– Никита Родионович, мы опять не одни, опять вместе со всеми! – Андрей, веселый, возбужденный, заходил по комнате.
– Да, Андрюша, – Никита Родионович обнял друга за плечи, – мы снова на боевой вахте, и от нас ждут активных действий.
Главное заключалось в том, что в будущем, проводя сеансы с Большой землей, друзья могли не бояться за последствия: ведь они попросту «занимаются» с Долингером, выполняют его задания.
Тут же продумали текст радиограммы на завтрашний дневной сеанс. Надо было спросить Большую землю, известна ли ей судьба немецкого солдата Карла Вагнера.
Примерно через час Ожогин потушил свет, снял с окна маскировку и распахнул створки рамы.
– Постоим так, Андрюша, – тихо сказал Никита Родионович, – помечтаем каждый про себя.
Днем все население городка выгнали на земляные работы. В садах, скверах, в тенистых аллеях спешно рылись длинные и короткие зигзагообразные щели и окопы. Во дворах и на площадях оборудовались крытые, с несколькими выходами бомбоубежища.
От работ никто не освобождался. Вместе со всеми копали сухую землю недалеко от гостиницы старик Вагнер, его работник Алим, Ожогин и Грязнов. Немцы работали нехотя, как будто не понимая, что происходит; тревожными взглядами провожали пролетавшие в небе самолеты.
На город за все годы войны не упало ни одной бомбы, но беженцы – берлинцы и мюнхенцы – рассказывали столько ужасов, что стыла кровь в жилах. «Неужели дойдет очередь и до нас?» – думали многие горожане.
Работы прекратились внезапно из-за надвинувшейся грозы. Порывистый ветер поднял к небу столбы пыли, затмившие солнце; начался дождь.
Все бросились врассыпную. Ожогин и Грязнов, потеряв Вагнера и его работника, хотели бежать домой, но дождь усиливался с каждой минутой. Пришлось укрыться в гостинице Моллера.
Моллер обрадовался неожиданному появлению бывших жильцов и тотчас провел их в свою контору.
– Как не стыдно! – начал с укором хозяин. – Как только уехали из гостиницы, так и забыли о нас. Неужели нельзя урвать часок-другой, чтобы забежать в гостиницу и проведать своих искренних друзей?.. Да! – вдруг спохватился он. – Я совсем забыл спросить: у кого на квартире вы остановились?
– У Вагнера, на Альбертштрассе, – ответил Никита Родионович.
Моллер почесал за ухом и, прищурив глаз, посмотрел в потолок, что-то, видимо, припоминая.
– Не архитектор ли ваш Вагнер?
– Совершенно верно, – подтвердил Грязнов. – Вы его знаете?
Хозяин гостиницы загадочно улыбнулся и подмигнул Ожогину:
– Хозяин у вас того… птичка!
– Не понимаю, – удивленно поднял брови Ожогин. – Вы что-нибудь про него знаете?
– Как же, даже знаком немного, хотя афишировать такое знакомство в наше время небезопасно. Сам-то Вагнер, собственно говоря, ни рыба ни мясо, а вот старший сын – дело другое.
– Значит, птичка не он, а старший сын? – внес поправку Грязнов.
– Совершенно верно, – заулыбался Моллер, – именно старший сын. Он был коммунист. Его убили во время демонстрации.
Ожогин и Грязнов незаметно переглянулись.
– Вы сказали – старший сын? – делая вид, что не придает значения услышанному, спросил Никита Родионович. – Значит, у него были еще сыновья?
– Младший тоже погиб, но на фронте, в сорок первом году. Кажется, под Москвой.
Моллер замолчал, затем энергично встряхнул головой и продолжал:
– А вы сегодня тоже работали?
– Да, трудились вместе со всеми.
– Не пойму, для чего это! Неужели и наш город будут бомбить?
– Трудно сказать, – заметил Никита Родионович. – Похоже, что будут.
– Как по-вашему, – не успокаивался Моллер, – кто лучше: русские или американцы?
Ожогин уклонился от ответа. Открыв окно, он выглянул на улицу:
– Дождь, кажется, кончился. Пойдем, Андрей.
Друзья поднялись и, несмотря на уговоры Моллера посидеть еще с полчасика, распрощались и покинули гостиницу.
Вечером, увидя Вагнера сидящим в саду, на скамье с газетой в руках, Никита Родионович подошел к нему и подал листовку, изъятую ночью из дупла старой яблони:
– Это я поднял вчера на полу в столовой.
Старик побледнел и быстро отвел глаза от пристального взгляда Ожогина. Он растерялся и, делая вид, будто знакомится с содержанием листовки, старался выиграть время, чтобы ответить что-нибудь вразумительное и не выдать себя.
Никита Родионович продолжал молча стоять около Вагнера. Ему было жаль старика, но интересы дела и положение друзей требовали крайней осторожности, строгой проверки.
Вагнер понимал, что он слишком долго читает листовку, что пора ответить квартиранту, но что сказать, он так и не придумал, – беспомощно развел руками и посмотрел на Ожогина. Капельки пота, точно мелкие росинки, выступили на его лбу.
– Не могу ничего сказать, – проговорил он наконец. – Я просто поражен… как могла такая вещь оказаться в моем доме…
– Возможно, принес ваш работник? Он как, надежный человек?
– Что вы! Что вы! – запротестовал старик. – Это исключено. Его совершенно не интересует политика. Он – добросовестный батрак, и все… – и он вновь отвел глаза под пристальным взглядом Ожогина.
