– Сволочи, а не союзники! – бурчал всю ночь впечатлительный Андрей. – Как это можно творить такой произвол?
– Тише, Андрей, – сдерживал его Алим. – Не трать нервы понапрасну.
– Не могу… Завтра же учиню скандал!
Алим был внешне спокоен, но сердце его сжималось от злобы. Он вспомнил свои надежды в то утро, когда впервые увидел американцев. Сейчас он смеялся над своей наивностью и простотой. Юноша болезненно переживал исчезновение Ожогина и заключение в тюрьму Вагнера и Гуго. Он так сроднился со старым архитектором, что не мог без боли представить его в сырой тюремной камере.
На четвертые сутки среди лагерников шестого барака Грязнов с трудом узнал Иоахима Густа, с которым когда-то случайно познакомился в городе. Иоахим умирал. Подорванный войной и неоднократными ранениями организм не выдержал. Вместе с Густом была арестована и его восемнадцатилетняя дочь Анна.
Иоахим просил позвать дочь, но в свидании было отказано. Иоахима вынесли на солнце. Маленький поляк Иозеф Идзяковский сказал:
– Пусть он увидит солнце последний раз…
На девятый день Грязнова и Ризаматова вызвали к следователю Флиту.
– Как нехорошо получилось! – с напускным огорчением произнес он и покачал головой. – Почему же вы сразу ничего не сказали?
Грязнов и Ризаматов недоуменно переглянулись.
– Не хотите понимать? – Флит шутливо погрозил пальцем. – Мне поручено объявить, что вечером вы будете свободны, – он посмотрел на ручные часы: – В вашем распоряжении еще час… Соберите вещи.
Быстро собравшись, Грязнов и Ризаматов уселись около ворот, ожидая машину, обещанную комендантом лагеря. Не прошло и десяти минут, как на столбе около часового захрипел репродуктор. Сначала по-английски, а затем по-немецки диктор передал краткое сообщение о том, что советские войска Первого Украинского и Первого Белорусского фронтов ворвались в Берлин. Далее указывалось, что между союзными войсками и войсками Советской Армии расстояние всего в несколько десятков километров.
Весь лагерь пришел в движение.
– Вот почему нас освобождают! – радостно сказал Андрей.
– Наши, наши вошли в Берлин!.. Первые вошли! – возбужденно кричал Алим.
Подбежавший Тимошенко крепко пожал руку Андрею:
– Победа! Великая победа! Вас освобождают первыми, но теперь и мы дождемся этого радостного часа.
Подошла машина. Распрощавшись с Тимошенко и другими заключенными, Андрей и Алим покинули лагерь.
Машина остановилась у красивой железной ограды. В глубине двора, закрытый распускающимися листьями сирени, виднелся небольшой домик.
Провожатый ввел в него Ризаматова и Грязнова и, оставив в комнате, удалился.
Почти тотчас же в комнату быстро вошел маленький, кругленький господин. Окинув друзей взглядом и потирая руки, он произнес на чистом русском языке, без акцента:
– Здравствуйте!
Грязнов и Ризаматов поднялись с мест и ответили на приветствие. Мелькнула мысль, что перед ними стоит представитель советского командования, благодаря заботам которого они оказались на свободе. Но мысль эта исчезла, как только незнакомец заговорил.
– Марс? Сатурн? Не ошибаюсь? – спросил он.
Это были клички-пароли, присвоенные Юргенсом.
– Не смущайтесь, – добавил незнакомец, видя смущение Андрея и Алима, – все идет так, как должно идти. О том, что вы люди Юргенса, осведомлены немногие. Я с трудом отыскал вас: не предполагал, что вы окажетесь в лагере. Но это неплохо… даже лучше, что так случилось. Давайте познакомимся, – и он пожал им поочередно руки. – Завтра, прямо с утра, соберемся и обменяемся мнениями. Я чувствую, что вам уже надоело торчать здесь без дела.
– С нами был еще Юпитер, – вместо ответа быстро заговорил Андрей, – но он бесследно исчез накануне прихода американских войск. Мы бы хотели узнать его судьбу.
Незнакомец улыбнулся.
– Более крупные планеты, – сострил он, – легче обнаруживаются. Юпитер уже дома.
Друзья радостно переглянулись: неужели они увидят Никиту Родионовича?
– Надеюсь, вы намерены с ним соединиться?
– Безусловно, – поспешно ответил Андрей.
– Вот и прекрасно… Если нет никаких просьб ко мне, не стану вас задерживать.
У Грязнова мелькнула мысль, которую он сейчас же высказал:
– Разрешите доложить: с нами обошлись по-свински, и виной этому некий майор Никсон. Из-за глупейшей ссоры, затеянной им, пострадали не только мы, но хозяин квартиры и его жилец.
– То есть? – подняв брови, спросил незнакомец.
– Нас отвезли в лагерь, а их в тюрьму.
– Это бывает в такой неустойчивой обстановке. Чего вы хотите?
– Немедленного освобождения из тюрьмы Вагнера и Абиха.
Незнакомец воспринял все сказанное спокойно.
– Если для вас это важно, – сказал он, – то не может быть никаких препятствий.
