но даже мне, штатскому человеку.
Шлепая по полу домашними туфлями, он подошел к этажерке и, взяв пачку газет, положил ее на стол поверх карты и стал просматривать статьи.
– Господам, которые пишут, мало дела до народа, – заметил он. – Что думают люди, что они хотят – это их не интересует. Они только рассуждают и говорят красивые фразы, – Вагнер поправил очки и приблизил к глазам страницу. – Еще неделю назад газеты кричали о контрнаступлении, о линии обороны, обещали какое-то секретное оружие, разъясняли, уговаривали, не скупясь на ложь и преувеличения. Эти писаки думают, что они в состоянии успокоить людей и вселить в них веру. Они ошибаются. Люди думают о завтрашнем дне, – Вагнер посмотрел на Ризаматова: – Ты, конечно, понимаешь, что это значит.
– Вам жаль свою страну, которая на ваших глазах идет к гибели? – тихо спросил Алим.
Вопрос собеседника причинил острую боль сердцу. Он, старик, не раз и сам задавал себе этот вопрос.
– Мне жаль мой народ, – сказал он просто и искренне. – Ваш Герцен говорил: «Народ нельзя назвать ни дурным, ни хорошим. В народе всегда выражается истина. Жизнь народа не может быть ложью». И вот народ мне жаль. Все тяготы и удары судьбы ложатся на его плечи. Его придавили, его терроризировали, примяли, морально изуродовали. Нравственная кабала достигла у нас невиданных размеров. Что может быть страшнее, когда народ лишается не только голоса, но и веры в свое счастье! Нацисты отбросили нас на тысячи лет назад, они столкнули с правильной исторической дороги целый народ, народ умный, способный, энергичный, и не только столкнули… Народ отупел, начал умственно вырождаться… Это и помогло фюреру привести страну к войне. Сотни тысяч погибли на фронте, сотни тысяч изнывают в лагерях. Кровью народа пропитана вся Германия… Тяжело, очень тяжело быть свидетелем нацистского режима!
Ночью Вагнеру не спалось. Он думал о своих новых квартирантах.
В их распоряжение был предоставлен мезонин, состоящий из двух небольших, но очень удобных и обставленных всем необходимым комнат. Квартиранты вели себя хорошо, старались ничем не стеснять хозяина. Но многое в них Вагнера удивляло. Вагнер вскоре догадался, что они не немцы, скорее всего – чехи. Именно так говорят чехи, овладевшие немецким языком не в Германии, а в России. Это открытие взволновало старика. Что заставило молодых, видимо образованных людей изменить своей родине и связать свою судьбу с нацистами? Зачем они забрались так далеко? Что хочет из них сделать Фохт? Как они смотрят на то, что Советская Армия подходит к границам Германии, а с запада приближаются войска американцев и англичан?
Одно казалось Вагнеру несомненным: в его доме – изменники, предатели своей страны. А такой сорт людей требует особой осторожности, бдительности. Старик в первый же день предупредил обо всем Алима. Решили придерживаться единой тактики: молчание, замкнутость, отказ от сближения с жильцами.
Сейчас, когда в доме наступила тишина, старик настороженно вслушивался в каждый шорох, в каждый звук. Разгоряченный опасениями мозг строил самые фантастические предположения.
Вагнер встал и на цыпочках вышел в переднюю, к лестнице, ведущей в мезонин. Здесь он остановился. Наверху было тихо. Где-то пел неугомонный сверчок.
«Спят, наверно», – подумал старик и, успокоенный, вернулся в свою комнату.
Но квартиранты и не думали спать. Два окна мезонина, плотно завешенные ковром и одеялами, не пропускали наружу свет. За освещенным яркой лампой столом, с наушниками на голове, сидел Грязнов. Сегодня четверг – условное время, и Андрей жадно ловил позывные Большой земли, данные «Грозным».
Ожогин внимательно следил за своим другом, за положением его руки, за выражением лица. Грязнов вдруг весь напрягся, бросил на Никиту Родионовича радостный взгляд и начал отстукивать ключом.
Это была первая связь с Большой землей. Если в условиях покинутого ими оккупированного города работа почти любой нелегальной радиостанции могла быть обнаружена врагом, то здесь, в Германии, такая возможность значительно возрастала. Значит, надо было изобрести что-то, что исключало бы возможность провала.
Помог делу Долингер. Ему было лень составлять своим ученикам по два раза в день тексты для тренировочных передач, и они получили возможность передавать депеши вольного содержания.
После долгого раздумья друзья решили так составлять депеши, чтобы они не навлекли на себя подозрений со стороны Долингера и в то же время содержали в себе те данные, которые интересуют Родину.
Прежде всего это решение следовало передать на Большую землю. Туда надо было передать и условный код, чтобы в слове или фразе, ничего не значащей для Долингера, свои могли найти то, что вложили в них Ожогин и Грязнов, – то, что интересовало Родину.
Через двенадцать минут Грязнов окончил передачу и получил подтверждение Большой земли в ее приеме. Теперь надо было ждать ответа.
Андрей свернул рацию, закрыл чемодан и спрятал его.
– Как? – спросил Ожогин.
