Тот поднял голову, посмотрел без всякого любопытства на Ожогина и снова углубился в бумаги. Он быстро перекидывал лист за листом, изредка поплевывая на пальцы. Худое, с впалыми щеками, удлиненное лицо, острый подбородок, узкие плечи, бледные, костлявые руки, не знавшие физического труда, — это все, что заметил Никита Родионович. Гестаповец, приведший Ожогина, указал ему на скамью и заявил тоном приказа:
— Ждите! — и сам ушел.
Никита Родионович сел. Прошло несколько минут. Казалось, присутствия Ожогина не замечали. Никита Родионович тихо кашлянул, желая обратить на себя внимание, но и это не подействовало. Гестаповец даже не оторвал глаз от бумаг, которые просматривал.
Лишь через десять-пятнадцать минут он отложил дело и обратился к Ожогину:
— Как вы сюда попали?
Никита Родионович объяснил, что пришел к майору Фохту по особому вопросу и только ему может изложить его.
— Говорите, — произнес сухо и безразлично гестаповец, — я майор Фохт.
Ожогин удивленно открыл глаза.
— Простите, но я знаю другого майора Фохта...
— Это не играет никакой роли, рассказывайте.
Никита Родионович попытался возразить.
— Сотрудник, приведший меня сюда, также назвался майором Фохтом, — сказал он нерешительно.
— Тем лучше, вы могли ему изложить свою просьбу.
Для Ожогина стало ясно, что им мало интересуются, больше того, откровенный разговор здесь не поможет. Поэтому Никита Родионович вынул пропуск и попросил указать в нем, что обладатель его является военнопленным. Гестаповец непонимающе посмотрел на него:
— Зачем это нужно?
— Я и мои друзья — работники Юргенса, у нас нет никаких документов, — пояснил Никита Родионович.
— Об этом должен был позаботиться Юргенс, — ответил гестаповец, — и если не позаботился, значит, считал излишним или нежелательным наличие у вас иных документов.
— Но Юргенса нет в живых, а времена изменились, — старался оправдать свою точку зрения Ожогин.
— Что вы этим хотите сказать? — зло спросил гестаповец.
— Без документов мы лишены возможности вообще находиться в городе, нас могут в любую минуту арестовать военные власти...
Гестаповец поднялся с кресла и пристально посмотрел на Ожогина.
— Арестовать... — повторил он медленно и, будто что-то обдумывая, снова сел, порылся в бумагах. На лице его заиграла едва уловимая злорадная улыбка.
Неожиданно зазвенел телефон. Гестаповец, как показалось Ожогину, испугался звонка. Он дрожащей рукой поднял трубку, приложил к уху.
— Я... Да... Заканчиваю... — Лицо его покрылось бледностью. — Уже сейчас? — спросил он растерянно и, положив трубку, мутными глазами уставился на Ожогина, словно не соображая, зачем он тут. Потом он медленно подошел к двери, распахнул ее и громко крикнул в коридор: — Мейер!
Не дожидаясь, пока кто-нибудь отзовется, он вернулся к столу и стал собирать бумаги. Делал он это вяло, как будто не знал, куда что положить.
Вошел унтер-офицер низенького роста, с круглым бабьим лицом и высокой талией и, вытянувшись, доложил о себе.
— Машины готовы? — спросил гестаповец.
— Так точно!
— Если в первой есть место, посади этого. — Он доказал на Ожогина. — По группе «Б». Понял?
Унтер-офицер утвердительно кивнул головой и подошел к Ожогину. Не понимая, что происходит, Никита Родионович обратился к гестаповцу:
— Это недоразумение, я настаиваю, чтобы меня выслушали...
— Веди! — коротко бросил гестаповец унтер-офицеру.
Тот крепко схватил Ожогина за руку.
— Моя просьба в интересах разведки, — продолжал Никита Родионович.
— Все к дьяволу! — выругался гестаповец. — Веди!
Унтер-офицер потянул Ожогина к двери и бесцеремонно вытолкнул в коридор. Не выпуская руки Никиты Родионовича, он повел его к выходу во двор. Здесь стоял дежурный. Унтер-офицеру пришлось объяснить, что человек, которого он сопровождает, по распоряжению старшего следователя Лемана должен быть отправлен в первой машине. Дежурный ничего не сказал и пропустил их. Они очутились во дворе.
Никита Родионович увидел темносерые кирпичные стены и множество маленьких окон с решетками. Двор был асфальтирован, во всех углах стояли автоматчики. В центре находилась вышка с пулеметной установкой. Около нее с заглушенными моторами стояло несколько закрытых машин. Дверца одной из машин была открыта. Два гестаповца стояли тут же и о чем-то тихо разговаривали. Они, видимо, ожидали заключенных. Унтер-офицер, сопровождавший Ожогина, подвел его к этой машине и хотел уже усадить в нее, но два гестаповца запротестовали. Начался спор, из которого Никита Родионович понял, что в машине должны следовать какие-то особо важные преступники по наряду главного прокурора. Унтер-офицер несколько раз ссылался на старшего следователя Лемана, но это не помогло, и он вынужден был вместе с Ожогиным отойти в сторону.
В это время из помещения выскочил высокий немец с револьвером в руке и громко подал команду:
— Конвой, сюда!
Десять автоматчиков торопливо выстроились цепочкой между машиной и каменным зданием внутренней тюрьмы. От Ожогина не ускользнуло, что находившиеся во дворе с особым вниманием наблюдали за всем происходившим.
