— Евгений Львович, — наконец Черепанов не выдержал и повернулся к своему ученику, — пока мы с тобой бездействовали, провел огромную работу. Благодаря ему мы достигли кульминации в расследовании убийства Хрянова. Сейчас поедем в логово злоумышленников. Предстоит нешуточная схватка.
Шалопаев поперхнулся и потянулся к графинчику. Он пока не чувствовал в себе готовности для борьбы.
— Ты давай справляйся с жарким, — распорядился его старший коллега по «Флирту». — А мы тебе все расскажем по порядку. Евгений Львович, где ваша фотография?
Несчастный ветеринар промокнул губы салфеткой, бережно достал из кармана фотографию и протянул ее Фалалею, тот передал другу.
— Узнаешь?
— Узнаю, — растерянно сказал Самсон. — Это та дама, которую мы видели на выставке с двумя гимназистами. Пупсик.
— Нет, — Фалалей скривился, — это невеста Ардалиона Хрянова. А фотографию эту она сама подарила господину Тоцкому.
— Выходит, это невесту Хрянова похитили у Пассажа? — Самсон не мог прийти в себя от неожиданного открытия.
— Венера, Афродита, фемина… — Черепанов с яростью приканчивал жаркое. — Я был сражен наповал… До безумия… Какие формы, какая грация… Я все уши прожужжал господину Тоцкому в нашем узилище, все восторгался прекрасной эмансипэ…
— Я, как только попал в палату, сразу узнал там господина Черепанова, — подал голос Тоцкий, не спуская печальных глаз с фотографии на столе.
— Может, она и невеста Хрянова, но только не Препедигна Ильинична Толмазова, — заявил Шалопаев, гордый тем, что и он не бездействовал в отсутствии наставника, и теперь тоже может внести свою лепту в расследование убийства, — настоящая мадемуазель Толмазова давно вышла замуж, овдовела. Но и она, кажется, теперь в сумасшедшем доме. Ты, Фалалей, гнался не за Толмазовой. Но ты мне еще не рассказал, что с тобой-то случилось?
Стажер с удовольствием смотрел на жизнерадостное лицо своего друга и наставника. Фалалея не портило даже то, что голова его была чисто выбрита, являя взорам аккуратный округлый череп, даже то, что один глаз заплыл, а синяк под ним уже приобрел радужные оттенки. Какой контраст с унылым Тоцким: у него и бритая голова какая-то унылая, шишкастая. Может, Фалалей и спешит в логово злоумышленников, но эта спешка не мешает ему отдать должное винцу.
— А я, как и собирался, проследил за грубиянами-гимназистами. Логика моя была такова: мальчишки или пришли на выставку с красавицей, или познакомились с ней там, — разглагольствовал фельетонист, не выпуская бокала с янтарной жидкостью из рук. — Но если она затеяла обучить молодежь безопасной и гигиенической любви, то они наверняка выведали, где она живет и от нее уже не отстанут. А если поддерживают с красоткой отношения давно, то могут знать и где живет ее любовник-похититель.
Жалобный стон Тоцкого замедлил увлекательную историю на секунду-другую, их оказалось вполне достаточно, чтобы рассказчик успел пригубить рейнвейнское и, взбодрившись, вернуться к повествованию.
— Но представьте себе мое удивление, — здоровый глаз Черепанова расширился, — юнцы-то отправились в бордель! Вот так развлекается нынешняя молодежь. Учись, Самсоша. Но какое падение юного существа мужского пола! Худшее из падений! Естественно, я — за ними. Меня, конечно, пустили, мило приняли, барышни там со вкусом подобраны, но мальчишек как корова языком слизала. Я хотел видеть мадам: так нет, она занята. Тогда я пригрозил им публикациями о растлении малолетних. Пошумел малость. Тут меня скрутили добровольцы из посетителей, засунули в карету и отправили в дом скорби. Это журналиста-то! Вот как я оказался в столичном бедламе. Никто меня не узнал. И визитки не помогли. Доктора никак не соглашались, что я порядочный журналист. Лучших петербургских фельетонистов в лицо не знают. Решили, что самозванец.
По негодующему виду Фалалея Самсон понял, что его наставник все еще переживает столь бесцеремонное обращение с собой — и как с личностью, и как с представителем свободной прессы.
— Конечно, — объяснял свое фиаско гений эротической прессы, — у меня и шишка выросла, и глаз опухолью затек: ты же помнишь, этот наглец у Пассажа засадил мне прямо в лоб рукояткой револьвера. Да и в борделе, когда вязали, тоже мне синяков понаставили… Но ведь метрдотель же признал меня, сам видишь, как встречает. Понимает, что ресторан-то можно так ославить, что за версту обегать начнут или, наоборот, валом повалят… Конкуренции среди сумасшедших, что ли, нет? Ну сначала держали меня связанным. Потом мочили ледяным душем. А вчера я весь день сидел и думал, как бы пронять непросвещенных лекаришек. Решил изобразить из себя Коцюбинского. Его-то все боятся… Удачно получилось, правда? Гениальная идея. И тут на мое счастье явился Тоцкий, а затем и ты. Евгений Львович, теперь расскажите свою одиссею вы.
