плачиваются эти маленькие листочки бумаги, сколько ночей, сил, здоровья отнимают они у подпольщиков, какой угрозе и опасности подвергаются товарищи, выпускающие их.
— Нет, нет, — шептал старик, — пусть лежат... пусть будет, что будет...
Ночь эта была еще тревожнее, чем прошлая. Вагнер ждал обыска, но никто не появлялся. Не пришел никто и днем. Это еще больше обеспокоило старика. Вагнер опасался слежки. Поэтому Алим постоянно дежурил у окна, чтобы в случае появления друзей предупредить их об опасности, и все были предупреждены, кроме одного Гуго Абиха. Гуго был товарищем сына Вагнера — Отто. Тогда, при аресте, он чудом вырвался из лап гестапо.
Гуго не взяли и в армию. Он страдал сильной близорукостью. Во время войны Абих работал чертежником в секретной лаборатории авиационной фирмы «Фокке-Вульф». Там немцы не решались пользоваться трудом иностранцев — подневольных рабов.
И вот Гуго не появлялся. Неужели с ним что-нибудь стряслось? Гуго был осторожен, он не должен оказаться глупее врагов.
Вагнер и Ризаматов бродили как тени по дому, не находя себе ни места, ни покоя, с минуты на минуту ожидая появления гестаповцев.
Ожогин и Грязнов умышленно избегали встреч с хозяином, но внимательно следили за ним. Сверток так и лежал в дупле, и им было ясно, что Вагнер кого-то ожидает. Кому-то он должен сдать листовки. Не будут же они вечно лежать в дупле.
Прошло три дня. Никита Родионович, лежа на кровати, обдумывал текст радиограммы, которую предстояло передать на «большую землю». В это время его окликнул Андрей, отошедший от окна.
Во двор вошел незнакомый человек.
Ожогин поднялся с кровати.
— Теперь смотри за садом, — предупредил Никита Родионович.
Грязнов разулся, открыл окно и, посмотрев во все стороны, вылез на крышу. Он улегся около стены мезонина, откуда был виден сад, и стал наблюдать. От нагретой солнцем крыши шел жар, и Грязнов чувствовал, как ему припекает живот, руки, грудь, но он терпел. Не меньше чем через полчаса в саду показался Вагнер. В руках у него была клеенчатая сумка. Он медленно прошелся по центральной дорожке в глубь сада, постоял несколько секунд у стены, а на обратном пути подошел к яблоне, быстро вынул из дупла сверток и положил его в сумку. Держал себя старик неуверенно, настороженно, будто чувствовал, что за ним кто-то наблюдает
— Листовки в доме, — доложил Грязнов, возвращаясь в комнату.
Никита Родионович одел пиджак, положил в карман взятые из дупла листовки и начал спускаться вниз. Бесшумно, по мягкой дорожке, он достиг кухни. До слуха долетали отрывки приглушенного разговора между хозяином и гостем.
— Я боюсь ареста... чувствую, что мне его не избежать, — произнес Вагнер.
Ожогин сильно толкнул дверь и вошел в кухню.
Его появление совершенно различно подействовала на гостя и хозяина. Альфред Августович, сидящий на табурете, весь сжался в комок и неподвижными глазами уставился на Ожогина. Гость, худощавый блондин среднего роста, в роговых очках, стремительно поднялся с места, положил сумку на сверток листовок и вызывающе посмотрел на Никиту Родионовича.
Несколько секунд прошло в тягостном молчании, которое нарушил Ожогин.
— Почему вы так боитесь ареста? — спокойно спросил он Вагнера.
— Откуда вы выдумали? — глухо произнес Альфред Августович.
Никита Родионович усмехнулся.
— Я ничего не выдумал, а услышал это только что из ваших уст...
Губы Альфреда Августовича подергивались. Заметно было, что ему стоило больших внутренних усилий сдерживать рвавшееся наружу волнение.
— Вы ошиблись... Вам могло показаться... — пробормотал он.
Никита Родионович вынул из кармана листовки и бросил на стол.
— А не поэтому ли вы боитесь ареста? — спросил он.
— Зачем вы это делаете? — громко сказал гость, вмешавшись в разговор. — Какое отношение имеет ко всему этому Вагнер? Вы где-то достаете эти прокламации, а потом спрашиваете его, откуда он их берет.
— А это что? — спросил Никита Родионович и быстро выдернул из-под руки гостя клеенчатую сумку.
Листовки рассыпались по столу. Гость побледнел. Вагнер, закрыв лицо руками, повалился на стол. У Ожогина уже более нехватало сил продолжать игру.
— Минутку внимания! — сказал он. — Нас вы можете не бояться. Все нам известно: и дупло в яблоне, и листовки, и патроны, и гранаты, и люди, которые приходят к вам за всем этим добром. Андрей! Иди сюда! — крикнул он в дверь.
Вагнер, ничего не соображая, смотрел на квартиранта.
Вошел Андрей и, увидя на полу листовки, широко, подкупающе улыбнулся. Не зная, что произошло в кухне, но считая, что старший друг уже объяснился, он протянул руку Вагнеру. Тот не без робости пожал ее. Грязнов подал руку гостю, и тот, удивленный, ответил пожатием.
— Собирайте все и опять в дупло, — рассмеялся Никита Родионович, — а потом оба поднимайтесь к нам. «Поговорим по душам...