Через несколько минут начали выводить заключенных. Первый и второй были в штатском, в теплых пальто и фетровых шляпах, один пожилой, полный, второй моложе, с черными усиками. Третий, шедший сзади, был одет в форму гестапо, но только без знаков различия, нашивок и ремня. Когда он приблизился, Ожогин вздрогнул: это был майор Фохт. Он шагал спокойно, с достоинством поглядывая по сторонам.
— Что тут происходит? — тихо спросил Ожогин стоящего рядом унтер-офицера.
Тот посмотрел на него с удивлением и ответил:
— Ничего. Отправляют заключенных...
— Но это же майор Фохт?
— Был майор, и не Фохт, а Цислер, — нехотя объяснил унтер-офицер.
Никита Родионович ничего не понимал.
Когда заключенных стали сажать в автомобиль, майор повернулся в сторону, где стоял Ожогин, и взгляды их встретились. Будто старому знакомому, Фохт улыбнулся и, как показалось Никите Родионовичу, даже кивнул головой. Ожогин ответил тем же.
— Какая-то комедия, — прошептал он.
Дверцы захлопнулись, и машина, издав сигнал, выкатила со двора. На место первой выехала другая вместительная темносерая машина.
За стенами тюрьмы раздался шум, заглушенные крики, и гестаповцы начали выводить во двор вторую партию заключенных. Первым вышел старик. Волосы, лицо, одежда были почти одно-го и того же пепельного цвета. Он хромал, и при каждом шаге лицо его искажалось гримасой. Следом за стариком двигался мужчина в арестантском халате, с металлическими наручниками. Подняв голову, он жадно смотрел вверх, будто давно уже не видел неба, и на лице его засветилась улыбка. Третий упирался, он тихо, но энергично что-то доказывал конвоиру, но тот, не обращая внимания на его слова, подталкивал его.
— Быстрее! — раздался окрик старшего, и солдаты охраны принялись помогать конвоирам.
Несмотря на усилия гестаповцев, посадка протекала медленно. Почти все заключенные были больны и едва двигались.
Крики за стеной перешли в вопли. Кричала женщина. Отдаваясь эхом в большом коридоре, слова искажались, и Ожогин не мог разобрать их. По телу Никиты Родионовича пробежала дрожь. Отвернувшись, он старался не смотреть в сторону тюрьмы. Шли минуты, цепочка заключенных не прерывалась. Вдруг неожиданно конвоиры засуетились, послышалась грубая брань. Ожогин глянул в ту сторону, где стояла машина. К ней волокли юношу. Это был здоровый, рослый парень, он упрямо и с ожесточением отбивался от конвоиров, которые пытались втолкнуть его в машину.
— Убивайте здесь! — кричал он, задыхаясь. — Здесь! Я не поеду... Не поеду!
Тогда подбежал старший и рукояткой пистолета сильно ударил юношу по голове. Тот сразу обмяк и, покачиваясь, стал опускаться на колени. Двое конвоиров подхватили его под руки и втолкнули внутрь машины.
В коридоре продолжали кричать. Освободившись от парня, конвоиры побежали в здание. Видимо, там шла борьба, потому что крик то смолкал, то опять возникал. Наконец, арестованную вытащили во двор. Женщина сопротивлялась. Ее длинные волосы закрывали лицо и грудь.
— Куда вы дели Берту? — кричала она, рыдая. — Где моя Берта? — уже охрипшим голосом повторяла женщина и билась в руках гестаповцев.
Уставшие и озлобленные конвоиры хватали ее за волосы, били по лицу. Когда женщину уже подвели к машине, она, увидев открытую дверь, вцепилась зубами в руку автоматчика. Тот вскрикнул, выругался и выпустил заключенную. Она бросилась в сторону, сбила с ног стоявшего на пути конвоира и стремительно побежала к закрытым воротам. Но прежде, чем она успела достичь их, раздалась короткая очередь из автомата. Женщина упала. Несколько секунд она лежала неподвижно, а затем чуть приподняла голову.
— Моя девочка... — захлебываясь кровью, проговорила она и смолкла.
Конвоиры подбежали к ней.
— В машину, — скомандовал старший, и женщину понесли.
Посадка окончилась. Надзиратель уже хотел захлопнуть дверцу, но унтер-офицер, стоявший около Ожогина, остановил его. Он потащил Никиту Родионовича к машине.
— Куда вы меня тянете? — энергично запротестовал Ожогин.
— Не рассуждать! — огрызнулся унтер.
— У вас нет оснований на это, — сопротивлялся Ожогин.
К ним подбежал гестаповец, руководивший посадкой.
— В чем дело? Что тут еще?
Унтер-офицер ответил, что должен отправить этого человека по распоряжению старшего следователя Лемана.
— Я не приму, — безапелляционно заявил немец.
Он пояснил, что машина идет по специальному маршруту и в лагерь попадет только к вечеру. Притом он не хочет брать на свою ответственность заключенного без наряда.
— Я не заключенный, — сказал Ожогин.
— Тем более, какого чорта суешь мне его, — ругнулся немец.
Унтер-офицер опешил. Оставив Ожогина, он побежал в здание.
Немец подошел к машине, что-то сказал шоферу, и через секунду мотор громко заревел. Автоматчики сели во вторую машину, стоявшую сзади. Дежурный начал открывать ворота.