…Стрелка приближалась к часу. Скоро должен был прийти из радиоцентра Андрей.
Находясь в течение целого года неразлучно друг с другом, друзья подчас не знали, о чем поговорить: кажется, все пересказано, переговорено, понятен каждый жест, каждый взгляд. А вот стоит остаться одному, как охватывает тревога. И ничего, конечно, особенно нового Андрей не принесет, ничем не обрадует, но как можно уснуть, не дождавшись его!
Как-то, вернувшись поздно домой, Ожогин застал Андрея бодрствующим.
– Почему не спишь? – спросил он.
– Одному что-то не спится, – ответил Грязнов.
Значит, и с Андреем происходило то же самое.
В городе завыли сирены, захлопали зенитки. Никита Родионович поспешил к окну. До слуха донесся рокот моторов. В комнату вбежал бледный Франц Клебер. Бомбежка вызывала у него припадки малодушия и страха. Трясущимися губами, заикаясь, он проговорил шепотом:
– Опять налет! Что же будем делать?
«Что посеяли, то и пожнете», – хотелось прямо и грубо бросить в лицо фашисту, но Никита Родионович сдержался и пожал плечами.
– Мой бог, что только творится! – пробормотал Клебер и начал проверять, плотно ли завешены окна.
Грохнули первые разрывы бомб, и как бы в ответ еще яростнее захлопали зенитки. Дом содрогнулся, с потолка посыпалась штукатурка, жалобно задребезжали оконные стекла, зазвенела посуда в шкафу.
Клебер бросился в угол, за большой холодильник, и опустился на колени.
Разрывы, одиночные и серийные, сотрясали воздух. Свет мгновенно погас. Взрывная волна в крайнем окне вышибла стекла и сорвала маскировку. В комнату хлынули потоки холодного воздуха.
Никита Родионович быстро надел шляпу, пальто и направился к выходу: оставаться в доме было небезопасно.
– Господин Ожогин, куда вы? – заволновался Клебер.
Как бы не слыша вопроса, Никита Родионович вышел в переднюю, но, вспомнив, что в шкафу стоит чемоданчик с рацией, вернулся в комнату. Клебер куда-то исчез. Захватив рацию, Ожогин через черный ход спустился на первый этаж и вышел в сад.
В воздухе стоял грохот от рева бомбовозов, разрыва бомб и стрельбы зениток. Лучи прожекторов беспорядочно рассекали темноту неба, скрещивались, собирались в пучки, вновь расходились. В разных концах города уже полыхали пожары, и над крышами метались яркие языки пламени.
Осколки рвущихся зенитных снарядов со свистом шлепались о крышу, врезались в землю.
Никита Родионович прошел вглубь сада, в кирпичную беседку, и сел на скамью.
– Хорошо! – шептали его губы после каждого нового взрыва. – Очень хорошо!
Шесть дней назад Ожогин лично сообщил на Большую землю о том, что город наводнен воинскими частями: на кладбище расположились танковые части, прибывшие с запада; на вокзале абсолютно все пути забиты эшелонами с военным грузом; на бывший гражданский аэродром, рядом со стадионом, с неделю назад перебазировалось большое соединение тяжелых бомбардировщиков; в тупике, за элеватором, укрытый маскировочными сетями, стоит состав цистерн с горючим.
Друзья с нетерпением поджидали советские самолеты, и вот сейчас они добросовестно, со свойственной советским людям деловитостью, хозяйничали над городом.
Радость была так велика, что Никита Родионович забыл об опасности, которой подвергался сам, оставаясь в саду. Дом Клебера был расположен недалеко от кладбища, и бомбы падали очень близко. В воздухе послышался зловещий рев. Ожогин выскочил из беседки и прыгнул в узкую щель, находившуюся рядом. Земля задрожала, и невероятной силы взрыв потряс воздух. Посыпались комья земли, щепки… Стряхнув с себя весь этот мусор, Ожогин почувствовал, что лежит на чем-то мягком. Он попытался выбраться из щели, но вблизи вновь ухнули два разрыва, и пришлось опуститься на прежнее место. Только теперь Никита Родионович понял, что под ним находится человек. Когда гул самолетов стал удаляться, Ожогин наконец спросил:
– Кто здесь?
– Это… это я, господин Ожогин… Неужели нам конец пришел? – бормотал Клебер.
– Вам-то еще не конец, – усмехнулся Никита Родионович, – а что касается вашего дома, то, кажется, ему действительно капут.
– Что? – в испуге закричал Клебер.
– Я говорю, что в ваш дом, очевидно, бомба угодила.
– Пресвятая Дева Мария! – и Клебер вскочил на ноги.
Щель находилась в глубине сада, и сразу нельзя было разобрать, что с домом.
Рокот бомбовозов переместился к окраине города, взрывы прекратились. Постреливали одиночные зенитки. Клебер вылез из щели и бросился к дому. За ним последовал Ожогин.
Предположения Никиты Родионовича подтвердились: вместо двухэтажного особняка была груда развалин…
Несколько минут Клебер находился в состоянии полного оцепенения. Он тупо смотрел в одну точку, потом вдруг заговорил, захлебываясь:
– Картины… картины… бронза… ковры… хрусталь… Мои драгоценности… Я собирал два года… Всю Белоруссию облазил… Я подвергал жизнь опасности… я хотел… я… я… – и, схватившись за голову, Клебер дико, исступленно захохотал.
