— Нет-нет, — затряс головой Шалопаев, — мы просто беседуем, случайно встретились.
— У нас идет разговор об искусстве, — резко добавил Лиркин.
— Об искусстве? — Тернов, вскинув брови, повернулся к блондину.
— Да, вот Леонид Леонидович, — забормотал тот, — интересуется, умею ли я петь? Но мне Бог голоса не дал. Вот он и предлагает мне взять уроки вокала у певицы Софии Дымшиц. А я отказываюсь, мне некогда.
— Куда же вы торопитесь? — встрял подоспевший к начальнику Лапочкин.
— И сам не знаю куда, — растерялся Самсон, — столько дел, столько проблем.
— А я-то думал, вы обрадуете меня сообщением о том, что ваш коллега господин Черепанов благополучно нашелся, — сказал Тернов, внимательно следя за выражением лиц журналистов.
Самсон покраснел. Лиркин насупился и настороженно переводил взгляд с одного собеседника на другого.
— А откуда вы знаете, что Фалалей пропал? — спросил Самсон, косясь на Лиркина.
— Даже я этого не знал! — воскликнул музыковед с досадой. — А он мне нужен позарез!
Тернов многозначительно молвил:
— Нам все известно.
Лапочкин выпятил грудь колесом и, хитро улыбаясь, буравил своими глазками из-под кустистых бровей музыкального обозревателя журнала «Флирт».
— Позвольте вопросец, господин Лиркин, — вкрадчиво обратился он к журналисту, — вы вчера были на вечере вагнерианцев?
— А что — это преступление?! — фальцетом выкрикнул музыкальный обозреватель, явно рассчитывая привлечь внимание прохожих. — Был. У меня и свидетель есть: господин Платонов, Иван Федорович, махровый черносотенец.
— Очень хорошо, — Лапочкин расцвел дружелюбной улыбкой, — мы с Павлом Миронычем тоже собирались, да не успели. Дел извините-с, невпроворот. И что — вечер удался?
— Вполне, — процедил Лиркин. — А вы разве в музыке что-нибудь понимаете?
— Так-с, самую малость. — Дружелюбная улыбка сбежала с губ Лапочкина, он вмиг посуровел и спросил в лоб: — Сколько вы заплатили сумасшедшей старухе за газетные лохмотья?
Лиркин побагровел:
— Да вы надо мной издеваетесь! Что вы несете?! Господин Тернов! Оградите меня от гнусных допросов! Я свободный художник и свободный человек!
Тернов сделал выразительный жест, как бы отодвигая скандалиста.
— Вчера в аптеку приходила старуха?
— Старух приходит в аптеку каждый день много. Спросите у сестры, она их считает, — сварливо ответил Лиркин.
— Рваные газеты приносила?
— Что за чушь?! Что за поклеп?! Жить в этой стране невозможно — сплошь и рядом антисемитские домыслы, клевета черносотенная!
— Значит, вы старухе денег за рваные газеты не платили?
В глазах Лиркина пылала нешуточная ненависть, казалось, он готов был своими изнеженными музыкальными руками разорвать служителей закона.
— У вас есть доказательства? Предъявите! Или вы хотите посадить меня в сумасшедший дом?
Изо рта музыковеда вылетали брызги слюны, оседали на рыжей бороде и усах, тут же превращаясь в крохотные льдинки, отдельные капли долетали и до лиц собеседников. Павел Миронович отступил и обратил взор на изумленного Самсона Шалопаева.
— Самсон Васильевич, как вы мне объясните такой простой факт: ваш коллега бесследно исчез. А ни вы, ни господин Лиркин и не думаете его искать?
— Я думал, — Самсон пожал плечами. — Но где же его искать?
— А зачем вам нужен Черепанов? — вступил как ни в чем не бывало Лиркин. — Тоже будете ему дурацкие вопросы задавать? Нос свой совать в замыслы свободной прессы?
Тернов на грубость не прореагировал и сказал, глядя на Лапочкина:
— Странное это дело, исчезновение господина Черепанова. И еще страннее, что госпожа Май совершенно спокойна. А о чем господин Черепанов должен писать в следующий номер журнала?
Последний вопрос, обращенный к Самсону, застал того врасплох.
— Вроде бы о выставке женских гигиенических средств.
Лиркин тихонько захихикал и подмигнул Тернову.
— А вы, Самсон Васильевич, у вас есть тема?
— Моя рубрика «Преступление по страсти». Но пока такого преступления я не нашел. Без руководства Фалалея — пропадаю, — простодушно признался начинающий журналист, объявленный три недели назад чуть ли не очередным золотым пером «Флирта» за статью «Балет и сатана». Тернов посчитал ее бредовой, а Лялечку она восхитила.
— Хорошо. Видимо, придется мне самому поговорить с госпожой Май. Но это позже. Сейчас меня ждут дела. Позвольте откланяться!
Следователь и его помощник, церемонно поклонившись журналистам, вернулись в сани и велели кучеру продолжать путь.
Некоторое время седоки ехали молча. Наконец Тернов заговорил:
— Лев Милеевич, вы не интересовались в последние дни статистикой буйных помешательств?
— Нет, господин Тернов, некогда было, — ответил пораженный Лапочкин. — А зачем вам это?
— Мысль у меня появилась. И именно Лиркин меня на нее и навел. Осмотрелся я вокруг, прислушался к себе — что-то с погодой не в порядке.
— В каком смысле? — помощник следователя насторожился.
