Юргенс залпом выпил вермут и снова лег в постель. Зябко поеживаясь, натянул на себя одеяло по самую шею и закрыл глаза. Все из головы долой! Надо помнить лишь одно: двести девять — дробь — девятьсот два....
11
Перед рассветом в окно к Денису Макаровичу кто-то постучал, постучал тихо, одним пальцем. Изволин проснулся сразу. Не двигаясь, он прислушался, желая проверить, не ошибся ли. Через несколько секунд стук повторился. Денис Макарович осторожно поднялся с постели и на цыпочках подошел к окну. Оно, по обычаю, было завешено одеялом. Отодвинув его край, Изволин всмотрелся в темноту. У окна кто-то стоял, повидимому, мужчина: Денис Макарович разобрал очертания шапки на голове.
— Кто там? — приглушенно спросил Изволин.
Человек за окном приложил лицо к стеклу и ответил:
— Свой...
Голос показался Изволину знакомым, где-то он его слышал. Денис Макарович стал всматриваться в очертания лица, однако темнота скрывала его.
— Кто свой-то? — переспросил Изволин.
— Впустите, — проворчал незнакомец, — тогда и узнаете.
Денис Макарович медленно опустил одеяло и пошел к двери. Глубоко в сердце родилось волнение, оно усиливалось с каждым шагом. «Кто, зачем?» — беспокоила тревожная мысль. Изволин на секунду задержался у порога, потом решительно откинул крючок и распахнул дверь.
С улицы, пахнуло холодом. Изволин машинально застегнул ворот рубахи и выглянул наружу. Из темноты выплыла неясная фигура. Человек приблизился к двери, и теперь Денис Макарович ясно разглядел незнакомца. Он был одет по-крестьянски — поддевка, русские сапоги, на голове шапка-ушанка; лицо заросшее бородой, но молодое.
— Не узнаете, Денис Макарович? — устало проговорил незнакомец, поднимаясь на крыльцо.
— Нет, — ответил Изволин.
— А я вас сразу признал... по голосу...
Изволин промолчал. Он пытался вспомнить, где мог встречаться с этим человеком, но безуспешно. Однако, не было сомнения, что незнакомец знает его, Изволина, и пришел с каким-то делом.
— Пройдите, — сухо проговорил Денис Макарович и прислонился к косяку двери, пропуская в комнату гостя.
Когда дверь захлопнулась, незнакомец вздохнул и почти топотом попросил воды.
Изволин засветил коптилку, вернулся в переднюю и вынес ковш с водой. Незнакомец жадно припал к нему и, не отрываясь, осушил начисто.
— Ну, вот... теперь можно к разговаривать...
Денис Макарович принял пустой ковш и остановился у стола, намереваясь слушать.
— Я пришел с вопросом... Один человек интересуется: когда будут вареники с клубникой?
Лицо Дениса Макаровича просветлело, он улыбнулся.
— Когда привезешь Иннокентия. — Изволин подошел к гостю и крепко пожал ему руку. — От самого?
— От самого... Сашутку помните, вместе с Иннокентием тогда приезжал? Ну, так это я и есть.
— Вспомнил, вспомнил... А ведь я бы не признал.
— Да я и сам себя сейчас не узнаю, — гость погладил рукой обросшее лицо, — хоть в попы записывайся...
И гость и хозяин рассмеялись.
— Дело есть... — сказал тихо Сашутка, — серьезное дело
Денис Макарович пододвинул стул, сел рядом с Сашуткой и наклонил голову.
— Можешь говорить, чужих никого.
Гость говорил полушопотом. Изволин слушал внимательно, и чем больше подробностей он узнавал от Сашутки, тем серьезнее становилось его лицо.
— Плохо, плохо... — сказал Изволин. — Вот ведь неудача какая. Надо что-то делать...
Он встал, прошел в соседнюю комнату и, наклонившись над спящим Игорьком, осторожно коснулся головы мальчика.
— Сынок...
Игорек проснулся и удивленно посмотрел на Дениса Макаровича.
— Сынок, — шепнул Изволин, — быстро оденься, пойдешь к Никите Родионовичу.
12
Морозное утро висело над городом. Снег не падал, но в воздухе блестели, переливаясь в лучах негреющего солнца, мириады порхающих серебристых звездочек.
Ожогин шел по усыпанной снегом узкой дорожке следом за Игорьком. Мальчик шагал быстро и уверенно, не оглядываясь, не останавливаясь. Он вывел Никиту Родионовича на окраину города. Здесь уже не было тротуаров, мостовая с протоптанными пешеходами тропинками вела на выгон. Вдали чернела стена соснового бора. Улица была безлюдна. Небольшие деревянные дома с палисадниками стояли поодаль друг от друга. Когда-то заботливо выращенные фруктовые сады поредели, деревья вырубили на топливо, лишь молодняк сиротливо поглядывал из-за заборов.
Игорек остановился возле рубленого, выходившего тремя окнами на улицу, домика, присел на лавку у ворот и поднял «уши» своей шапчонки. Это условный сигнал. Ожогин замедлил шаг. Игорек поднялся с лавки, прошел несколько домов и повернул навстречу Никите Родионовичу — он проверял, нет ли хвоста за Ожогиным. Убедившись, что улица пуста, Игорек юркнул во двор. Его примеру последовал и Никита Родионович.
Во дворе их встретил звонким лаем небольшой, но очень лохматый пес. Он рвался с привязи, бросался к калитке, и Ожогину пришлось задержаться у самого входа.