8
Альфреда Вагнера мучило смутное сомнение. Он всем сердцем желал видеть в своих квартирантах друзей, настоящих друзей, но он не мог избавиться от мысли, что гестапо подослало ему под видом советских людей своих лазутчиков и через них пытается разоблачить антифашистов.
Но через несколько дней после объяснения в кухне произошел эпизод, положивший конец всем тревогам и сомнениям старика.
Как-то ночью, когда Вагнер и Алим уже собирались лечь спать, раздался стук в дверь. Вошел Ожогин.
— Прошу извинения, но у меня дело, не требующее отлагательства, — сказал он и подал Вагнеру кусочек бумаги. — Вам это говорит о чем-нибудь?
Вытянув руку с бумагой, как это делают все, страдающие дальнозоркостью люди, старик стал читать. На листке были написаны фамилия, имя и год рождения его сына, время призыва его на военную службу, номер части, в которой он служил. Радужные круги поплыли перед глазами Вагнера. На мгновение возник вопрос: что означает эта очередная выдумка русского?
— Речь идет о моем сыне Карле, погибшем на фронте... — проговорил Вагнер взволнованно.
— Ваш Карл жив, — сказал Ожогин, — но об этом ради его будущего никто не должен знать... Зимой сорок второго года он, уничтожив предварительно двух офицеров и водителя машины, ушел к советским партизанам и сейчас работает у них разведчиком и переводчиком, как владеющий русским языком...
Старик Вагнер взялся за сердце, глаза его стали влажными. Прощание с сыном в тот далекий, ушедший в прошлое день, встало перед ним мгновенно во всех своих деталях. Он ясно помнил слова, сказанные Карпом при расставании: «Отец! Воевать с русскими я не буду. Не потому, что я трус, не потому, что не люблю родину, а потому, что хочу быть таким же честным немцем, каким был брат». Тогда Вагнер горячо обнял сына, поцеловал в глаза и ничего не сказал. Они хорошо поняли друг друга. А потом пришло извещение, бумажка, что Карл Вагнер погиб на фронте.
Вагнер тяжело опустился на кровать.
Он плакал. Но это были слезы радости. Молчавший до сих пор Алим подошел быстро к Никите Родионовичу и порывисто схватил его за руки.
— Товарищ... брат... дорогой... — только и произнес он.
...На другой день обедали впятером. Пятым был гость — Гуго Абих. Обед прошел оживленно. Больше всех говорил сам хозяин.
Разговор зашел о последних событиях.
Радио и газеты разнесли по стране и по всему миру новость: в ставке Гитлера разорвалась бомба. Несколько человек из окружения фюрера ранено, двое умерли. Гитлер отделался испугом и легкими ушибами.
— Неизвестно, как он остался жив, — удивился: Гуго.
— Зато всем хорошо известно, как попала бомба в его логово. Туда входят не все, — заметил Вагнер. — Портфель с бомбой оставил у него полковник Штауффенберг, после доклада...
— Там называют еще ряд видных фамилий, — сказал Грязнов.
Да, среди заговорщиков генерал-фельдмаршал фон-Вицлебен, генерал-лейтенант фон-Хазе, генерал-полковник Бек, генерал-полковник Геппнер, генерал Ольбрихт, генерал-майор Штиф. Болтают, что они захватили вначале узел связи, помещение верховного командования сухопутной армии. Это что-нибудь да значит.
— Болтают много и болтают по-разному, — добавил Альфред Августович. — Гитлер говорит, что речь идет о заговоре нескольких офицеров, Дениц — о генеральской клике, Геринг — о группе бывших генералов, а радио-брехун Дитмар — о целом преступном круге.
— Уже кое-кого успели расстрелять, — сказал Гуго.
— Расстрелять можно многих, но сам факт не расстреляешь, не повесишь и в гестапо не посадишь. Факт остается фактом, — рассмеялся Грязнов.
— Правильно, очень правильно, — одобрил Вагнер.
Беседа становилась все оживленнее, и Алим вынужден был проверить, достаточно ли прочно закрыты окна на улицу.
— Я очень рад случившемуся, — сказал Гуго Абих, — теперь им станет ясно, что народ дальше уже не может терпеть гитлеровский режим.
— У нас говорят старики на родине, что если народ вздохнет — будет буря, — осторожно заметил Алим. — Но тут что-то не видно бури.
Ожогин и Грязнов рассмеялись.
Плохо знающий русский язык Гуго попросил перевести, что сказал Ризаматов, и выразил на лице недоумение.
— Да, народ не должен терпеть этот режим, — заговорил снова Вагнер, — но заговорщики, Гуго, это не народ...
— А кто же? — спросил Абих.
— Гм... Какой же это народ? Это несчастная кучка, горстка офицеров, решившая ценой смерти своего бывшего кумира спасти свою собственную шкуру. Они поняли, но очень поздно, что Гитлер не Александр Македонский и не Наполеон, и что полмира он им не даст. Где они были, эти герои, когда Гитлер, попирая все договора, начинал свою кровавую авантюру? Разве они, эти геппнеры, беки и прочие, не поддерживали его планы похода на восток? Разве они не видели что Гитлер превращает Европу в пустыню смерти? Разве не видели они, что от рук фашистов гибнут миллионы невинных, беззащитных людей? Почему они молчали до сих пор? Да даже и сейчас, почему они не обратились к народу, к солдатам, а решили провести «дворцовый переворот»? Нет, народ здесь не при чем... — Вагнер перевел дух и, взлохматив седые волосы рукой, встал из-за стола и заходил по комнате.