– Приняли… Слушать приказали через три часа.
Три часа – это много: можно и отдохнуть. Спать, конечно, не хотелось. Друзья прилегли на одну кровать и начали беседовать.
Сегодня – четвертая ночь на новом месте. Они внимательно присматривались к хозяину дома – Вагнеру, о котором были наслышаны частично от Юргенса, частично ог Долингера. Вагнер у гитлеровцев слыл за человека не совсем благонадежного: поэтому-то их к нему и водворили. Старший сын старого архитектора, коммунист, задолго до войны был арестован, и с ним, кажется, расправились гестаповцы. Младший сын, Карл, пропал без вести на Восточном фронте. Но так ли это в действительности? Сведения нуждались в проверке.
Не укрылись от глаз Ожогина и Грязнова отношения, существовавшие между Вагнером и его работником. Наедине они обращались друг с другом очень просто; в присутствии посторонних Вагнер на работника покрикивал.
При каких обстоятельствах Алим попал в плен? Как завладел им Вагнер?
Не укрылось от друзей и то, что в доме Вагнера несколько раз появлялись посторонние лица, с которыми хозяин уединялся. Цель их прихода была неясна. А два дня назад Ожогин стал свидетелем интересного эпизода.
Рано утром Никита Родионович через окно вылез на крышу дома и стал устанавливать антенну. Потоки солнечного света били в лицо, в глаза, мешали работать. Ожогин повернулся спиной к солнцу, уселся около стены мезонина и начал соединять два куска провода. Внизу лежал двор, дальше – соседний сад, а еще дальше начинался лесок. Никита Родионович хотел уже подняться и подвесить антенну, когда увидел в саду работника Вагнера. Тот подошел к большой яблоне, осмотрелся вокруг, быстро сунул руку в дупло, извлек оттуда не то сверток, не то узелок небольшого размера и быстро спрятал его в карман. Потом так же быстро вернулся в дом.
«Вот это номер… – сказал про себя Никита Родионович и постарался запомнить яблоню. – Что же он там спрятал?»
Закончив установку антенны и возвратившись в комнату, он рассказал обо всем виденном Андрею.
– Давайте дальше понаблюдаем, – предложил Андрей.
В течение двух дней друзья поочередно вели наблюдение за яблоней. Вагнер и его работник подходили к ней дважды. Каждый раз они что-то извлекали из дупла и уносили в дом.
Характерно, что появление хозяина или работника в саду около яблони совпадало с приходом в дом кого-либо из посторонних. Один раз пришел нищий, второй раз – мастер-водопроводчик, третий – трубочист, четвертый – электромонтер, проверявший счетчик.
– Тут определенно что-то нечисто, – рассуждал Никита Родионович.
– Единственный выход – самим залезть в дупло и убедиться воочию, что там хранится, – предложил Андрей.
Никита Родионович не возражал.
Ночью, когда в доме все успокоилось, Андрей вышел в сад и, запустив руку в дупло, извлек объемистый сверток, перетянутый шпагатом. Упрятав его в карман, юноша возвратился в мезонин, где его с нетерпением ожидал Никита Родионович.
В свертке оказалось несколько сот листовок размером с почтовую открытку.
– Понимаешь, в чем дело? – спросил Ожогин, вынимая из свертка одну листовку. – Быстренько пойди и положи все на место. Возможно, что они понадобятся раньше, чем мы думаем.
Андрей положил листовки в карман и тихо, стараясь не производить шума, отправился вниз.
В листовке говорилось о том, что честные немцы должны содействовать победе союзников, уничтожать гестаповцев, эсэсовцев – подлинных врагов будущей Свободной Германии.
В ту ночь друзья долго не могли заснуть.
– Что же это получается, Никита Родионович? – спрашивал Андрей. – Куда мы попали?
– В очень интересный дом! – весело отвечал Ожогин. – Только осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Можно полагать, что наш хозяин связан с какой-либо патриотической организацией немцев. При помощи листовки я постараюсь вызвать его на откровенный разговор.
…Время пробежало незаметно, и за несколько минут до начала радиосеанса Грязнов извлек из чемодана рацию.
С каким трепетом ожидали друзья первой весточки, первого привета с Большой земли! Какими долгими казались короткие минуты!
Андрей аккуратно очинил пять карандашей. положил их перед собой, придавил пресс-папье несколько листков бумаги, чтобы они не двигались, и приладил наушники.
И наконец Родина заговорила…
Ожогин в возбуждении ходил по комнате, а Грязнов заносил на бумагу знаки.
Почти полчаса длился прием, но это уже не волновало друзей: чем больше передавала Большая земля, тем лучше.
– Нате… – проговорил Андрей, сбрасывая наушники и протягивая исписанный лист старшему товарищу.
Андрей стал укладывать рацию, а Ожогин уселся за расшифровку депеши. Прошло с добрый час, прежде чем непонятные на первый взгляд строчки приняли определенный смысл.
Большая земля одобрила инициативу своих разведчиков-патриотов. Больше того: им сообщался расширенный код, значительно облегчавший передачи в отведенное для работы с Долингером время. Родину интересовали определенные данные, и обо всем этом было сказано четко и ясно.