– Да, но тогда как же объяснить… – продолжал Никита Родионович.
– Не знаю… не знаю… Тут какая-то провокация. Среди моих редких посетителей нет людей подозрительных, занимающихся такими делами…
– За это, – прервал старика на полуслове Ожогин, – по головке не погладят. Особенно сейчас… Значит, вы затрудняетесь ответить? – и Никита Родионович протянул руку к листовке, желая взять ее обратно.
– Она вам нужна? – спросил Вагнер и смутился.
– Мне – да, а вам, по-моему, не нужна, – ответил Ожогин и, сунув листок в карман, прошел в дом.
Несколько минут Вагнер сидел без движения, глядя в одну точку. На него нашло оцепенение, в глазах стоял туман.
Не заметив упавшую со скамьи газету, старик медленно поднялся, чувствуя слабость во всем теле, и неуверенно направился к дому.
Наблюдательный Алим сразу заметил перемену, происшедшую с Вагнером.
– Что случилось? – тревожно спросил он.
Вагнер тяжело опустился на кухонную табуретку.
– Плохо, Алим, очень плохо… Нас с тобой ждут большие неприятности… – и он рассказал о происшедшем.
Ризаматов, чистивший картофель, отложил в сторону нож, вытер руки и прикрыл дверь в кухню.
Как могла листовка попасть в столовую? Ни он, ни Вагнер не заходили туда с листовками. Они проносили их по мере надобности в кухню и здесь передавали кому следует.
– Тут что-то не так, – сказал Алим. – Не обнаружили ли они дупло?
Вагнер нахмурил лоб и задумался:
– Не думаю… А впрочем, кто знает…
Вагнер и Алим просидели в кухне до поздней ночи, высказывая различные предположения и догадки. Настроение старика и юноши ухудшилось, когда квартиранты вышли из дома.
– Пошли докладывать, – заключил Вагнер.
– Сволочи! – со злобой сказал Алим и сжал кулаки.
Остывший вареный картофель стоял на столе, но до него никто не дотрагивался. Об ужине забыли, каждую минуту ожидали ареста.
– В дупле у нас ничего нет? – спросил Вагнер.
– Пусто, – ответил Алим.
– Мы ничего не знаем, ничего не видели, никто к нам не ходит… Так и будем говорить. А наших надо предупредить на всякий случай… Ты завтра в поле не ходи.
Старик поднялся, прошел в спальню и лег. Однако уснуть он не смог и вздрагивал при каждом звуке и шорохе.
Алим вовсе не ложился спать, решив ждать прихода квартирантов.
В полночь раздались шаги в доме и сдержанный говор. Старик и Алим насторожились.
Возвратились квартиранты. Они прошли наверх, и в доме воцарилась прежняя тишина.
Только под утро Вагнер и Алим заснули, но сон не принес отдыха взвинченным нервам.
Вагнер терялся в догадках. Он не сомневался в том, что листовка уже находится в руках какого-нибудь Фохта и тот строит планы разоблачения и поимки как авторов, так и распространителей ее. Но почему никто не пришел? Надо обязательно предупредить остальных.
Спустя некоторое время Алим вышел на улицу и занялся необычным делом: вооружившись лопатой, он стал счищать траву, которая росла на тротуаре между каменными плитами.
Примерно через полчаса на улице показался человек. Поравнявшись с Алимом и услышав от него несколько слов, он прошел мимо дома, не заглянув к Вагнеру. Еще через полчаса Алим прервал работу и покинул улицу.
– Предупредил, – улыбнулся Грязнов, осторожно наблюдавший из окна мезонина за Алимом.
– Напугали мы их, Андрюша, – заметил Ожогин. – Я понимаю их состояние и убеждаюсь в том, что тут мы имеем дело с честными людьми. Надо поскорее все объяснить, а то напортим только.
…Ночью, возвратившись с занятий от Долингера, друзья не вошли в дом, а незаметно углубились в сад и сели на одну из дальних скамеек. Отсюда, из-за кустов сирени, хорошо была видна большая часть сада. В течение часа тишина ничем не нарушалась. Друзья уже хотели покинуть свой наблюдательный пункт, как вдруг явственно услышали шум. Кто-то спрыгнул с задней стены и затих. Прошло несколько минут. Раздались осторожные шаги. По тропинке, в трех метрах от друзей, прошел мужчина. Ожогин и Грязнов затаили дыхание. Незнакомец приблизился к яблоне, задержался около нее на несколько секунд и вернулся обратно. Друзья не увидели, а услышали, как он вскарабкался на стену и спрыгнул по ту сторону.
– В дупле опять что-то есть, – сказал шепотом Ожогин.
– Это мы сейчас узнаем, – ответил Андрей.
Оба вышли из укрытия и осторожно приблизились к яблоне. Нетерпеливый Андрей опустил руку в дупло:
– Ого! Опять листовки, и много…
– Тише, – предупредил Никита Родионович. – Вынимай.
Тугая пачка листовок была перетянута шпагатом. Ожогин вытащил из середины несколько штук, а остальные положил обратно. Едва он успел это сделать, как раздался скрип дверей. Друзья быстро укрылись за стволами деревьев. С крыльца дома спустился старик Вагнер и направился по дорожке. На полпути он остановился, постоял с полминуты, как бы что-то обдумывая, а потом подошел к яблоне. Вынув из дупла сверток, старик подержал его, громко вздохнул и водворил его обратно.