– Очень важно, – подчеркнул Грязнов. – У нас сложились определенные отношения с этими людьми. Если нас освободят, а они останутся в тюрьме, могут возникнуть подозрения…
– Ясно, – прервал незнакомец. – Завтра вы получите удовольствие беседовать со своим хозяином и этим… как его… Повторите их фамилии, я запишу.
Андрей назвал фамилии и адрес. Незнакомец занес их в маленькую записную книжку.
– До завтра… Гуд бай. За вами я пришлю машину, – сказал он, прощаясь.
– Еще вопрос, – уже на пороге сказал Грязнов. – Мы не окажемся еще раз в лагере, если поскандалим с майором Никсоном?
– Нет. Если к вам кто-либо станет придираться, скажите, что вы люди Гольдвассера.
Вечером, после радостной встречи с Никитой Родионовичем, друзья принялись подробно разбирать события.
– Можно предположить, что архивы секретной службы немцев, и в частности Юргенса, попали в руки американцев, – рассуждал Никита Родионович. – Из них они могли узнать и наши пароли. Впрочем, у немцев было достаточно времени, для того чтобы заранее побеспокоиться об архивах…
– Да, кстати, – прервал Ожогина Грязнов, – мы видели в городе Фохта… понимаете, того Фохта…
– Фохта? – удивленно спросил Ожогин. – Когда?
– Уже при американцах.
– Теперь я, кажется, начинаю обо всем догадываться, – после продолжительного молчания медленно проговорил он. – Видимо, Фохта, меня, а возможно, и других гитлеровских разведчиков и гестаповцев преднамеренно посадили в тюрьму, чтобы нас освободили американцы. Теперь мы мало отличаемся от тех, кто действительно пострадал от фашистского режима. И неясно во всей этой истории одно: почему Юргенс пустил себе пулю в лоб, а не последовал примеру Фохта? Неужели он оказался таким недальновидным?
Сомнительно, чтобы с ним, кадровым разведчиком гитлеровской секретной службы, американцы хотели расправиться, в то время как его негласные «кадры», подобно Ожогину, Грязнову и Ризаматову, им понадобились.
– Но против кого же хотят использовать нас американцы? – размышлял Никита Родионович. – Ведь руководители трех держав договорились о ликвидации фашистской Германии, очага войны в Европе, решен вопрос о предании суду виновников войны. Война вот-вот закончится победой союзников. Честные американцы стремятся поскорее встретиться с солдатами Советской Армии и обнять друг друга… Против кого же нас хотят использовать американцы?
Оправдать случайностью интерес американцев к ним троим нельзя. Значит, начинается новый этап борьбы, к которому надо быть готовым.
Когда все стали ложиться спать, в дом пришла новая радость: возвратились выпущенные из тюрьмы Вагнер и Абих.
Лишь перед самым рассветом обитатели дома наконец уснули. Но сон их был недолгим: пришел джип, обещанный американцем, и шофер стал настойчиво подавать сигналы сиреной.
Ожогин, Грязнов и Ризаматов встали и поспешно оделись.
Город, который они пересекли из конца в конец, еще спал. Джип остановился около знакомого уже особняка. Вслед за друзьями в кабинет вошел в сопровождении толстяка высокий мужчина лет сорока пяти, в штатском костюме. Окинув друзей беглым взглядом, он поклонился и что-то сказал по-английски.
Было легко понять, что толстяк является его подчиненным. Он пригласил гостей сесть, а сам продолжал стоять, не сводя глаз с начальства. Несколько минут прошло в молчании.
– Мы имеем честь беседовать с господином Гольдвассером? – спросил Никита Родионович.
Вопрос был неожиданным. Сидящий за столом американец резко вскинул голову, удивленно посмотрел на Ожогина.
– Какой Гольдвассер вас интересует? – спросил он. Никита Родионович объяснил, что речь идет о человеке, имя которого они вчера впервые услышали в стенах этого дома.
Переводчик покраснел до ушей. Нетрудно было догадаться, что он допустил оплошность.
– Никакого Гольдвассера здесь нет, и этот господин, – американец кивнул в сторону переводчика, – что-то напутал. Если вы хотите знать мое имя, я вам могу его назвать, это не составляет тайны. Меня зовут Альбертом. Впрочем, это значения не имеет. Давайте приступим к делу. Вы уже обдумывали вопрос, чем оправдаете перед Советами свое пребывание в Германии?
Ожогин доложил о разговоре, имевшем место у Юргенса.
– Все это не годится, – нетерпеливо покачал головой американец. – Слишком глупо: попали в плен… Ну, а дальше что? Где были все это время? Чем занимались?.. Не то, не то! Так не пойдет. Мы изобретем что-нибудь поумнее. Нельзя допустить, чтобы вас взяли под подозрение, это к хорошему не приведет. Что, если вы явитесь в Россию с документами югославских партизан?
Говоривший пояснил свою мысль. Они могли попасть к немцам в плен в разное время: одного вывезли в Югославию с немецкими войсками в качестве грузчика на машине; второго заключили в лагерь где-нибудь в Австрии, на границе с Югославией, и он бежал из лагеря и попал к партизанам; с третьим произошло тоже что-нибудь подобное. До партизанского отряда они друг друга не знали и встретились лишь там.
– Мы имеем честь беседовать с господином Гольдвассером? – спросил Никита Родионович