Он хохотал, подняв руки к небу, издавая нечленораздельные звуки. Потом, перебравшись через развалины дома и угрожая кому-то кулаком, устремился по забитому грудами щебня тротуару вдоль улицы.
– Рехнулся, – сказал вслух Ожогин. – И поделом: будешь знать, что такое война и как она может обернуться!
Пока Никита Родионович лазил по развалинам, надеясь обнаружить что-нибудь из своих вещей, подбежал Андрей:
– Никита Родионович, цел? А я беспокоился!
– Ничего, Андрюша, – ответил Ожогин. – Все благополучно. Вот только квартира наша исчезла, словно сдуло ветром.
– Что же будем делать? – Грязнов огляделся кругом. – А рация?
– Я о ней позаботился… Она в саду, в беседке.
Грязнов рассказал о результатах бомбардировки. Железнодорожный узел выведен из строя, груженые эшелоны горят. Но больше всего досталось аэродрому. Стоявшие там самолеты запылали в первые же минуты бомбежки. Радиоцентра тоже уже не существует…
– Как?
– Очень просто. Два прямых попадания…
– Здорово! – коротко заметил Никита Родионович. – Пойдем попробуем подремать.
Укрывшись пальто, друзья улеглись на скамьях в беседке, но уснуть не смогли: давал себя чувствовать ночной холод – мерзли ноги, руки. Когда начало светать, стало видно, что изморозь покрыла крышу беседки, деревья, сухую траву.
– Пошли в город, – предложил Ожогин. – Спать все равно нельзя.
Улицы после налета были неузнаваемы. В разных концах полыхали пожары. Многие здания лежали в развалинах. Тротуары были завалены грудами кирпича. Дорогу преграждали мотки проволоки, глубокие воронки, вырванные с корнями деревья, поваленные силой взрывной волны телеграфные столбы.
Изредка встречались одинокие прохожие. Еще месяц назад, когда впервые появились советские самолеты, население эвакуировалось: кто выехал на запад, кто укрывался в окрестных городах.
На южной окраине, за полотном железной дороги, начинались дачи. Ожогин и Грязнов вошли в небольшой светлый коттедж. Тут жил капитан Вайнберг, к которому они были прикомандированы.
Их встретила одетая по-зимнему, со следами бессонной ночи на лице хозяйка дома. Обычно приветливая и любезная, сейчас она была несловоохотлива. На вопрос друзей, где капитан Вайнберг, сухо ответила, что он выехал и больше не вернется. Для них, русских, он ничего не передавал. Захлопнув дверь, женщина исчезла.
Ожогин и Грязнов посмотрели друг на друга и задумались.
В другом конце города жил некий Кредик. Ему капитан Вайнберг представил Ожогина и Грязнова в первый же день их приезда. Надо было идти искать Кредика. Но это оказалось делом нелегким. По сообщению владельца дома, Кредик у него не жил, а лишь принимал посетителей. В течение же двух последних недель Кредик здесь вообще не появлялся. Но он дал адрес, по которому его можно было найти. В узкой, кривой улочке друзья отыскали дом вдовы Бергер, молодой, но уже сильно располневшей немки.
– Господин Кредик ночует у Гольбаха, – торопливо ответила немка. С растрепанными волосами, в потертом, усыпанном блестками халате она казалась только что вырвавшейся из драки.
Немка объяснила, что Гольбах держит магазин фотоаппаратов в центре города, рядом с бензозаправочной колонкой.
– Крыса бездомная! – процедил сквозь зубы Андрей, когда они спускались со второго этажа.
Но у Гольбаха Кредика также не оказалось. Он, по словам хозяина, два дня назад перебрался куда-то за город. Куда именно, никто сказать не мог. Около часа друзья ходили у разрушенного здания радиоцентра в надежде встретить кого-либо из операторов или техников, работавших в нем. Но никто не появлялся.
– Будь проклята вся эта история! – выругался в сердцах Никита Родионович.
Давал себя чувствовать голод, но подкрепиться было негде.
– Вот попали в переплет! – сказал Андрей. – Еще побираться придется…
Ожогин о чем-то сосредоточенно думал.
– Пойдем в комендатуру, Андрей, другого ничего не придумаешь. Покажем документы, а там видно будет…
На пути к комендатуре, около сгоревшего трехэтажного здания нацистской организации, их кто-то окликнул:
– Господин Ожогин!
Никита Родионович и Андрей оглянулись. К ним быстро подходила женщина с маленьким кожаным саквояжем в руке.
– Я вас увидела с противоположной стороны и еле догнала. Как вы быстро идете! – и женщина протянула руку Ожогину, а затем Грязнову.
Это была жена майора Зорга, у которого они проходили первое обучение по заданию Юргенса.
– Вот неожиданная встреча! – приветствовал Никита Родионович жену Зорга. – Вы давно здесь?
– Позавчера приехала с мужем – и вдруг этот страшный налет русской авиации… А как вы оказались в этом городе?
Никита Родионович рассказал.
– Куда держите путь?
– Собственно, идти нам некуда, – ответил Грязнов: – и место службы, и жилье разрушены. Решили до комендатуры добраться.
– О! Значит, вы бездомные? Ну, пойдемте к нам. Муж будет очень рад. Он часто вспоминал вас.
– Ругал, наверно?