытер руки о скатерть и принялся ласкать своих соседок. Потянулся было к Марии Васильевне, но та, не скрывая отвращения, отклонилась назад, спрятала руки в муфту и, беспомощно оглянувшись на Самсона, пролепетала:
— Какая прекрасная сегодня погода.
Мужик наклонился к ней, его лицо, искаженное похотью, разгладилось и преобразилось в лик благостного проповедника.
— Это для тебя солнце вышло из-за туч, потому что ты стремишься к хорошему, потому что у тебя душа добрая! Знаешь, так всегда, кто верит, тому светит солнце! Когда оно заглядывает в дом, то каждому передает что-нибудь особенное, и если начинаешь задумываться о своей вере, тогда вера, словно солнце, выходит из-за туч.
Мария Васильевна ответить не успела, потому что в передней раздался сильный шум. Самсон повернулся к полуоткрытой двери и увидел на пороге что-то неправдоподобно яркое, броское, лохматое: красная рубаха, цветастые юбки со множеством складок, лоб, переплетенный длинными лентами, на голове пушистая шапка из волчьего меха, на ногах старые рваные сапоги. Странная фигура некоторое время раскачивалась в дверях, и вдруг завизжала высоким пронзительным голосом.