— Что за презент?
— Да чушь собачья, — ответил торопливо Данила, — в конверте была мятая бумага.
— Не буду читать, надоели сумасшедшие. — Госпожа Май вернула конторщику листок, зевнула. — Мне надо хорошенько отдохнуть. Вечером завтра прием.
— А какие указания на утро?
— Утром ко мне придет господин Платонов. Буду завтракать с ним. Долго. Прошу тебя, Данила Корнеич, никого не пускать. Даже господина Либида…
Глава 20
— Господин Тоцкий, Евгений Львович, — говорил захмелевший Самсон, обнимая пьяного ветеринара, — мы с вами братья по несчастью. Выпьем за то, чтобы забыть наше горе.
Они чокнулись, выпустив из головы, что на поминках чокаться не принято. Впрочем, на их пьяные излияния никто внимания не обращал. Они заявились в чайную Немытаева, где был накрыт поминальный стол, уже тогда, когда собравшиеся порядком набрались и ни словом не поминали причину своего совместного пития — убитого и преданного мерзлой земле Ардалиона Хрянова. У стены выстроилась шеренга пустых бутылок, но как из-под земли на столе появлялись все новые и новые, таящие в своем чреве мутную обжигающую жидкость. Соленые огурчики давно плавали в тарелках с подтаявшим студнем, куски пирогов с рисом и кислой капустой купались в брюквенном соусе, рядом с разварной говядиной, розоватые ломти окорока сдабривал пролитый поминальный кисель.
— Прекрасная молодежь идет нам на смену, — икнув, сказал бритоголовый борец за нравственность юношества, — и вы уж замолвите за меня словечко перед госпожой Май. Я ведь рыскал неустанно, чтобы помочь раскрыть это таинственное дело.
— Да, без вас мы бы еще долго плутали в потемках, — согласился Самсон, — и Фалалей так считает.
— Ему хорошо, он у матушки под крылом греется. — Тоцкий качнулся. — Он свое счастье не потерял.
— Да, прекрасная была девушка, красивая. Чем-то напоминала доктора медицины из Дамаска.
— Какого доктора?
— Жозефину де Пейрак, — заплетающимся языком выговорил Самсон, — впрочем, Фалалей должен установить ее другое имя. И скажу вам по секрету, она тоже тайно венчалась.
— Ну ее к черту, — отмахнулся Тоцкий. — Я хочу жениться. И даже не столько жениться, сколько родить детей. Коли уж они такими хорошими вырастают, как Митя Буданов…
— И как Паша Челышев, да и Егор Пряхин тоже молодец….
— Госпожа Май обещала заказать мне цикл статей о брачных играх животных…
— Помню, договор сам писал, — подтвердил Самсон, ловя вилкой убегающий огурец. — Сделаем.
— Мне деньги нужны, чтобы мои сыновья ни в чем не нуждались. Тоже хочу побаловать, отечески направлять к мадам Горшениной. Давайте скажем ей прямо сейчас?
— А как?
— Прямо. Пойдем и скажем — вон она сидит рядом с Аграфеной.
— А кто такая Аграфена?
— Ну эта, из театра. В общем-то, ничего. Только тощая. Может, откормится? Боюсь, у нее будет мало молока, чтобы кормить детей.
— А разве у нее есть дети?
— Нет, но будут, если я на ней женюсь.
— Нет, Аграфена мне не нравится, Авдотья лучше. Она, я вижу, веселая, румяная… Это ведь она труп нашла?
— Она, — ответил, пытаясь приподняться, Тоцкий. — Но она уже замужем. Вон ее муженек у окна валяется. Уже набрался.
— Ты куда, друг? Брат! Не оставляй меня!
Либеральный ветеринар выбрался из-за стола и, шатаясь, пошел в другой конец комнаты. Там он попал в объятия Иустина Немытаева, который крепче всех держался на ногах.
— Господин Тоцкий, ближайший сподвижник покойного просит слово! — возвестил Немытаев, но гул не стихал.
Сподвижник, вцепившись в хозяина чайной, попытался перекричать гам:
— Господа! Господа! Союз либеральных ветеринаров просит слова! Я хочу… хочу выпить за наше будущее! То есть за нашу дорогую гостью — мадам Горшенину! Мадам — за вас. Гусары стоя пьют за дам.
Приятная соседка Аграфены, в скромном черном платье и в простой шляпке с вуалеткой, дружески улыбнулась ветеринару.
— Мы делаем одно дело! — продолжил Тоцкий. — Каждый на своей ниве! И в будущем о нас сложат саги и эти, как их, эпосы… Я не сержусь на вас, мадам, хотя и я был неправ! Если бы я приник к вам с открытой душой и с чистым сердцем… Но разве я знал? Простите меня!
Самсон еще никогда не видел живой хозяйки борделя, хотя уже знал о тех добрых делах, которыми дама прославилась в кругу прогрессивной молодежи. Она была вполне милая, мягкая, ласковая, с волнующими округлостями. Мадам подвинулась, когда Тоцкий свалился на пустой стул между ней и Аграфеной, не без фамильярности промокнула полотенчиком вспотевшую бритую макушку соседа, приподняла рюмочку.
— Помянем замечательного человека — Ардалиона Хрянова. Я знала его с детства — тогда я была еще девочкой, а он опекался моей драгоценной матушкой. И я обрадовалась, когда узнала, что он собрался жениться. Однако вот как получилось, погулять на его свадьбе мне не удалось… Нынешняя власть не способствует счастью людей.
