– А как же мы? – спросил Никита Родионович.
– Что вас беспокоит? – поинтересовался Долингер.
– Как и с кем мы будем поддерживать связь?
– Непосредственно с господином Юргенсом. Сегодня вечером вы должны быть у него, а рацию прошу доставить мне завтра утром.
…День был необыкновенно яркий и солнечный. Он предвещал скорую весну.
Ожогин и Грязнов вышли на площадь. Здесь, как всегда, было людно и шумно. Около хлебного магазина толпились горожане. Двери еще были закрыты, несмотря на то что время торговли давно наступило.
Полицейские держались на почтительном расстоянии, явно побаиваясь голодных людей. Горожане, особенно женщины, стучали в двери и стены магазина, угрожая сорвать запоры.
Неожиданно послышался далекий рокот самолета.
Все замерли, устремив глаза на восток, а потом бросились врассыпную.
Площадь опустела. У магазина остался лишь один пожилой, широкий в кости, сутулый немец в обветшалом коротком пальто. Он сокрушенно покачал головой вслед убегающим и, увидев Ожогина и Грязнова, попросил закурить.
Никита Родионович, вынув пачку сигарет, протянул ее незнакомцу.
– Какое богатство! – сказал тот, осторожно вынимая сигарету. – А я вчера по табачному талону получил на три дня шесть штук.
Лицо немца внушало симпатию, и Ожогин предложил ему всю пачку.
– Что вы! – удивился тот. – Мне нечем расплачиваться за нее. Я не настолько богат…
– Берите. У нас еще есть… Мы не торговцы.
– Я очень благодарен вам… Вы далеко идете? Разрешите мне вас проводить?
Получив согласие, незнакомец зашагал рядом.
На площадь с улиц, переулков, из подворотен вновь стекался народ. Вызвавший панику самолет оказался немецким.
По дороге разговорились. Немец смело высказывал недовольство гитлеровским режимом. Грязнов и Ожогин, боясь подвоха, слушали его молча. Случай с Моллером лишний раз напомнил о том, что держаться следует очень осторожно.
– Немцев не узнать, – говорил незнакомец. – Я никогда не думал, что среди нас так много трусов и паникеров. Теперь, когда война пришла сюда, стыдно смотреть… Тысячи людей – я имею в виду мужчин, которые могут быть солдатами, – все ночи напролет просиживают в подвалах, бункерах, бомбоубежищах. Боятся бомб! – он покачал головой. – А как же русские? Я месяц назад вернулся с фронта. У меня девять ранений… Я видел русские города, от которых ничего не осталось, но в которых люди продолжали жить…
Немец долго говорил о России, Польше, Чехословакии, где ему довелось побывать. Его особенно удручали разрушения и бедствия, постигшие население во время войны.
– Наци, наци… будь они прокляты! – выругался старый солдат.
Ожогин и Грязнов настороженно переглянулись, что не укрылось от внимания их спутника.
– Что? Боитесь, ребята? – он криво усмехнулся. – А я перестал бояться и плевать на все хочу. Моя фамилия Густ. Иоахим Густ. Может быть, еще увидимся… Благодарю за сигареты… Мне сюда, – он свернул налево, в узкую улочку, и, не оглядываясь, удалился.
– Интересный человек, – проговорил Грязнов. – Я вначале, грешным делом, подумал уж, не очередной ли соглядатай гестапо.
– Я тоже, – сказал Ожогин. – Но, кажется, мы ошиблись. Таких, как он, пожалуй, найдутся сотни и тысячи, но вот так ходят поодиночке, брюзжат, негодуют…
Ожогин смолк, прошел несколько шагов, а потом вздохнул. Какая досада, что приходится сдавать рацию!
Вечером Никита Родионович и Андрей вновь отправились к Юргенсу. В особняке царило оживление. В одной из комнат кто-то играл на пианино, из спальни доносился шум голосов.
Юргенс вышел навстречу гостям с крупной, уже в летах, рыжей немкой и молодым обер-лейтенантом в форме летчика.
– Мои друзья, – представил Юргенс Ожогина и Грязнова. – Моя супруга… мой сын…
Жена Юргенса предложила немедленно следовать в столовую.
Молодой Юргенс внешне походил на мать и, несмотря на то что ему было всего лет двадцать пять, имел почти совершенно лысую голову. Вначале он не принимал участия в разговоре и только изредка, когда к нему обращались, отвечал короткими фразами или кивком головы.
Зато жена Юргенса отличалась разговорчивостью. Она вспомнила, между прочим, и трагическую судьбу Ашингера, мужа ее родной сестры.
Юргенс попытался заговорить с гостями по-русски, но жена его сделала умоляющее лицо и, закрыв уши пальцами, произнесла:
– Карл, ради бога… я не могу переносить этот язык…
Юргенс замолчал.
К высказываниям сына, редким и неумным, отец относился больше чем пренебрежительно. Молодой человек пытался рассуждать о вещах, о которых он, очевидно, не имел ни малейшего представления, но выводы делал смелые и старался говорить авторитетным тоном.
– Берлина русским не видать, до этого дело не дойдет, – сказал молодой Юргенс, запихивая в рот паштет.
Отец бросил на него неодобрительный взгляд, как бы говорящий: «Этакий болван, а берется рассуждать!» – и болезненно поморщился.
