– Придется переждать это смутное время, – сказал Ожогин. – Скоро все изменится, и работы у вас будет сколько угодно.
– Правильно, – одобрил Вагнер. – Живи пока у нас.
– Хорошо, – коротко ответил Абих.
Больше этой темы не касались.
Друзья спросили, не интересовался ли ими кто-либо из людей Юргенса. Нет, за время их отсутствия никто их не спрашивал и никто к ним не приходил.
– А как идут дела? Как живет Фель? – задал вопрос Ожогин.
Боевые дела развертывались, и старому Вагнеру было о чем рассказать.
Число подпольщиков выросло. Привлечены несколько новых рабочих-железнодорожников и даже врач военного госпиталя – старый знакомый Вагнера.
В течение двух недель не работала городская телефонная станция, три дня на центральном радиоузле молчали репродукторы; сгорел отепленный гараж комендатуры, взорвались две заправочные бензоколонки; две гранаты, удачно брошенные ночью с автомашины в здание военного коменданта, уничтожили шесть человек. Почти ежедневно выпускались листовки.
– У нас появился замечательный товарищ! – оживленно заговорил Абих. – Имя его Адольф Густ. Он дважды дезертировал из эсэсовских частей. Первый раз неудачно: его поймали, послали на передовую, оттуда с двумя порциями свинца он попал в госпиталь. Второй раз сбежал уже из госпиталя. А сейчас его скрывает у себя участник организации, врач, о котором говорил Альфред. Я вам один случай расскажу о нем…
Однако рассказать не удалось: в передней раздался настойчивый звонок.
Все смолкли, но продолжали неподвижно лежать. Звонок повторился. Никому не хотелось не только подниматься, но и двигаться, чтобы не растерять с трудом накопленное тепло. Звонок вновь нарушил тишину дома.
– Кто бы это мог быть? – с недоумением произнес Вагнер и, нехотя поднявшись с пола, покинул комнату.
А звонок дребезжал почти непрерывно.
В зале послышался шум, отчетливо слышимый звук поцелуя и громкий голос:
– Дядюшка, дорогой! Как я рад!..
– Племянник явился, – тихо сказал Алим, толкнув локтем в бок лежавшего рядом Андрея.
– Точно, – подтвердил Гуго. – Я его голос среди тысячи других узнаю.
– Вы знакомы с ним? – спросил Никита Родионович.
– К сожалению, да.
Открылась дверь. Старик включил свет, и за его спиной показалась длинная, как бы нарочно кем-то вытянутая, узкая физиономия. На Рудольфе Вагнере была офицерская шинель с меховым воротником без знаков различия, меховая шапка и фетровые сапоги, обтянутые желтой кожей.
– Что тут у тебя происходит, мой любезный дядюшка? – спросил Рудольф, не без удивления разглядывая лежавших на полу.
– Все свои… все свои, – успокоил его старик.
– Ба! Да тут и Гуго затесался! – воскликнул племянник. – А этих не знаю…
– Это наши квартиранты, – представил Ожогина и Грязнова Вагнер.
– Но почему все в куче?
– Холодно у нас, топлива нет. Оттого и вместе, – сказал Вагнер.
В руках у Рудольфа был маленький чемодан. Усевшись на стул, он поставил чемодан между ног.
– Как же быть? Я в таком холоде спать не намерен… прошу не обижаться. Мне непонятно, как ты живешь в подобной обстановке. Неужели нельзя найти топливо?
Альфред Августович пожал плечами.
– Достать топливо теперь нелегко, – заметил Абих.
– Ерунда! – процедил сквозь зубы Рудольф и, взяв в руку чемодан, поднялся. – Проводи меня, дядюшка. Я приду завтра, когда в доме будет уже тепло, – и, не простившись ни с кем, вышел.
– Я доволен, что все окончилось благополучно, – сказал Долингер, выслушав доклад Ожогина и Грязнова. – Сейчас свяжусь с господином Юргенсом. Прошу минуту подождать.
Он оставил друзей и вышел в другую комнату.
– Я так и предполагал. Господин Юргенс требует вас сейчас же к себе, – возвратившись, сказал он.
Никита Родионович посмотрел на часы: стрелка подходила к десяти.
– Вас смущает время?
– Нет. Я подсчитываю, сколько еще часов нам придется ходить с голодным желудком, – грубовато ответил Ожогин.
Долингер удивленно посмотрел на него:
– Не понимаю. Поясните.
– Пояснять особенно нечего. В течение двух суток у нас, кроме кипятку, ничего во рту не было.
– Что же вы молчали? Я вам сейчас могу дать денег, – и Долингер сунул руку в боковой карман пиджака.
– Это мало поможет делу. На марки теперь трудно что-нибудь приобрести, тем более продукты питания.
– Тогда надо воспользоваться визитом к господину Юргенсу и доложить ему обо всем.
Друзья распрощались с Долингером и направились к Юргенсу.
Дул холодный, порывистый ветер; он трепал полы пальто, забирался в каждую щель, пытался сорвать кепи.
Юргенс встретил Ожогина и Грязнова с необычной для него приветливостью. Усадил их на диван, а сам расположился рядом.
– Признаться, я подумал, что вы погибли во время налета авиации… Ну, рассказывайте, путешественники, как дела?
– Плохо! – коротко и угрюмо бросил Ожогин.
Юргенс сдвинул брови и внимательно посмотрел на Никиту Родионовича.