Она выпила водку и обняла Аграфену.
— Сколько раз я ему говорила, бедненькому, — запричитала Авдотья, — давайте, постираю бельишко за самую малую плату. Но нет, гордый был человек.
— Да, любил независимость, — подхватил Немытаев, — все о народном просвещении пекся. Латынь свою обожал пуще чего другого. Все говаривал, мол, народец наш можно потихоньку к мировой культуре приучать. Вывеску мою видели? Его помысел: на двух языках написать. Слева — по-русски. Справа — по латыни.
— А я всегда думала, что справа по-французски, — призналась Аграфена.
— Да какой же толк от этого? — возразил бледный молодой человек, сидящий рядом с понурым солидным господином в пенсне и пышными усами ближе к главе стола. — Ни русского не выучишь, ни латыни.
— А вот и нет! Мысль Ардалиона Ардалионовича дальше летела — в светлое будущее, — Немытаев утер набежавшую слезу, — он и в меню предлагал писать все слова как двойные: я даже кое-что выучил. Знаю, как по латыни селедка будет, иначе мокрель. И еще несколько слов — щавель, иначе шпенат.
— Латынь хороша, никто не спорит, — упорствовал молодой человек, — но ведь вы и русского-то не знаете. Что в вашем меню написано? Столько ошибок! В том числе и эта мокрель со шпенатом!
— Не надо, Борис, — его пожилой сосед примиряющее тронул критикана за рукав, — русский язык очень сложный, русскому народу его не осилить.
— Слышал я уже это, — не унимался бледный Борис, — если несколько букв из русского алфавита выбросить, то он не хуже латыни будет.
— Это главное, — солидный господин пригладил зачесанные назад волосы, — все реформы должны быть направлены на то, чтобы Россия вписалась в мировое сообщество. И как можно быстрее.
— А куда так торопиться?
— Вот вы у народа спросите. Чего он хочет? В чем его заветная мечта? — продолжил вполголоса старший. — Усложнить алфавит или его упростить? Жалко ли будет русскому человеку упраздненную букву?
Самсон внимательно прислушивался к беседе. Впрочем, он был единственным, кто увлекся затронутой проблематикой, потому что все прочие галдели, давно уже проявляя интерес только к своим собственным словам.
— Господа! — закричал он через стол. — Всякое упразднение — это потеря! Это разрушение! Буквы надо сохранять, как зеницу ока. Буквы лежат в фундаменте! Вы меня понимаете?
Он с трудом сохранял некоторую ясность сознания, но язык ему уже совершенно не повиновался. С удивлением он ощутил на своих плечах чьи-то руки. Обернулся — на его плечи опирался худой господин, глаза которого были красными, нос блестел.
— Прошу тишины! — возопил он, не отпуская Самсона.
— Тихо! — раздался с другого конца комнаты голос Иустина Немытаева. — Слово просит наш дорогой господин Заморин, домовладелец. Говорите, Виктор Иваныч!
— Много об Ардалионе хорошего говорили, но главного еще не сказано. Однажды в Пасху Ардалион со мной как с братом говорил, — Заморин всхлипнул, достал носовой платок, высморкался, вытер глаза. — Недюжинного ума был человек… Поделился со мной сокровенным. Он ведь Библию на латынь перевел… Титан!
— Зачем же он время на перевод тратил? — выкрикнул молодой человек. — До него сто раз переводили!
— Борис, — одернул его старший, — о мертвом или хорошо или ничего!
— Так вот, уважаемые дамы и господа, — продолжил домовладелец, — Библия здесь ни при чем. А вот как вы посмотрите на такой титанический труд? Пушкин наш бесценный, «Евгений Онегин» — тоже на латыни теперь существует. Жаловался мне покойный, что косные издатели-ретрограды не желают публиковать… Обессмертилось бы в веках имя Хрянова…
Поминающие как-то притихли, последние слова домовладельца дошли до слуха каждого, не утратившего способности что-то воспринимать, и все вдруг зааплодировали, потянулись за рюмками, подняли их, выкрикивая вразнобой:
— Да здравствует Хрянов! Вечная слава Хрянову! И Замори ну тоже!
— Благодарю вас, дорогие мои, благодарю, — Заморин церемонно поклонился во все стороны. — Но моя речь лишь преамбула к главному событию сегодняшнего вечера. Вы меня понимаете?
— Нет, не понимаем, давай быстрее говори!
Самсон как в тумане видел раскрасневшиеся незнакомые лица, и среди них одно-два воистину безутешных.
— Среди нас, инкогнито, находится выдающийся ум России! — закричал Заморин. — Вот где истинная скромность! Однако вот событие мирового масштаба: титан пришел поклониться титану! Так сказать, гробу его. То есть праху его. То есть памяти.
Самсон отыскал взглядом бритую голову своего нового друга. Тот уже сидел рядом с каким-то типом и показывал ему фотографию — забыть свое утраченное счастье, явившееся ему в образе невесты Ардалиона Хрянова, ветеринар, видимо, не мог.
— Давай сюда своего титана! — неожиданно выкрикнул Тоцкий. — Где он?
Поминающие заулюлюкали, затопали ногами по полу, засвистели, завизжали.
— Я здесь решил, так сказать, почтить.
Солидный господин, смирный сосед бледного Бориса, встал, приосанился.
— Заткните ваши пьяные глотки! — с внезапной яростью завопил Заморин. — Перед вами сам Милюков!