Такая же гримаса появилась на лице отца, когда оберлейтенант пытался обосновать позиции Чан Кайши и генерала де Голля.
После сытного обеда друзья получили возможность прослушать несколько музыкальных пьес в исполнении госпожи Юргенс.
Она играла так долго и так энергично, что у Никиты Родионовича разболелась голова.
Выручил всех молодой Юргенс. Усевшись в угол дивана, он вскоре уснул и стал сладко посапывать носом.
– И всегда так, – пожаловалась супруга Юргенса. – Стоит мне начать играть, как он засыпает.
– Значит, музыка действует успокаивающе на его нервы, – заметил Юргенс и, подойдя к жене, поцеловал ее в лоб. – Отдыхай и ты, а мы поговорим о делах. – И он пригласил друзей в кабинет.
Первым долгом Юргенс поинтересовался, довольны ли Ожогин и Грязнов полученными продуктами и в чем они ощущают нужду.
Друзья никаких претензий не имели.
– Отлично, – кивнул головой Юргенс. – Будем считать, что этот вопрос улажен, и обсудим остальные. Вы рацию сдали?
Ожогин ответил, что сдадут завтра. Юргенс подчеркнул, что сделать это надо обязательно: полученные знания достаточно закреплены практической работой и перерыв в несколько месяцев не сыграет никакой роли.
Далее Юргенс разъяснил, что по прибытии в Россию они получат возможность как следует отдохнуть до той поры, пока не явится уполномоченный и не назовет пароль. Кто он будет, не важно. Юргенс уверен, что они не подведут его и останутся верны общему делу. Если каждый из них троих покажет себя на работе, все устроится лучше, чем они предполагают. Но предательства немцы не потерпят. Обмануть их невозможно.
– По-моему, на эту тему, господин Юргенс, нет надобности распространяться, – прервал Никита Родионович шефа.
Юргенс улыбнулся.
В конце беседы он выдал друзьям деньги и предупредил, что теперь, по ходу событий, придется встречаться редко.
– Жду вас ровно через десять дней в такое же примерно время, – заявил он при расставании.
Подходил к концу март. По утрам низко по земле стлался туман. Он подкрадывался к городу с луговой, северной стороны и уползал к леску. К полудню обычно прояснялось, и в разрывах туч мелькало уже по-весеннему чистое, веселое небо. Грачи с деловитым видом хозяйничали в еще оголенных парках и садах. Беспокойные воробьи копошились на дорогах.
– Хочу поздравить вас, товарищи, с весной, – произнес Гуго Абих, входя в комнату.
Гуго всегда приносил с собою новости. Сегодня в его руках была газета.
– «Общее военное положение резко изменилось в неблагоприятную для нас сторону в результате успешного советского наступления из предмостного укрепления Баранув», – прочел он. – Рассказывают, что Геббельс обещает в случае катастрофы пустить себе пулю в лоб.
– Только себе? – спросил Альфред Августович.
– Думаю, что его примеру последуют и другие.
– Я не прочь побывать на их похоронах! – рассмеялся Вагнер.
– Есть и еще одна новость, – сказал Гуго, – на этот раз специально для наших русских товарищей. «Сегодня ночью преждевременно скончался офицер разведывательной службы господин Карл Юргенс…»
– Кто? – почти вскрикнул Ожогин.
– Карл Юргенс, – улыбаясь, повторил Абих.
Все удивленно переглянулись. Никита Родионович почти выхватил газету из рук Гуго, прочел объявление про себя, потом вслух и застыл в недоуменной позе:
– Что за чертовщина… Неужели он?
Андрей рассмеялся:
– Мы с вами, Никита Родионович, все пережили: и марквардтов, и кибицев, и юргенсов, и гунке…
– Как же это так? – Никита Родионович задумался и, словно рассуждая с самим собой, медленно произнес: – В этом много непонятного. Как хотите, мне даже не верится, что речь идет о нашем шефе. Может быть, на тот свет отправился его однофамилец?
– А что, если сходить? – предложил Алим.
– Куда? – спросил Абих.
– К нему, в особняк.
Ожогин встал и взволнованно заходил по комнате. Объявление о смерти Юргенса спутало все карты. После долгой, напряженной работы друзья остались «у разбитого корыта». Все их шефы или сбежали, или арестованы, или умерли. К городу приближались американские войска. Они уже вошли в Кельн.
«Все рушится, и им теперь не до нас», – подумал Никита Родионович. Однако мысль о том, что объявление в газете не имеет отношения к их шефу, заставила Ожогина согласиться с предложением Алима и пойти в особняк.
У парадного подъезда резиденции Юргенса стояли два камуфлированных лимузина. Это было необычно: прежде машины никогда не задерживались у подъезда.
Служитель, впустивший Никиту Родионовича, казался растерянным.
– Вы слышали? – спросил он Ожогина.
Никита Родионович ответил, что узнал из газеты, но не поверил и пришел лично убедиться.
– Смерть никого и никогда не обманывает, – многозначительно произнес служитель и сокрушенно покачал головой. – Пойдемте, я вас проведу. Может быть, вы понадобитесь.
Мрачный зал был пуст. Из кабинета доносились сдержанные голоса. Ожогин постучал в дверь. Мужской голос разрешил войти.