– Налево! – грубо крикнул гестаповец и, не дожидаясь, пока Ожогин откроет дверь, сам распахнул ее и втолкнул его в комнату. – Еще один ваш поклонник! – бросил он с усмешкой сидевшему за столом мужчине в штатском.
Тот поднял голову, посмотрел без всякого любопытства на Ожогина и снова углубился в бумаги. Он быстро перекидывал лист за листом, изредка поплевывая на пальцы. Худое, со впалыми щеками, удлиненное лицо, острый подбородок, узкие плечи, бледные костлявые руки, не знавшие физического труда, – вот что заметил Никита Родионович. Гестаповец, приведший Ожогина, указал ему на скамью, заявил тоном приказа:
– Ждите! – и ушел.
Никита Родионович сел. Прошло несколько минут. Казалось, присутствия Ожогина не замечали. Никита Родионович тихо кашлянул, но и это не подействовало. Гестаповец даже не оторвал глаз от бумаг, которые просматривал.
Лишь через десять – пятнадцать минут он отложил дело и обратился к Ожогину:
– Как вы сюда попали? Зачем?
– Я и мои друзья – работники Юргенса. У нас нет никаких документов, – пояснил Никита Родионович.
– Об этом должен был позаботиться Юргенс, – ответил гестаповец, – и если не позаботился, значит, считал излишним или нежелательным наличие у вас документов.
– Но Юргенса нет в живых, а времена изменились, – старался оправдать свою точку зрения Ожогин.
– Что вы этим хотите сказать? – зло спросил гестаповец.
– Без документов мы лишены возможности вообще находиться в городе, нас могут в любую минуту арестовать военные власти.
Гестаповец поднялся с кресла.
– Арестовать… – повторил он медленно и будто что-то обдумывая. Затем снова сел и начал рыться в бумагах.
Неожиданно зазвонил телефон. Гестаповец поднял трубку и приложил ее к уху.
– Я… Да, заканчиваю… – лицо его побледнело. – Уже сейчас? – спросил он растерянно и, положив трубку, медленно подошел к двери, распахнул ее и громко крикнул в коридор: – Мейер!
Не дожидаясь, пока кто-нибудь отзовется, гестаповец вернулся к столу и стал собирать бумаги. Делал он это неуверенно, как будто не знал, куда что положить.
Вошел штурмшарфюрер, низенького роста, с круглым лицом и высокой талией, и, вытянувшись, доложил о себе.
– Машины готовы? – спросил гестаповец.
– Так точно!
– Если в первой есть место, посади этого, – он показал на Ожогина. – По группе «Б». Понятно?
Штурмшарфюрер утвердительно кивнул головой и подошел к Ожогину. Не понимая, что происходит, Никита Родионович обратился к гестаповцу:
– Это недоразумение. Я настаиваю, чтобы меня выслушали…
– Веди! – коротко бросил гестаповец.
– Моя просьба в интересах разведки… – продолжал Никита Родионович.
Штурмшарфюрер потянул Ожогина к двери и бесцеремонно вытолкнул в коридор, а оттуда во двор.
Никита Родионович увидел темно-серые кирпичные стены и множество маленьких окон с решетками. Двор был асфальтирован, во всех углах стояли автоматчики. В центре возвышалась вышка с пулеметной установкой. Около нее стояло несколько закрытых машин. Дверца одной из них была открыта. Два солдата стояли тут же и о чем-то тихо разговаривали. Штурмшарфюрер отвел Ожогина в сторону и стал рядом с ним.
– Конвой, сюда! – раздалась вдруг громкая команда.
Около десятка автоматчиков торопливо выстроились цепочкой между машиной и тюремным зданием.
Через несколько минут начали выводить заключенных. Один из них был одет в форму гестапо, но без знаков различия, нашивок и ремня. Когда он приблизился, Ожогин вздрогнул: это был майор Фохт. Он шагал спокойно, с достоинством, поглядывая по сторонам.
– Что тут происходит? – тихо спросил Ожогин стоящего рядом штурмшарфюрера.
– Ничего. Отправляют заключенных, – спокойно ответил тот.
– Но это же майор Фохт!
– Был майор. И не Фохт, а Цислер, – нехотя объяснил штурмшарфюрер.
– Какая-то комедия! – прошептал Ожогин.
Дверца за Фохтом захлопнулась, и машина выехала со двора. Тотчас же начали выводить заключенных для посадки во вторую машину. Некоторые из них не могли идти сами, их тащили под руки.
Штурмшарфюрер показал Ожогину на дверцу и энергично потянул его за рукав.
– Куда вы меня тянете? – запротестовал Ожогин.
– Не рассуждать!
– У вас нет оснований на это!
Подбежал старший гестаповец, руководивший посадкой:
– В чем дело? Что тут еще?
Штурмшарфюрер ответил, что должен усадить этого человека по распоряжению старшего следователя Лемана.
– Я не приму, – безапелляционно заявил старший. – Машина идет по специальному маршруту. Притом я не стану брать на свою ответственность заключенного без наряда.
– Я не заключенный, – сказал Ожогин.
– Тем более.
Оставив Ожогина, штурмшарфюрер побежал в здание.
Некоторые из них не могли идти сами, их тащили под руки
Старший гестаповец подошел к машине, что-то сказал шоферу, и тот запустил мотор. Дежурный начал открывать ворота.
