Иустин выпучил глазки и заелозил на стуле.
— Откуда? Он был человек смирный, хотя и скучноватый.
— Хорошо, Иустин Петрович, а как покойный относился к политике? Интересовался?
— А как же! Очень даже интересовался!
— Сочувствовал социалистам?
— Упаси Боже! — воскликнул несостоявшийся шафер. — Очень хвалил суд за обвинение Стесселя в сдаче Порт-Артура. Говорил, что и других генералов надо бы расстрелять. А если немного выпивал — как же без этого, под чаек хорошо идет! — любил рассуждать о будущем России, о преобразованиях всяких. Говорил, мелкими поправками русский народ не переделаешь. Нужно исхитриться саму основу его изменить, корни ковырнуть. По правде, я мало его понимал, но одну его присказку помню: мол, сколько зла русскому народу принесла одна буква «ер», столько все татаро-монголы не принесли. Вот ведь и скучноватый человек, а тоже душа живая, с рюмочкой и пошутить мог.
— Чушь какая-то, — глянул растерянно на возникшего в дверях Лапочкина следователь.
— Истинная чушь, ваше высокоблагородие, — поспешил согласиться помощник, — бред, пьяный понос.
— Возможно, я что-то и перепутал, — смутился Немытаев, — только господин Хрянов состоял даже членом какого-то Союза либеральных ветеринаров. Господин Тоцкий говорил, у него проверьте.
— Что-то я не знаю такого Союза, — Тернов с сомнением покачал головой. — А ветеринарам-то на кой черт либерализм?
Немытаев быстро перекрестился.
— А как покойный относился к деятельности Государственной Думы?
— Критиковал, — Иустин вздохнул, — всеми был недоволен. То не тем господа депутаты занимаются. То мыслят мелко. Один раз даже сходил на заседание, собственными ушами послушал. Рассказывал, как два депутата изобличали друг друга в разной грязи.
— Может, и с самим Милюковым встречался? — шутливо, небрежным тоном, поинтересовался Тернов.
— Не. Не слыхал. Зачем ему Милюков? Тот все шумит да по заграницам порхает. Не до России ему. — Иустин понизил голос и сообщил: — В одной газете даже писали, будто он русские секреты американцам продал!
— Да что вы шепчете! — рассмеялся Тернов. — Об этом многие газеты писали, это не тайна.
Тернов уже собирался сказать Немытаеву о письме от Милюкова, найденном в квартире покойного, но тут увидел Лапочкина: тот, стоя за спиной посетителя, округлил глаза и приложил палец к губам.
— А что вы думаете об орудии убийства? О кочерге с бантиком? — подал голос Лапочкин.
— Кабы такая кочерга где по близости водилась, непременно бы знал, — открестился Немытаев, — народ у нас ушлый, глазастый, языки чесать любит… Не, эта кочерга откуда-то принесена, не наша.
Тернов глубоко вдохнул, уставился на начищенные сапожищи ценного свидетеля.
— Место для убийства такое неудачное, невыгодное, — сказал он обиженно, — исключает версию грабежа. Да и нападение социалистов маловероятно — они предпочитают среди бела дня бомбы метать да постреливать.
— Уж не знаю, как вам помочь, ваше высокоблагородие, — поник Иустин, — бесполезный я человек, как жена моя всегда говорит. Христа ради, отпустите меня, толку все одно нет. А жена меня со свету сживет: долго прохлаждался, выручку теряем…
— Неужели вы боитесь своей половины?
— Как не бояться-то? — едва ли не заскулил Иустин. — Какой год уж муку адскую терплю. Клиенты думают, она у меня аки агнец Божий тиха и скромна, а она казни чудовищные мне изобретает! Стыдно сказать! И ведь никак ее не уличить, проклятую!
— Как же вы терпите такую жизнь? — нахмурился Тернов.
— Да привык уж, привык, на все Божья воля, — залепетал мужичина, — тяжело, конечно, но бить нещадно приходится. После экзекуции дня два шелковая да любящая. А потом — опять за свое, злыдня.
— Похоже, ей нравится, когда ее лупят, — хмыкнул Лапочкин, — я таких баб много видел.
— Но это психическое отклонение! — возмутился Тернов. — А вы, вы, милостивый государь Иустин Петрович, хоть бы учиться бабу свою отправили, в воскресную школу, что ли, поумнела бы. И вы бы от своей привычки к рукоприкладству избавились. А то, знаете ли, нехорошо получается: такой видный и достойный человек, а так низко пали.
— Нам выше никак нельзя, — понурился Иустин, — посмешищем окрестным станешь. Да и я битую жену еще больше жалею.
Тернов досадливо махнул рукой и встал. Поднялся и посетитель.
— Я могу идти?
— Ступайте, голубчик, ступайте, — Тернов потерял интерес к свидетелю, — если что интересное вспомните, увидите или услышите, не сочтите за труд оповестить.
— Всенепременно, ваше высокоблагородие, не извольте сомневаться. — Пятясь задом к дверям, Иустин мелко дергался склоненным корпусом вниз, в голосе его звучало ликование.
Когда дверь за посетителем закрылась, следователь исподлобья взглянул на Лапочкина.
— Что скажете, Лев Милеевич?
Лапочкин потер ладони и тихонько засмеялся:
— Очень интересное дельце вырисовывается, ваше высокоблагородие. Чую, прославимся, если поймаем преступника.
