Раджими опустился на землю, оперся о его могучий ствол спиной, задумался. Все изменилось, кроме этого карагача, все... Вот только он такой же тенистый, одинокий. Он, да вот, может быть, Раджими — кем был, тем и остался. Опять пришел в это селение, как приходил когда-то, опять будет искать Убайдуллу, прозванного Узунаяком за его длинные ноги. Сколько раз за свою жизнь Раджими с надеждой шел на ту сторону, сколько раз с такой же надеждой возвращался обратно. Что дало ему все это? Нет у него ни дома, ни семьи, ни близких людей, чужой он для всех, чужой и для себя.
На минутку стало грустно. Потом лицо Раджими стало вдруг злым; он скрипнул зубами и тихо проговорил:
— Если аллах создал осла черным, ни один погонщик не сделает его белым...
Убайдулла — Узунаяк. Сколько теперь ему лет? Когда Раджими впервые вывел его на контрабандную тропу, Убайдулле было двадцать лет, значит, сейчас ему около пятидесяти. Длинные ноги у Убайдуллы. Хорошо он владел ими! Трудно было шагать за ним по горным тропам.
В последний раз он видел Убайдуллу в тридцать седьмом году. Его трясла лихорадка. Убайдулла вылез из своей юрты, добрался при его помощи вот до этого карагача, и они долго сидели вдвоем, вспоминая прожитые годы. Тогда Раджими не сказал Убайдулле, зачем он приходил. Не сказал потому, что Убайдулла был болен и бесполезен, а теперь... Теперь надо будет сказать.
Раджими поднялся, отошел и оглянулся. Огромная черная шапка карагача сливалась с темным небом и как бы растворялась в нем. Зашагал к аулу. На противоположном конце его брехали кем-то побеспокоенные собаки. Прислушался: ясно услышал шум мотора, он рос, становился громче и уже покрыл лай собак. Плеснули светом фары по дувалу, и Раджими юркнул в первую попавшуюся калитку.
Машина прошла, волоча за собой тучу густой пыли, от которой на улице стало еще темнее.
Двор Убайдуллы он нашел сразу. Он как стоял четвертым от входа в селение, так и остался четвертым, а вот чинар здесь был один, а теперь целых три. Раджими вошел через незапертую калитку во двор, постучал в дверь. Тишина. Постучал еще раз. Послышались какие-то звуки, и без оклика дверь открылась.
Из темноты кто-то пытался рассмотреть гостя и, наконец, произнес:
— Ой-е! Никак Киик? Какой ветер принес?
Голос принадлежал Убайдулле. Киик — значит горный козел, и только один Убайдулла, ученик Раджими, когда-то звал его так.
— Салям, друг! — произнес Раджими.
— Салям! — ответил Убайдулла. — Проходи, гостем будешь.
В почти пустой комнате с еще не просохшими после побелки стенами пахло свежей известью. Хозяин внес лампу.
— Там, — Убайдулла махнул в сторону другой половины дома, — все спят. Посидим тут. Ты надолго? Или по пути? Почему ты так бедно одет? Где же ты пропадал? О-яй-яй...
Вопросов было много, но Раджими некогда было отвечать на них. Он сразу приступил к делу.
— Ты мне нужен, — сказал он тем тоном, каким он давно когда-то обращался к Убайдулле.
— Иначе бы ты не пришел, — усмехнулся хозяин. — Я сразу подумал об этом, как узнал тебя. Говори.
— Проведешь на ту сторону?
Убайдулла рассмеялся и покачал головой.
— Ай-яй... Все такой же! Зачем тебе туда понадобилось? Что тебя припекло?
— Надо, — коротко отрезал Раджими. Веселое настроение Убайдуллы ему не нравилось.
Но хозяин не хотел, видимо, говорить серьезно. Он улыбался.
— Разве ты не слышал моего вопроса? — почти зло повторил Раджими.
— Слышал, — с лица Убайдуллы сошла улыбка, — и сожалею, что слышал. С этой просьбой ко мне уже давно никто не обращался.
— И это говорит старый контрабандист? Длинные ноги!
— Они у меня стали короткими... Я обрел себе новую жизнь и про старое не хочу вспоминать...
— Боишься? — усмехнулся Раджими, встал и прикрыл дверь.
— Нет, не боюсь, — спокойно ответил хозяин, — и дверь можешь не закрывать. Все знают, кем был Убайдулла и кем его сделала советская власть. И спасибо ей, что она простила многое Убайдулле и разрешила жить в родном гнезде. И только злой человек может попрекнуть Убайдуллу старыми грехами, а я злых не боюсь. На злых я сам злой.
Раджими понял, что сделал неверный шаг, и быстро изменил тактику. Он знал доброту Убайдуллы, его жалостливость и прикинулся несчастным.
— Да, — произнес он со вздохом, — все отворачиваются от старых друзей, хоть подыхай на дороге, как бездомная собака.
Убайдулла посмотрел на Раджими, на его старый, потрепанный халат и почувствовал сострадание к этому человеку, с которым провел не мало дней вместе.
— Скажи, чем помочь, и Убайдулла протянет руку другу.
Раджими задумался.
— У меня нет другой просьбы. Я должен уйти на ту сторону, здесь мне конец...
— Отчего же так? — спросил участливо Убайдулла.
Раджими снова вздохнул:
— Конец...