У Никиты Родионовича гулко билось сердце. Мысленно он торопил человека у ворот, так как понимал, что с уходом арестантской машины исчезнет опасность.
Из здания, размахивая бумажкой, выбежал штурмшарфюрер. Начальник конвоя, уже сидевший в кабине шофера, недовольно поморщился. Пробежав глазами записку, он нехотя вылез из кабины и открыл дверцу.
– Ну, живо! – приказал он Ожогину.
Сердце у Никиты Родионовича замерло, он почувствовал неприятную слабость во всем теле.
«Все!» – мелькнула страшная мысль. Надо что-то предпринять, попытаться… Он сделал несколько неуверенных шагов и посмотрел на немца. Тот стоял в ожидании. Мотор тарахтел, и отработанный газ густой струей обдал лицо Ожогина. Начальник конвоя посмотрел на Никиту Родионовича и подтолкнул в закрытый кузов.
Дверь захлопнулась, и узкий кусочек света исчез.
Тошнотворно пахнуло сыростью и потом от арестантской одежды.
Машина задрожала всем кузовом, покачнулась и плавно покатилась по асфальту.
Все сидели молча. В темноте нельзя было различить ни одного лица. Крошечный глазок из кабинки конвоира бросал мутное пятно света на плечо одного из заключенных, и Ожогин видел лишь кусочек полосатой материи, который двигался то влево, то вправо, в такт плавно покачивающемуся кузову машины.
Сквозь шум мотора слышались тяжелые вздохи человека, сидевшего рядом с Никитой Родионовичем.
Примерно через полчаса асфальт кончился. Машина то резко кренилась, то подскакивала, то будто падала вниз.
Неожиданно она остановилась. Мотор заглох.
Послышались шаги, звяканье ключа в замке, и дверь распахнулась. Яркий солнечный свет ворвался внутрь машины и ослепил заключенных. Никита Родионович зажмурил глаза.
– Выходите! – скомандовал унтерштурмфюрер.
Заключенные начали выбираться из машины. Перед ними была тюрьма.
День прошел в тревоге. Еще утром, поднявшись в мезонин, чтобы позвать друзей к завтраку, Вагнер заметил отсутствие Ожогина. Это его удивило. Старик вернулся вниз, вышел в сад и позвал Никиту Родионовича. Никто не откликался. Считая, что Ожогин ушел ненадолго, Вагнер решил подождать. Без Никиты Родионовича садиться за стол не хотелось.
Прошел час.
Ожогин не возвращался. Вагнер начал беспокоиться. В городе было тревожно, прохожих без пропусков, а часто и с пропусками задерживали. Своими опасениями старик поделился с Гуго.
Тот, только что поднявшийся с постели и не успевший еще одеться, стоял у умывальника.
– Как ты думаешь, куда он мог деться? Может быть, его задержали? – высказал предположение старик.
Гуго задумался.
– Трудно сказать… Надо спросить у Андрея – он, наверно, знает.
Поднялись наверх и разбудили Грязнова.
Андрей счел тревогу Вагнера беспричинной: Ожогин мог пойти в центр города, чтобы разведать обстановку. К обеду он наверняка вернется.
Между тем Никита Родионович не возвращался. Подошло и прошло время обеда, близился вечер. Тревога охватила всех. Андрей и Гуго, дважды выходившие на поиски, решили пойти и в третий раз, но Вагнер запротестовал:
– Сидите дома! Неужели вы думаете, что он ходит по улице или забыл дорогу домой? Тут что-то другое… Не попал ли он в руки патруля?
– Это невозможно, – возразил Алим. – Никита Родионович – осторожный человек.
Вагнер покачал головой. Какое значение имеет в такое время осторожность! Убивают без предупреждения совершенно невинных людей.
Накинув пальто, Алим спустился вниз и стал за калиткой, на улице.
Прохожие не показывались. Спустились сумерки, и фиолетовая тень легла на невысокие, крытые черепицей дома. Окна оставались неосвещенными. Город не подавал никаких признаков жизни. Алиму стало грустно, тревога сменилась тяжелым предчувствием.
В тишине послышались шаги. Алим прижался к калитке, чтобы в случае появления патруля бесшумно скрыться во дворе. Но опасения были напрасны: из-за угла показался Андрей. Он возвращался из города после очередных розысков.
– Ну что? – спросил Алим.
– Все то же, – ответил невесело Грязнов и прошел в комнату.
Исчезновение Никиты Родионовича было странным. Все обитатели дома собрались в столовой и начали обсуждать положение. Высказывались самые разнообразные предположения, но все они были неутешительными. Удивлял тот факт, что Ожогин ничего никому не сказал перед уходом и не оставил записки.
– Непонятно, все непонятно… – шептал старик.
Часа в два ночи друзья разошлись по своим комнатам. Надо было отдохнуть. Но отдыхать пришлось недолго. Едва только Грязнов заснул, как его разбудил Ризаматов.
– Андрюша, – тихо позвал он друга, – послушай…
Андрей поднял голову. За окном, где-то далеко – возможно, за городом – рождались неясные звуки, похожие на движение поезда. Гул рос, усиливался. Андрей вскочил с кровати и подошел к окну.
– Что там такое? – спросил он, в свою очередь, Алима.
Тот пожал плечами:
– Бой. Или, может быть, самолеты.
Андрей быстро оделся и спустился во двор. В ночной тишине явственно различались звуки движущихся танков. Где-то шли войска.