— Как же его вычислить, преступника-то?
— Только через невесточку покойного, только через невесточку. Я, как услышал, что она в меблирашках обитает, сразу шуганул, к канцелярскому телефону. Позвонил в адресный стол, кто такая, спрашиваю? Мне отвечают — дочь помещика из Саратовской губернии. Девица достойная. А потом и в меблирашки.
— Не хочу я к ней сейчас ехать, — занервничал Тернов, — она небось в истерике лежит, а я женских слез не выношу.
— Не извольте беспокоиться, — поспешил утешить начальника Лапочкин, — девица ныне отсутствует дома.
— Как отсутствует? — удивился следователь. — Куда же она девалась? Ее же этот Иустин прямо по адресу доставил!
— Ну так то с час назад, а может, и более, — мягко подчеркнул Лапочкин. — Так мадемуазель Толмазова изволила переодеться и отправилась на выставку гигиенических средств в сопровождении двух отроков.
— Что за черт? — Глаза Тернова полезли на лоб. — А отроки-то откуда взялись?
— Видимо, и на венчании неудачном были, а потом из жалости девушку решили сопроводить. Да вы не подумайте ничего плохого, может, родня, ее земляки, видимо, еще до приезда списались.
— И все-таки, Милеич, как хочешь, но что-то здесь не то! — воскликнул Тернов. — У меня в голове не укладывается! Как в таких обстоятельствах можно ехать с мальчишками — пусть и земляками — развлекаться?
— Вы, дорогой Павел Мироныч, не принимаете во внимание один простой факт: девица-то еще ничего не знает о смерти своего Ардалиона! Считает, что жених передумал. Эка невидаль! Да в Петербурге еще миллион женихов!
— Да, — поник Тернов, — если девица Толмазова хороша собой, как говорят, то, может, и Ардалиона занудного с радостью не дождалась. Не о таком мечтала в своей глуши! Но все-таки сразу да с двумя молокососами — на выставку?
Лапочкин тяжело вздохнул:
— Эх, Павел Мироныч, не знаете вы женской души! Вот моя покойная супружница — царствие ей небесное — тоже всегда от плохого настроения излечивалась шатанием по магазинам. Ходит час, другой, мелочь какую-нибудь купит, а вернется в настроениях!
В сознании следователя мелькнула мысль, что и его Лялечка, если огорчилась, то, вероятно, опять к модистке отправилась… И вечером уже будет в хорошем настроении. Молодой следователь забыл о своих морально-нравственных терзаниях и теперь с большей снисходительностью думал о своей пламенной страсти. Чертовка Лялечка была так эротична, так магнетична! В ее ласках есть и огонь, и здоровый животный напор! Нет, решительно невозможно отказаться от встреч с черноглазой красавицей! Когда она лежала на атласном покрывале — в черном шелковом хитоне, с обнаженными полными руками и круглыми икрами, грациозно выгнув спину и опершись головой на ладонь — не было ли в ней чего-то от пантеры? Павел Миронович великолепно помнил, что именно в такие моменты его охватывала непобедимая дрожь. Будто он ожидал нападения хищника, готового разорвать его на части!
— Что же делать-то? — вынырнул из своих мыслей следователь.
— Вам, Павел Мироныч, сегодня уже пора отдохнуть и подумать. А я сбегаю еще и в меблированные комнаты, повынюхиваю что-нибудь да на красотку погляжу. Может, ниточка какая-нибудь и появится?
Тернов с благодарностью взглянул на помощника — старый служака отводил глаза, будто что-то скрывал.
— Так и поступим. — Тернов расстегнул верхнюю пуговицу мундира. — Только ответьте мне на последний вопрос, Лев Милеевич! Когда на столе покойника вы перебирали бумаги, фотографии этой Препедигны там не видели?
— Никак нет, господин Тернов!
— А ведь если покойный нашел невесту через «Флирт», у него должна быть ее фотография! Таково условие публикации брачного объявления!
— Фотографии не было. — Лапочкин явно расстроился, но ненадолго, неожиданная идея сверкнула у него в мозгу. — Может, он ее у сердца носил? При осмотре тела, в темноте, могли и упустить. И она теперь вместе с мертвецом в покойницкой?
— Позвонить туда, — Тернов выразительно поглядел на телефонный аппарат.
Лапочкин взялся за трубку, но прежде, чем ее поднять, тихо спросил у начальника:
— Вы, Павел Мироныч, думаете, убийца охотился за фотографией красавицы? Полагаете, что негодяй завладел трофеем? Похитил его у трупа Ардалиона?
Глава 5
Морозный колючий воздух, пропитанный живыми городскими запахами, пробрался в легкие Самсона Шалопаева. Вопреки ожиданиям организм его вдруг потерял вялость и расслабленность, что накопились за недели болезни. Низкое солнце било в глаза, под ногами похрустывала ледяная корка, затянувшая утреннюю слякоть.
— Укутай горло получше, — услышал Самсон рядом голос друга. — Идти можешь?
— Не только могу, но и хочу! Хочу идти по городу, смотреть на красивых женщин в нарядных шубках, на их румяные щечки.
— Экий ты романтик, братец, — думая о чем-то своем, пробубнил Фалалей.
— Станешь романтиком, когда две недели проведешь в лапах сестер-евангелисток.
Фалалей присвистнул и повлек собеседника по тротуару вперед.