– Что плохо? – спросил он сухо.
Тон Ожогина ему, видимо, не понравился.
Никита Родионович рассказал подробно, в какое положение они попали.
Юргенс терпеливо слушал.
– Радиоцентр перестал существовать, и я, к сожалению, не мог узнать подробности… А с вами получилось действительно неважно. Я это немедленно исправлю.
Юргенс встал с дивана, уселся за стол и, вырвав листок из блокнота, что-то написал. Когда в дверях показался служитель, он передал ему листок.
– И наконец, последнее, – нарушил молчание Ожогин. – Долго ли нам придется здесь жить? Не пора ли внести ясность?
Юргенс задумчиво прошелся по комнате.
– Торопиться не следует. Все надо делать обдуманно и не спеша. Я приму меры к тому, чтобы вы ни в чем не нуждались. В Россию вы возвратитесь, скорее всего, после окончания военных действий на фронтах. Когда это произойдет, точно никто, конечно, не сможет сказать.
Было ясно, что вопрос о возвращении откладывается на неопределенное время.
Затем Юргенс спокойно, как о чем-то обычном, сказал:
– Могу сообщить новость: и мой, и ваш шеф Марквардт арестован и скоро предстанет перед военно-полевым судом.
– За что?
– Затрудняюсь ответить, но его песенка спета.
Пожелав доброй ночи друзьям, Юргенс проводил их до двери.
В доме Вагнера топились все три печи. Вслед за углем, присланным племянником, на другой день после беседы с Юргенсом прибыла машина с дровами.
Рудольф заехал утром, попросил приготовить ему к вечеру ванну и снова исчез. Ни на минуту он не расставался со своим маленьким чемоданом.
– Видно, там у него лежит что-то важное, – высказал предположение Алим.
– Вполне возможно, – согласился Никита Родионович. – Не мешало бы нам узнать.
– Сложного тут ничего нет, – улыбнулся старик Вагнер. – Лишь бы только он остался ночевать здесь…
Днем выкупались в ванне все обитатели дома, включая Гуго. Вагнер выглядел жизнерадостным, веселым, на его худом лице появился румянец. Надев мягкий мохнатый халат, который давно уже не вынимался из шкафа, и отороченные заячьим мехом теплые домашние туфли, он бродил по всем комнатам с тряпкой в руках, стирая пыль с пианино, картин, мебели, подоконников.
– Вы сегодня совсем молодой, я вас не узнаю, – сказал ему Алим.
Вагнер, прекратив на мгновение работу, весело ответил:
– Оноре де Бальзак сказал: «Нужно оставаться молодым, чтобы понимать молодость». И я стараюсь быть таким.
– Я вот о чем думаю, – произнес Андрей, сидевший в глубоком кресле и, видимо, о чем-то мечтавший. – Неужели мы через некоторое время расстанемся и никогда не увидимся?
– Почему же, мой друг? – ответил Вагнер. – После этой войны Германия станет другой. Уж тогда-то мы обязательно встретимся! Я приеду к вам посмотреть Ленинград, новую Москву… – Вагнер закрыл умные, усталые глаза и на несколько секунд умолк. – Я даже не представляю сейчас, с каким чувством я бы ступил на вашу землю…
В этот же день Ожогин и Грязнов узнали, что несколько раз в их отсутствие в доме появлялся Моллер. Как всегда, свои визиты он объяснял желанием увидеть своих бывших жильцов. Однажды ночью Алим увидел его прогуливающимся взад-вперед по противоположной стороне улицы. Это совпало с моментом, когда в доме стал жить Гуго. Видимо, гестапо интересовалось Абихом.
Договорились, что в ближайший день Гуго начнет бродить по городу, а вслед за ним пойдут Андрей и Алим. Если гестапо интересуется Абихом, то «хвосты» будут замечены.
Вечером приехал Рудольф Вагнер. После ванны на его продолговатом лице выступили багровые полосы. Посвящая «неискушенного» дядю в тайны международной обстановки, Рудольф ожесточенно чесал свое тело – его одолевала экзема.
– Где ты поймал эту гадость? – с брезгливой гримасой спросил старик, прерывая болтовню племянника.
– Сам не знаю, – ответил Рудольф.
– Почему не лечишься?
– Времени нет. Ты же сам видишь, как я, точно метеор, летаю из конца в конец.
Вагнер передернул плечами.
– Дядюшка, дорогой… У меня к тебе большое дело. Я считаю тебя своим человеком, а поэтому обращаюсь с просьбой, – неожиданно проговорил Рудольф. – От тебя зависит мое будущее…
– О чем идет речь, мне не совсем ясно, – сказал Вагнер.
Беспокойные глаза Рудольфа бегали с одного предмета на другой. Он задержал взгляд на дяде, потом перевел его на стоящий около камина заветный чемодан, несколько мгновений смотрел на него, шумно вздохнул, будто сбросил с плеч какую-то тяжесть, и торопливо заговорил вновь:
– Прошу тебя держать этот разговор в строжайшем секрете… Ты видишь этот чемодан? – Рудольф встал с кресла, подошел к камину и, взявшись за прочную металлическую ручку, поднял чемодан. – В нем больше двадцати килограммов, – усмехнувшись, проговорил он. – Было бы лучше, если бы он весил еще больше… От него зависит не только мое, но и твое будущее. Ты одинок. Кроме меня, у тебя никого нет. Чем ты живешь?