— А вы разве не чувствуете? Солнце как-то странно светит. В воздухе электрические разряды проскакивают.
— Мне все кажется обычным и нормальным, — поспешил успокоить начальника Лапочкин.
— А мне — нет. Сколько безумств мы встретили в последние дни. Все какие-то нервные, грубые, раздраженные. Везде нам хамят. А как Милюков и Пуришкевич сцепились! А как распоясался Коцюбинский! Прочел я сегодня его речь — волосы дыбом встали! И вчера в ресторане Синеоков нам говорил, что весь день у него неудачный, и он, как творческая натура, ощущает возросшую агрессивность в себе и в окружающих. А сумасшедший, которого мы вчера у канала видели? А старуха с газетной рваниной? А неуравновешенный Лиркин, наконец?
Устав от длительного монолога, Тернов откинулся на спинку сиденья и подергал туго застегнутый ворот мундира, который давил ему на шею.
— Вы полагаете, смерть Ардалиона Хрянова — дело рук буйнопомешанного? — осторожно спросил Лапочкин.
— О Хрянове я вообще не думал, — признался Тернов, — хотя уже пора. Вот мы сейчас едем в бордель, а надо бы на кладбище. Ведь сегодня похороны и поминки.
— Может, еще успеем, — успокоил Лапочкин, соскакивая на землю и помогая начальнику сойти с остановившихся саней.
Заведение мадам Горшениной сыщики увидели еще издалека: лампа с зеркальными рефлекторами в глубине крыльца, задернутые плотные занавески на окнах. Издалека они заметили и медицинскую карету возле входа в заведение, и санитаров, грузивших в карету носилки с пациентом, — теперь карета тронулась с места и вскоре скрылась за поворотом.
— Надеюсь, госпитализирована не сама мадам, — сказал сердито Тернов, оправляя шинель при подходе к заведению.
Дверь перед ним и поспешающим за ним помощником распахнулась, сдержанно-любезный швейцар вытянулся в струнку.
— Мадам у себя? — осведомился ледяным тоном Тернов.
— Так точно, — откликнулся швейцар.
— А кого увезла медицинская карета? — поспешил с вопросом и Лапочкин.
— Да нагрянул тут один буйнопомешанный, — несколько фамильярно ответил швейцар и подмигнул помощнику следователя. Тернов через плечо выразительно взглянул на подчиненного.
В пустом сумрачном холле горничная в строгом черном платье, оставляющем открытыми только лицо и кисти рук, приняла шинели посетителей и повела их по витой лестнице на второй этаж. Башмаки, освобожденные от галош, тонули в мягком ворсе ковра, устилавшего ступени. К волнующим ароматам приторных духов, сладкой пудры, женского тела примешивался и запах влажной земли — видимо, недавно поливали роскошные домашние растения, высаженные в расписные кадки и вазоны.
Горничная провела визитеров к неприметной двери, скрытой за синими бархатными портьерами, и впустила в апартаменты мадам.
В строгом кабинете ничто не говорило о роде занятий хозяйки: письменный стол, бюро, сейф, замаскированный под шкафчик, несколько кресел, мягкий ковер, приглушенный шелковым абажуром свет настольной лампы. Правда, стулья стояли не так ровно, как следовало бы, к ножке диванчика откатилось от голландской печи березовое полешко. Кочерга была на месте, у печи, — самая что ни на есть затрапезная, простонародная кочерга. Седой мужик, по виду дворник, прилаживал кольцо к оборванной оконной шторе.
Навстречу вошедшим из-за письменного стола поднялась весьма привлекательная дама лет сорока, шатенка, пышные формы подчеркнуты корсетом, суконное платье цвета маренго с отделкой из тесьмы, полотняные воротничок и манжеты. В пышной прическе ее алел маленький задорный бантик. Дама держала обе руки на обложке толстой книги.
— Прошу вас, господа, входите, располагайтесь, — приветливо улыбнулась она, указывая на стулья. — Извините за некоторый беспорядок, но здесь только что побывал посетитель, которого пришлось выдворять. Чем обязана? — спросила дама, беспокойно оглядываясь на дворника. — Лаврентий, скоро ли?
— Сию минуту, барыня. — Дворник взгромоздился на подставку и привел в порядок штору. Полюбовавшись делом своих рук и не дождавшись похвалы от хозяйки, он, осторожно ступая, удалился.
— Я вас слушаю, господа, — хозяйка подплыла к дивану и собственными ручками подняла полешко и положила его на надлежащее место. — У вас есть претензии к нашему заведению?
— Посетитель, которого только что увезла медицинская карета, господин Тоцкий? — сделал неожиданный выпад Лапочкин.
Мадам тяжело вздохнула, поднесла пухлую ручку с остроконечными, короткими пальчиками к прическе, поправила бантик.
— Так вы его знаете? Что — известный городской сумасшедший? Несносный человек. Я, конечно, всяких людей повидала на своем веку. Но оказаться наедине с буйнопомешанным — это свыше сил даже для меня.
— А что хотел от вас господин Тоцкий? — подхватил Тернов удачно начатую помощником беседу.
— Да разве бред сумасшедшего перескажешь? Я едва в себя пришла от такой неожиданности. Сначала он привязался к моему бантику в прическе. Делал какие-то странные намеки. Потом заявил, что ему известно все о подпольной деятельности нашего заведения. Вот тут-то я и заподозрила неладное. Нажала два раза кнопочку под столом — сигнал дворнику, что надо вызывать санитаров. А сама успокаивала несчастного до прибытия медицинской помощи.