Морозный воздух бодрил, с черного бархата неба ехидно скалился молодой месяц, заговорщицки подмигивали звезды. Полозья ходко бежали по накатанной колее.
Уже в санях Самсон вспомнил еще одно дело, о котором не успел доложить наставнику:
— Сегодня утром прибегал наш общий друг Пряхин. Просил нашей помощи. Его сын арестован контрразведкой.
— Поможем, — горделиво глянул на Тоцкого Фалалей, — сначала одно дельце обтяпаем, а затем другое.
Сани мчались по вечернему городу, и голова у Самсона кружилась от волнения и азарта. Неужели они сейчас раскроют тайну преступления?
Сани подкатили к меблирашкам Будановой и остановились. Журналисты спрыгнули на мостовую и не слишком аккуратно извлекли из саней ослабшего от напастей и переживаний Тоцкого. Входную дверь никто не охранял, дворник возился чуть в стороне, а консьержа на месте не было. Вход в коридор меблирашек преграждал дощатый барьерчик. Фалалей и Самсон легко перепрыгнули по ту сторону препятствия и помогли перебраться Тоцкому. Перед ними расстилался пустой коридор. Фалалей решительно двинулся вперед, за ним поспешал Самсон, замыкал шествие значительно отстававший ветеринар. Фельетонист, влекомый шестым чувством, определял нужное направление.
Внезапно Черепанов остановился, Самсон едва не налетел на него. Журналисты подождали перед запертой дверью Тоцкого. Когда тот подошел, Фалалей глубоко вдохнул, сделал спутникам знак — и резко распахнул дверь.
Решительная троица ворвалась в комнатку, тесно заставленную разнородной мебелью. Там сидели два молодых человека. Как по команде, юнцы повернули головы к дверям и, открыв рты, замерли.
Фалалей бросился к худому парню, схватил его за грудки и приподнял со стула. Самсон и Тоцкий общими усилиями сдернули с дивана растерянного толстячка в круглых очках.
— Где третий? — взревел Фалалей. — Вы нас узнаёте, злодеи? Узнаёте?
От резкого движения шапка фельетониста свалилась. Бритоголовый, с лицом, искаженным яростью, заплывшим глазом и шишкой на лбу, — Фалалей был ужасен.
Пронзительный визг над ухом заставил Самсона вздрогнуть. Это зашелся в крике Тоцкий:
— Мы знаем о ваших походах в бордель, господин Челышев!
— Мы все знаем о Препедигне Толмазовой! — Самсон решил не отставать от товарищей. — В дело впутаны политические фигуры! Оно дойдет до Государя!
— Из-за вас убили человека! — дискантом выводил Тоцкий. — Вам не удастся замести следы вашего преступления!
— В полицию их! — вторил басом Фалалей.
— В Синод! — добавил для острастки Самсон, не представляя себе, что будет дальше.
— Признавайтесь, где ваш третий сообщник? Где наглый невежа из Пассажа? — Фалалей еще раз тряхнул за грудки длинного. — Отвечайте! Перед вами представители либеральной прессы!
Последние слова подействовали на юнцов магически. Курносый толстяк побагровел, лицо его сморщилось в плаксивую гримасу.
— Мы все расскажем, — заверещал он. — Мы ни в чем не виноваты!
— От мадам Горшениной нам стало известно обо всех ваших проделках, — угрожающе затряс бритой головой Тоцкий. — Извольте назвать имя похищенной девушки.
— Анна Снежкина, — выпалил длинный, пугливо озираясь на дверь, — и наш друг это подтвердит. Моя мать ничего не знала.
— Где проживает ваш друг? — наступал Фалалей.
— На Выборгской, но в понедельник он домой не вернулся. — Челышев потупился. — Наверное, он уже арестован.
— Как фамилия? — Фалалей оставил юнца и вынул блокнот и карандаш. — Ну?
Митя смотрел на Челышева. Толстяк протер очки и сказал:
— Его зовут Егор Пряхин.
— Так, — Фалалей прищурил здоровый глаз, — еще один брат-самозванец. У Пассажа-то он назвался Егором Богдановым!
— Мы вам все расскажем, — всхлипнул Митя, — только матушке не говорите!
Глава 19
— Все в порядке, — объявила госпожа Май, выскальзывая из массажного кабинета и потряхивая в воздухе договором, который минуту назад написал в присутствии следователя и его помощника господин Либид. — Теперь мы можем покинуть эту тюрьму.
Она передала документ Эдмунду, шагнула к заплаканной даме у камина и обняла ее. Черноглазый господин, вышедший следом за издательницей «Флирта», искоса наблюдал сцену утешения.
— Дорогая, этому кошмару в вашем салоне настал конец Ваши материальные и моральные убытки господин Либид возместит сию же минуту.
Эдмунд Федорович вынул из кармана портмоне и послушно отсчитал кругленькую, по мысли Тернова, сумму. Хозяйка салона приняла купюры. Не пересчитывая, положила их на каминную доску, достала из-за манжеты носовой платочек и высморкалась.
— Теперь я свободна, — заявила, по-кошачьи потягиваясь, госпожа Май и игриво глянула на следователя. — И могу вплотную заняться вами, Павел Мироныч.
— Сочту за честь, — прохрипел запунцовевший Тернов.
— Вот и отлично, отлично, — проворковала госпожа Май. — Эдмунд, ты готов? Мы покинем эти застенки в сопровождении служителей закона. Так безопасней.
