— Если позволите, я поеду с вами, — неожиданно для самого себя выпалил он.
Ольга Леонардовна снова качнулась к нему, вынула руку из муфты и пожала его ладонь. Пожатие было таким выразительным — кратким, сильным, страстным, многообещающим, благодарным — что следователь внезапно ощутил себя мужчиной героической складки, всемогущим и всесильным.
— Я позвоню тебе, Олюшка, — сказал вполголоса господин Либид, — завтра.
— А где мы находимся? — как бы очнувшись от прострации, забеспокоилась победительница и стала вытягивать шейку то налево, то направо, вглядываясь в окрестные дома и вывески.
— Эй, стой, стой! — завопил господин Либид извозчику. — Здесь мы с господином Лапочкиным сойдем, отсюда три шага, добежим пешочком.
Вытолкнутый господином Либидом на тротуар, помощник следователя с недоумением и досадой смотрел вслед удаляющимся саням, в которых остались-таки наедине, как того и хотела соблазнительница, молодые люди.
А следователь Тернов смотрел на свою спутницу с восхищением. Ольга Леонардовна была спокойна, на губах ее блуждала неопределенная улыбка. Именно эта улыбка более всего и волновала Павла Мироновича — его Лялечка имела несколько разных улыбок с вполне определенным значением. То была азбука обольщения, арифметика. А госпожа Май, похоже, владела алгеброй. Да и чувства она, похоже, испытывала и возбуждала не такие простые, как его Лялечка. В мозгу следователя мелькнула крамольная мысль о том, что он бы гордился такой любовницей… Но увы! Такие женщины содержанками не бывают, у них — большие планы и большие дела!
— Кажется, участок Спасской части где-то здесь, — Ольга Леонардовна протянула Тернову газету, которую передал ей ранее Эдмунд Федорович — сложенную так, чтобы на виду было сообщение об аресте Лиркина.
Павел Миронович расплатился с извозчиком и помог спутнице сойти из саней. Поддерживая даму под руку, он повел ее к казенному зданьицу, мимо дежурного в кабинет пристава Шумилова.
— Прошу прошения, — заявил уверенно с порога Павел Миронович худощавому лысому человеку, поднимающемуся из-за стола, — нам с вами, Алексей Гордеич, уже доводилось встречаться. Следователь Казанской части Тернов, Павел Миронович.
— Как же помню, помню… Встречались по делу Парамонова… Чем могу служить? — спросил неожиданного визитера хозяин кабинета, однако взгляд его был обращен через плечо следователя — на скромно потупившуюся у дверей величественную даму.
— Позвольте представить вам, любезный Алексей Гордеич, самую красивую даму столицы: госпожу Май, Ольгу Леонардовну.
Пристав одернул мундир, пригладил усы с загнутыми высоко вверх острыми концами, а-ля Вильгельм, по-кошачьи мягко обошел стол и направился бесшумной поступью к даме. Тернов с изумлением узрел на ногах пристава войлочные опорки.
— Позвольте вашу драгоценную ручку, — пристав бережно взял узкую кисть в белой перчатке и с чувством поцеловал ее. — Припадаю к вашим ножкам. И прошу вас покорнейше присаживаться вон на тот стульчик.
Тернов терпеливо ждал, когда пристав, в прокуренных владениях которого такие красавицы явно являлись нечасто, закончит свои галантные маневры. Наконец он получил возможность продолжить:
— Мы решились побеспокоить вас, любезнейший Алексей Гордеич, в неурочный час в связи с одним досадным недоразумением… И надеемся, вы не откажете нам в нашей маленькой просьбе… Нам стало известно, что в вашей темнице томится один арестованный.
— Есть, есть, томится, и не один… — автоматически ответил Шумилов, с жадностью и откровенным восхищением разглядывая госпожу Май: темные глаза с поволокой, сочные губы полуоткрыты, выражение узкого лица — томное, обещающее…
— Я имею в виду господина Лиркина… — уточнил ходатай.
— Передадим завтра дело в суд. В лучшем случае — наложат штраф, а пока пусть поостынет в арестантской.
— Но Алексей Гордеич, — Павел Миронович Тернов очень старался, чтобы его речь звучала солиднее и, главное, чтоб в ней ни в коем случае не проскользнули просительные нотки, — этот арестованный — служащий несчастной госпожи Май. И он болен. Я ручаюсь вам в этом, поскольку самолично беседовал с ним сегодня днем, он уже тогда был в крайнем возбуждении.
— Однако законы Российской империи никому не дозволяют громить частные клиники, даже больным, — напыщенно возразил Шумилов, подкручивая кончик уса ржавым от неумеренного потребления папирос пальцем.
— Но законы Российской империи не исключают милосердия, дорогой Алексей Гордеич, — разомкнула губы госпожа Май, с нескрываемой нежностью глядя на пристава. — Я готова вместе с вами урегулировать эту щекотливую ситуацию… Вы не против, если мы сию же минуту возместим…
— Разве что штраф за буянство, — быстро сориентировался Шумилов.
— Я знала, мы поймем друг друга, — госпожа Май раскрыла извлеченное из муфты сафьяновое портмоне. — Я умею быть благодарной, господин Шумилов. Если позволите, я пришлю для вашей супруги маленький презент — такое же портмоне.
Шумилов поднял тяжелый взгляд на следователя Тернова.