Уловив сочувственный взгляд Убайдуллы, Раджими начал сочинять историю:
— Я давно, как и ты, бросил старое дело, держал парикмахерскую, жил спокойно. Но нашелся злой человек, знавший меня давно, и сообщил куда следует. Три дня назад меня вызвали в милицию и стали расспрашивать. Вначале осторожно, намеками, но я понял, к чему это приведет. В ту же ночь я убежал из города. Скрывался, как мог, спал в чайхане, в степи и, наконец, добрался до тебя... Выручи, Убайдулла, это моя последняя просьба.
Убайдулла положил руку на плечо Раджими.
— Ты заблуждаешься, друг мой... Прошлое, конечно, не сотрешь, как пыль с камня, но за него тебя не покарают. Я тоже носил контрабанду, тоже делал плохое... Но тогда мы не понимали, какая будет у нас жизнь, не знали, что и мы сможем найти свое счастье дома. И когда меня спросили, я все рассказал им, и меня простили. Теперь у меня легко на душе... Легко...
«Трухлявая душа, — со злобой подумал Раджими, — его не повернешь назад. Лучше уйти...» Однако, игру надо было доводить до конца. Он опустил голову, сжал ее руками и застыл в безмолвном оцепенении.
Это еще более разжалобило Убайдуллу.
— Друг, — сказал он мягко, — не мучь себя. Мои слова правильные. Я всегда делал так, как говорил ты, а теперь послушай меня...
Раджими встал.
«Нет, Убайдулла, — думал он, — решил превратить старого Раджими в безобидного ягненка. Если бы он знал, кто я такой, он бы не тратил попусту своих слов, глупая башка...»
Раджими улыбнулся своим мыслям. Убайдулла принял эту улыбку как согласие и протянул руку другу.
— Если нужны деньги, я дам, сколько могу, — сказал Убайдулла.
— Нет, денег мне не надо, на обратный путь у меня есть... А там — воля аллаха...
— Не падай духом. На родной земле всегда лучше, чем там, — и Убайдулла кивнул головой куда-то вдаль.
Раджими посмотрел на дверь, постоял с минуту молча, будто обдумывая свое решение, потом твердо произнес:
— Да будут твои слова счастливыми.
Хозяин проводил гостя до калитки и тепло простился с ним.
Если бы Раджими все свои надежды возлагал только на длинноногого Убайдуллу, он бы не рискнул появиться в этих краях, не привез бы сюда Юргенса.
Раджими, не разбирая дороги, шагая прямо по пыли, направился в противоположный конец кишлака, где жил Джалил.
Джалил был глуховат на оба уха, сам никогда не носил контрабанду, но всегда имел двух-трех верных людей, которыми распоряжался как хотел. Раджими его услугами не пользовался, так как считал Убайдуллу человеком более надежным, но теперь мог пригодиться и Джалил.
Джалил принял позднего гостя, разбудил жену, затеял угощение. Детей у него не было и для гостя у него всегда находилось местечко...
Кушали молча, незаметно, исподлобья, поглядывая друг на друга, думая каждый о своем. Раджими исходил из простого расчета: отдохнуть, поесть, а тогда уж говорить о деле, чтобы в случае неудачи вновь не оказаться на улице усталым, голодным. А Джалил из вежливости ожидал первого слова от гостя.
Когда, наконец, Раджими, выпив пять пиал чаю и плотно закусив разогретым бешбармаком, сказал, зачем он пришел, Джалил коротко ответил:
— Подумаю. Думать надо.
Сколько ни пытался Раджими вызвать хозяина на более откровенный разговор, тот неизменно отвечал:
— Думать надо. Подумаю.
Гостя разбирала злость, но он так и не смог вытянуть у Джалила другого ответа.
Улегшись на ватные одеяла, Раджими стал ждать. Хозяин тоже лег и быстро уснул. В комнате стало тихо. Гостя стало клонить ко сну. Утомленный за день, Раджими задремал. Но сейчас же проснулся. Ему показалось, что кто-то ходит по комнате. Он посмотрел на постель Джалила. Она была пуста. «Ушел», — мелькнула мысль. Раджими поднялся и подошел к приоткрытой двери. Тишина... Чуть слышно донесся голос Джалила из другой комнаты:
— Иди быстрее, пока он спит, и сейчас же возвращайся.
Заговорила женщина, повидимому, жена хозяина:
— А ты дверь на замок и сторожи... Зачем лежишь с ним в одной комнате?
— Я знаю, что делаю...
Раджими мгновенно сдернул с гвоздя халат, бесшумно, точно ящерица, юркнул в дверь и крадущейся походкой поспешил вон со двора.
Остался один Бахрам-ходжа, но до него — добрый десяток километров. Поспеть бы только до света.
Раджими шел, теряя с каждым шагом веру в успех дела, и сердце его все более ожесточалось.
— Уйду туда и не вернусь больше, — шипел он сквозь зубы. — Будь проклят тот день, когда я согласился остаться здесь!
Уверенности в том, что выручит Бахрам-ходжа, было мало, но Раджими шел к нему, шел потому, что другого выхода не было. Может быть, Бахрам-ходжа все-таки выручит. Он человек другого покроя. Он всю жизнь был имамом шиитов, являлся другом отца Раджими, вместе с ним хаживал в Мешхед. Бахрам-ходжа знает в горах все тропы.
Если Бахрам-ходжа и откажет в помощи, то никогда не предаст.
На востоке гасли звезды, бледнело небо, когда Раджими достиг цели. В дом Бахрам-ходжи он вошел без опаски, но и без надежд.
Имам уже встал. Как крепко над ним поработало время! Лицо его, испещренное глубокими морщинами, походило на ореховую скорлупу, узкая длинная борода достигала поясного платка.