Черноокий господин, насмешливо взиравший на госпожу Май, с места не двигался.
— Подайте мне руку, господин Тернов, — распорядилась госпожа Май и, опираясь на спешно предоставленную ей руку молодого следователя, покинула холл косметического салона.
Следом за парочкой поплелись Лапочкин и господин Либид.
Но на этом милости, расточаемые следователю госпожой Май, не закончились. В гардеробной она доверила именно ему накинуть на ее плечи шубу, на его руку опиралась, пока горничная застегивала пуговки на изящных ботиках, из его рук приняла огромную муфту.
— Вот так. Да. Благодарю вас, — приговаривала она с особой, интимной интонацией.
На улице госпожа Май не стала дожидаться, пока мужчины найдут свободного извозчика, а свернула влево и чуть ли не бегом устремилась к перекрестку двух ярко освещенных проспектов, словно опасалась погони. Мужчины с трудом поспевали за ней.
Завидев пустые сани, Тернов бросился едва ли не под копыта неторопливо бредущей лошадки.
Когда седоки разместились и сани тронулись, госпожа Май разверзла уста:
— Дорогой Павел Мироныч, я готова помочь вам в деле с португальским королем. Но я точно знаю, господин Шалопаев не ездил в Португалию. Он лежал с инфлюэнцей в больнице. Шалопаев никак не мог стрелять в португальского короля.
— Нет, Ольга Леонардовна, — с досадой сказал Тернов, — в короля стрелял поручик Бешенцов. Но это информация конфиденциальная.
— Не знаю я такого поручика, — заметила равнодушно Ольга. И, привалясь к Павлу Мироновичу, приблизила губы к его лицу, обдавая его свежим дыханием, хранившим аромат фиалковых лепешечек, которые она, видимо, употребляла. — Впрочем, я не люблю решать важные дела на бегу. Предпочитаю разбираться в них основательно. Может быть, вы согласитесь провести со мной вечер в моей скромной келье?
Следователь, в сознании которого мгновенно вспыхнули отеческие нравоучения седенького контрразведчика, обомлел: неужели коварная красавица расставляет ему сети? Или он уже попал к ней в рабство? Последние полчаса он исполняет все ее прихоти! Но ведь ему необходимо побеседовать с Ольгой!
— И вашего помощника мы тоже делом займем, — продолжила обольстительница, — попросим сопроводить господина Либида в банк, чтобы положить наш ценный документ в сейф, под надлежащую охрану.
Лапочкин смотрел на начальника зверем: ему вовсе не улыбалось прислуживать господину Либиду, который занимался какими-то темными делишками. А тащиться с ним банк означало лишиться намеченного похода в трактир и бутылки хорошего португальского портвейна…
— Олюшка, — встревожился господин Либид, — ты меня извини, я не вправе вмешиваться в твою личную жизнь, но все-таки… Господин Шалопаев, который является предметом ваших забот, как я понял, все-таки на свободе. А вот наш гениальный сотрудник Лиркин сидит в кутузке. И даже в газету попал, в полицейскую хронику… Скандал…
— Я ничего об этом не знаю, — Ольга Леонардовна недовольно свела черные брови. — Он должен писать программную статью для следующего выпуска журнала. Я ему такую честь оказала…
— А он не ценит, не ценит, неблагодарный. Тысячу раз предлагал тебе его уволить. Теперь он арестован за разгром венерологической клиники.
— А что он там делал? В хронике не пишут?
— Нет, Олюшка, не пишут, — продолжал беспокоиться господин Либид, — сегодня среда, а послезавтра все материалы в номер должны быть готовы. Как же ты без программной статьи обойдешься, если твой музыкальный обозреватель останется сидеть на нарах?
— Возмутительная наглость, — Ольга Леонардовна распрямилась, в глазах ее блеснул недобрый огонь, — хорошо, что плетка со мной. Вот поеду сейчас в участок — и исполосую негодяя вдоль и поперек.
— А… а… как же свобода личности? — то ли от возмущения, то ли от обволакивающего его запаха фиалковых лепешечек, которыми пользовалась и Лялечка, Тернов начал заикаться. — Телесные наказания у нас, слава Богу, отменены, тем более в интеллигентных кругах…
— Шутит госпожа Май, шутит, — поспешил вмешаться господин Либид, — плеточку вы ее видели — игрушечная. Смысл в плеточке один — рукоятка у нее превосходная, с уникальной инкрустацией. Дайка сюда, Олюшка, свою игрушку. Так лучше будет.
— Павел Мироныч, вы должны меня понять, — трогательно надула губы чаровница, — я надеялась побеседовать наедине с умным, красивым молодым человеком, поговорить с вами о приятном, а вместо этого придется, видимо, тащиться в участок.
— Дело превыше всего, — сочувственно поддержал ее Лапочкин, довольный, что его начальник избежал цепких ручек хищницы. Все-таки Лялечка лучше — она следователем не командует!
— И опять все самое тяжелое сваливается на плечи беззащитной женщины, — тяжело вздохнула госпожа Май. — Сколько сил придется потратить, чтобы вызволить этого дурака, безобидного по большому счету. Сколько времени! А ведь одного словечка, вашего словечка было бы достаточно, чтобы все уладить…
Госпожа Май являла собою такую трогательную картинку женской слабости и незащищенности, что сердце следователя Тернова не выдержало — он же не зверь какой-нибудь!