— Но мы бы хотели забрать с собой господина Лиркина прямо сейчас, — пояснил тот.
Шумилов встал и бесшумно ринулся к дверям, за которыми тут же скрылся.
— Если вызовет подмогу, чтобы нас арестовать за попытку дачи взятки при исполнении обязанностей, все отрицать, свидетелей не было, — быстро произнесла Ольга Леонардовна, не повышая голоса.
— Но этого не может быть! — жарким шепотом возразил Тернов.
— Быть может все, — философски отрезала госпожа Май, — самое главное быть ко всему готовыми.
С минуту в помещении царила гробовая тишина. Наконец за дверью послышались шаги, возня, какие-то голоса. Дверь внезапно распахнулась, в ее проеме возникли двое: музыкальный обозреватели журнала «Флирт» и пристав Шумилов, Лиркин упирался, Шумилов держал его за шиворот, и вульгарными, но ловкими пинками в зад загонял в помещение.
— Вот, — с трудом справляясь с одышкой, отрапортовал Шумилов, — доставил, забирайте гнуса.
— Что? — Лиркин с визгом вывернулся наконец из хватки пристава. — Как вы меня назвали? И кому вы меня выдаете? Моим врагам?
— Господин Лиркин, возьмите себя в руки, — цыкнул Тернов, краем глаза заметив, как меняется выражение лица госпожи Май: что-то леденяще-суровое приходило на смену милой томности.
— Нет, нет, ведите меня назад в мою законную камеру, — завопил Лиркин и попытался проскользнуть в дверь, которую загораживал своим туловищем Шумилов. — Я с ними не пойду! Мне на роду написано страдать! И я буду страдать ни за что ни про что.
— Господин Лиркин, — Ольга Леонардовна слегка повысила голос, музыкальный обозреватель обернулся и, видимо, заметил в лице работодательницы нечто, что мгновенно подействовало на него освежающе. — Извольте сесть и объясниться.
Лиркин развернулся, по дуге обогнул госпожу Май, присел на краешек казенного стула, зажав сцепленные пальцы между коленями.
— Что вы делали в венерологической клинике? — строго вопросила госпожа Май.
— Я болен, я ужасно болен, — залепетал Лиркин, не поднимая глаз.
— Вот видите, Алексей Гордеич, мы были правдивы перед вами, — обратился Тернов к приставу, преграждающему арестанту путь к отступлению.
— Зачем вы нанесли урон частной собственности? — продолжила допрос госпожа Май.
— Внезапно рассудок помутился, — застонал Лиркин, — почувствовал себя таким несчастным, таким никому не нужным.
— В каком состоянии статья, которую вы должны представить в номер?
— Материал весь у меня уже есть, но в голове, он-то и сводит меня с ума, разрывает череп, только Фалалея еще не нашел.
— А зачем вам господин Черепанов? — вступил Тернов.
— Для достижения совершенства в своем деле! — крикнул Лиркин, уставившись исподлобья на Тернова. — Но вам этого не понять, не понять.
— Успокоились? — Госпожа Май чуть-чуть сдвинула брови и встала. — Собирайтесь. Повезем вас домой. Отоспитесь и выстроите вашу статью.
Шумилов наконец отошел от дверей и проследовал на свое служебное место, под портрет Николая II.
— Блистательная госпожа Май, — сказал он сурово. — Вы, конечно, хозяйка вашим рабам, но я бы не домой вез этого субчика, а в сумасшедший дом.
— Друг мой, — лицо госпожи Май снова приобрело доверительное и ласковое выражение, — безумие — это всего лишь следствие. А первопричина — в другом. Вы меня понимаете? Визит к венерологу…
— Да что там понимать, — пристав скривился, — бабы ему не хватает, вот и бузит. И в башке у него мутится. И безобразничает.
Тернов побледнел и, шагнув к госпоже Май, понизил голос:
— Я читал, Ольга Леонардовна, в специальной медицинской литературе, что сифилис иногда в мозг перекидывается и человек сходит с ума — вплоть до гениальности.
Лиркин резво вскочил:
— Что вы там шушукаетесь? Думаете, я ничего не слышу? Не надейтесь! У меня абсолютный, музыкальный слух! Решили сжить меня со свету? Так вот вам, выкусите — нет у меня никакого сифилиса.
Госпожа Май медленно повернула отягощенную соболиной шляпой голову, и под ее холодным взглядом Лиркин безвольно разжал сложившиеся в кукиш пальцы.
— Вы нам все уши прожужжали своей гениальностью, — произнесла она зловеще.
— Ну и что? Ну и что? — снова ощерился Лиркин. — Что, гениев без сифилиса не бывает?
— Да отправьте его на экспертизу, — брезгливо предложил Шумилов, — пока всех не позаражал. Слава Богу, гениальность бытовым путем не передается.
— Это насилие над личностью! Я протестую! — Лиркин рухнул на стул, закрыв лицо ладонями.
Тернов склонился к госпоже Май и зашептал ей на ухо:
— Может быть, он ходил к венерологу в связи с половыми извращениями?
— Вы располагаете какой-либо информацией? — насторожилась та, не выпуская из виду сотрудника, плечи которого вздрагивали от бесшумных рыданий.
Тернов кивнул и добавил многозначительно:
— Располагаю. Ночами к нему ходят женщины. Старухи с пачками рваных газет. Подумайте сами — разве это не извращение?