На лай из дома вышел высокий, худой мужчина, в котором Никита Родионович, по описанию Изволина, без труда признал Игната Нестеровича Тризну. Большие глаза его, кроме скорби и тоски, казалось, ничего не выражали. Он был одет в поношенный шерстяной свитер и лыжные брюки, заправленные в сапоги.
— Верный! На место! — крикнул Тризна и, схватившись рукой за грудь, закашлялся. — Проходите в дом, а то он не успокоится.
Пес, виляя кудлатым хвостом, послушно полез в деревянную будку.
Дом состоял из двух комнат и передней. Внутри было чисто, уютно. Но на душе у Никиты Родионовича сразу же стало тягостно, тревожно, будто сюда вошло горе, и изгнать его невозможно. Вероятно, это впечатление создавал своим видом безнадежно больной Тризна.
Когда Игнат Нестерович усадил гостей и заговорил, гнетущее чувство рассеялось. Говорил Тризна приятным грудным голосом, отрывисто, глухо покашливая.
— Товарищ Ожогин?
— Да.
— Говорил мне о вас Денис Макарович... — Тризна посмотрел на Ожогина долгим, внимательным взглядом. — Обещали передатчик наладить...
— Обещал попытаться, — сказал Никита Родионович.
— Что ж, это все одно... Раз знание есть в этом деле, значит, и наладите.
Тризну опять потряс приступ мучительного кашля. Лицо Игната Нестеровича исказилось, потемнело. Он придерживал рукой грудь, пытаясь хоть немного облегчить боль.
«Тает парень на глазах, — сказал о Тризне Денис Макарович, — жить ему осталось немного.» Сейчас Ожогин вспомнил предсказание Изволина. Тризна, видимо, и сам понимал, что дни его сочтены. Может быть, поэтому он был так мрачен и неразговорчив, так торопится в делах, стараясь их решить скоро и наверняка. Никита Родионович никак не мог представить, чтобы изнуренный болезнью Тризна мог убить среди белого дня, на центральной улице эсэсовца. Но теперь, увидев, старого пролетария, сразу понял — Тризна может. Этот человек горел внутренним буйным огнем и для него любое дело, грозившее неминуемой гибелью, не страшно. Зная, что жить ему осталось немного, Тризна хотел отдать свои последние дни ради счастья тех, кто может жить и насаждаться им. От этих мыслей Ожогину стало нестерпимо тяжело. Он отвернулся от бьющегося в кашле Тризны и стал смотреть в окно. День разгорался ясный, солнце особенно ярко светило, купаясь в сверкающем инее, покрывающем крыши домов, деревья, землю. Лучи его падали на подоконник, на угол стола.
Наконец, кашель у Тризны стих, он тяжело вздохнул.
— Вы слышали что-нибудь о гестаповце Родэ? — неожиданно спросил он Ожогина.
Никита Родионович задумался. Родэ? Кажется, о нем он что-то слышал. Фамилия знакомая.
— Родэ бешеная собака, — мрачно сказал Тризна и после небольшой паузы добавил: — Никто из его рук не вышел живым.
Никита Родионович силился понять смысл сказанного, ему хотелось знать, почему Тризна заговорил вдруг о Родэ.
— Родэ тоже умрет... — закончил Тризна, — и умрет раньше меня.
Ожогин снова с недоумением посмотрел на собеседника. Возможно, конечно, что Родэ умрет раньше Тризны, но он все еще ничего не понял. Уж не разговаривает ли Игнат Нестерович сам с собой.
— Я его убью, — твердо сказал Тризна.
— Вы? — удивленно спросил Никита Родионович.
— Да, я. И вы мне в этом поможете. — Он поглядел испытующе на Ожогина. — Зачем вы скрываете свои возможности?
— Я вас не понял... какие возможности? — смог лишь сказать Ожогин.
Тризна сразу не ответил, а выдержал небольшую паузу.
— Мне известно, что к вам благоволит дочь Трясучкина...
— Ба! Вспомнил! Простите. — Никита Родионович хлопнул себя по лбу и рассмеялся. — Вот, оказывается, где я слышал об этом гестаповце Родэ.
— То-то... Забыли.
— Забыл, каюсь, но еще не пойму, чем я могу помочь.
Игнат Нестерович посмотрел на сидящего туг же Игорька. Тот, казалось, увлекся книжкой и не слушал взрослых.
— Поди-ка, хлопчик, к тете Жене и Вовке. Они там скучают без тебя, — сказал Тризна Игорьку.
Иго-рек положил книжку на подоконник и направился во вторую комнату. По выражению его лица можно было понять, что он отлично догадывается, зачем его посылают к тете Жене, — он в комнате лишний.
Игнат Нестерович прикрыл за Игорьком дверь и, откашлявшись в кулак, вновь сел против Никиты Родионовича.
— Надо использовать это, — начал он.
— Что «это»?
— Как что? — нервно спросил Тризна. — Я говорю о расположении к вам дочери Трясучкина.
— А-а... Так, так.
— Надо ответить взаимностью.
Никита Родионович несколько раз погладил свою густую шевелюру. Вспомнилась агрессивная тактика Варвары Карповны, и ему стало не по себе. Он повел плечами.
— Ответить взаимностью?..
— Это редкая возможность, — тихо продолжал Игнат Нестерович. — Вы не представляете себе, какое чудовище этот Родэ.
Тризна коротко рассказал о нем.
Родэ — садист. На допросах он жестоко истязает свои жертвы, глумится над ними. Он изнасиловал и задушил собственными руками дочь патриота Клокова, отказавшуюся указать местонахождение отца. От его рук погибли патриоты Ребров, Мамулов, Клецко, Захарьян. Все, кто попадал в руки Родэ — виновный или невиновный, уже не выходил на свободу. Родэ — животное в образе человека.