— Я ничего особенного не делал, — Тоцкий совсем поник, время от времени его снова начинала бить дрожь, не помогли ни плотный обед, ни вино, впрочем, ел он совсем мало. — Правда, в понедельник утром, перед венчанием, когда девушка подарила мне свою фотографию, мелькнула у меня надежда, что Ардалион в церковь не придет. И он не пришел. Отправился я в вашу редакцию. Это все вы знаете. Затем, когда вы меня покинули, бродил и предавался мечтаниям: о такой жене, которая могла бы достаться покойному Ардалиону, мечтал и я! Вечером я вновь заявился в меблирашки в надежде продолжить отношения с девушкой, но там уже орудовала полиция, а Препедигны Ильиничны не было. Натерпелся я всяких унижений. Вышел запоздно. Смотрю — у парадной вывалились из саней гимназисты, и — к Мите Буданову. Дружки его. Я решил задержаться, укрылся в соседней подворотне — и не напрасно. Юнцы вскоре выскочили, руками машут, галдят чего-то, возбуждены чрезвычайно. Уселись в сани. Пытался я за ними поспеть, да куда там! Тогда я затаился у дома Будановой. С час мерз — дождался возвращения Мити. Парень воротился потрепанным, хромал на правую ногу. Где его носило ночью?
— Переходите же к главному, — нетерпеливо предложил Фалалей, — время идет. Надо торопиться.
— Ну-с, едва добрался до дома, усталый, без ног. Полдня спал. Вас не дождавшись, вновь потащился в меблирашки. Устроил себе наблюдательный пост уже в санях. Снова дружок к Мите пожаловал, но один очкарик. Недолго пробыл и опять выскочил и укатил. Но тут уж я за ним погнался беспрепятственно. И увидел, парнишка в бордель заходит. Это меня возмутило, и озабоченный состоянием народного просвещения, о реформировании которого мы так часто беседовали с покойным Ардалионом, хотел я переговорить с самой мадам, да не пустил меня швейцар. Велел сегодня приходить. И что вы думаете? Встретился я с мадам, начал излагать то, что ночью надумал, а именно: что эти зеленые юнцы, подобные очкастому толстяку, с помощью нанятых похитителей отвозят чужих невест в бордель. Продают, так сказать, живой товар. Разгорячился немного. Тут меня скрутили и в санитарной карете отправили в дом скорби, где и оказался я в утешительных объятиях господина Черепанова. Сразу после мучительного ледяного душа.
— Вы все поняли, господин Шалопаев? — Фалалей вскочил. — Пошли! Время не ждет!
— Я ничего не понял, — признался Самсон. — Погоди, Фалалей, садись. Я тоже кое-что могу вам сообщить. Во-первых, я запомнил номер извозчика, на котором уезжал похититель с пупсиком, не знаю уж, как ее и звать, коли это не Препедигна Толмазова. Разыскал извозчика, узнал адрес, наведался туда, думал, найду тебя. Но швейцар вел себя как-то подозрительно. Сначала спросил, не с гимназистами ли ты приезжал?
— Так вот куда ваши мальчишки, Евгений Львович, ночью ездили! — перебил Самсона фельетонист.
— Но потом сказал, что в этом доме не было ни поручика с дамой, ни гимназистов.
— Каша настоящая, — заявил Фалалей, — но мы в ней разберемся. И немедленно. Есть надежда спасти красавицу, по которой сохнет Евгений Львович. Нам ведь все равно, как ее зовут.
— Надежды нет, — охладил его пыл Самсон, — я потом в храм зашел, встретил там Сыромясова.
— А Сыромясов при чем? — Фалалею надоело стоять, и он снова шлепнулся на стул.
— При том, что твой пупсик после окончания службы обвенчался.
— Неужели с этим развратником Сыромясовым? — оторопел Фалалей. — Чего-то подобного я ожидал от него. Хм… Двоеженство… Измена… Это будет статья-бомба о падшем мужчине!
— Да нет, Фалалей, венчалась девушка с тем самым поручиком, который ее похитил на наших глазах.
— О Боже! — воскликнул Тоцкий, схватил фотографию и стал осыпать ее поцелуями. — Где свобода женской личности?
— Погодите, погодите, — Фалалей замахал руками. — Если девушку обвенчали против ее воли, брак может быть признан недействительным!
— Невеста не выглядела несчастной, — припомнил мечтательно Самсон. — Напротив, в белом муаре… Но мне как-то в голову не пришло их выслеживать. Я же не знал, что она невеста Хрянова. И про страсть господина Тоцкого ничего не знал. А тебе, Фалалей, тоже замужний пупсик ни к чему. И вообще, мне тебя искать надо было. И госпожа Май интересовалась, где ты. И вся редакция обзванивала морги…
— Да, я знаю, коллеги меня любят, — самодовольно сказал Фалалей.
— Может, для начала поедем к госпоже Май?
— Ни в коем случае! Мне еще нечем перед ней блеснуть! Вот доведем дело до конца, раскопаем всю гнусную историю!
— Но как?
— Очень просто, только не оставляй меня одного, чтобы я не натворил непоправимого. У нас есть сильные козыри. Даже ты быстро узнал, что невеста Ардалиона Хрянова жила по подложным документам. А мальчишки, видимо, тоже знали и скрывали. Фамилии двух нам известны. Они называли себя у Пассажа.
— Егор Богданов и Павел Челышев, — подсказал Самсон.
— Пошли. — Фалалей снова вскочил. — На месте разберемся. Если не застанем в меблирашках, то поедем в бордель, в заведение этой проклятой мадам, которая сплавляет посетителей в сумасшедший дом.
Преисполненные воинственной решимости, правдоискатели покинули кабинет. Метрдотель самолично проводил дорогих гостей до входа, по его распоряжению швейцарский мальчишка подогнал и санки, благо экипажей у ресторана всегда скапливалось немало.