Этого можно было и не добавлять – внутренний вид второй комнаты говорил сам за себя: у мраморного столика висело зеркало, вделанное в бронзовую старинную раму, на столике лежали парикмахерские принадлежности, у глухой стены стоял жесткий диван, а около него столик с набросанными газетами.
– Садитесь, – предложил хозяин. – Я имею дело с Никитой Родионовичем Ожогиным? Так, кажется?
Никита Родионович кивнул головой.
– С Юпитером?
Ожогин вторично кивнул головой и спросил в свою очередь:
– А вы кто будете?
Хозяин уселся напротив и, разглаживая рукой скатерть, ответил:
– Зовут меня Раджими, но это ничего никому не говорит. Когда у меня было свое имя, меня называли иначе. Как видите, я знаю, кто вы, и должен знать Сатурна и Марса. Этого, по-моему, достаточно, чтобы откровенно и по-деловому побеседовать.
Раджими продолжал водить рукой по скатерти. Ожогин обратил внимание, что рука у него очень узкая, с тонкими длинными пальцами.
Теперь можно было получше рассмотреть и внешность хозяина. Сухое лицо, обтянутое желтоватой кожей, заштриховано сеткой мелких морщинок; густые для его возраста черные волосы с сильной проседью; взгляд проницательный.
– Прошлое ваше и ваших друзей мне известно, – продолжал Раджими, – и возвращаться к нему не следует. Вы изъявили готовность выполнять обязательства, в свое время принятые нами всеми.
– Да.
– Отлично.
Говорил Раджими с сильным восточным акцентом, голос у него был вкрадчивый, спокойный, певучий.
В окно, выходящее к арыку, глядели плакучие ивы. Журчанье воды напоминало нежную мелодию. Раджими раскрыл настежь обе створки, и в комнату полилась приятная прохлада.
– Так будет лучше, – сказал он. – Меня интересует, где работает Алим.
Никита Родионович назвал гидроэлектростанцию.
– А каково настроение у Алима? – поинтересовался Раджими.
– To есть? Как это понять?
– Ну, готов ли он оказать нам содействие?
– Не сомневаюсь.
– Это главное, – закивал головой Раджими и улыбнулся. – Меня именно это интересует. Надо поручить Алиму, чтобы он собрал полные сведения о своих земляках, работающих совместно с ним: кто они, откуда родом, участвовали ли в войне, находились ли в плену.
Никита Родионович пояснил, что не виделся с Алимом более месяца, но думает, что он примет поручение и постарается его выполнить. Алим работает на предприятии со дня возвращения в Узбекистан, знает всех рабочих и служащих.
Никита Родионович поинтересовался, как скоро надо повидать Алима и передать ему поручение.
– Я переговорю с ним сам, – ответил Раджими. – Вы напишите ему несколько слов, чтобы он понял, с кем имеет дело.
– Сейчас?
– Да, сейчас.
Раджими выдвинул ящик стола, вынул из него несколько листков чистой бумаги, положил перед Ожогиным и подал ему автоматическую ручку.
Не раздумывая, Никита Родионович написал:
«Дорогой друг! Податель сего – мой близкий товарищ. Он обратится к тебе с просьбой. Сделай для него все возможное и зависящее от тебя так, как бы ты сделал это для меня. Н. Р.».
Раджими пробежал глазами записку:
– Он поймет, что значат эти две буквы?
– Безусловно, – заверил Никита Родионович.
Раджими удивился, узнав, что Грязнов находится в Москве. Он считал, что Грязнов здесь и может быть использован на работе.
– Он здесь и не собирался быть, – пояснил Никита Родионович. – Грязнов родом с Урала.
– Правильно, я упустил это из виду, – заметил Раджими. – Ну что же, обойдемся и без него. С ним свяжутся другие. А о том, что должно касаться лично вас, мы поговорим в следующую встречу. Приходите прямо сюда. Найдете?
– Думаю, что найду.
– Над дверями у меня вывеска. Поблизости парикмахерских нет. Только проходите через двор, в мастерской могут быть клиенты. Дверь в эту комнату я оставлю открытой.
Раджими назвал число, время встречи и попросил не опаздывать.
…Вечерело. Узенькая улица была одинока. Никита Родионович шел не торопясь, вглядываясь в слепые стены домов, запоминая ориентиры, чтобы найти дом Раджими в следующий раз. Вывеска, разваленный дувал, три тополя, водопроводная колонка, рынок – все это надо было запечатлеть в памяти.
Солнце, затянутое густой дымкой, потускнело. Оно походило на желто-красную луну, и на него можно было смотреть, не щурясь.
Увидев издали машину, Никита Родионович прибавил шагу.
«А что, если попытаться самому заговорить с Абдукаримом? – мелькнула мысль. – Неужели он вечно молчит?»
Ожогин сел в машину рядом с шофером.
– Говорят, что когда солнце при заходе в облаках, то погода переменится? – обратился он к Абдукариму.
Шофер молчал.
– Как называется улица, по которой мы едем? – немного спустя снова заговорил Никита Родионович.
– Не знаю, – угрюмо отозвался Абдукарим.
Поверить, что шофер такси не знает названия улицы, Никита Родионович не мог. Заговорить с шофером так и не удалось.
Недалеко от дома Абдукарим его высадил.
Телефон Шарафова не ответил. Не ответил раз, другой, третий…
Никита Родионович беспокоился. Приближался день новой встречи с Раджими, а Шарафов отсутствовал. Саткынбай также не показывался.
Возникла мысль навестить Саткынбая на его квартире, но это было бы опрометчиво, могло насторожить врага. Да и чем Никита Родионович оправдал бы свой визит?
За несколько часов до встречи с Раджими, во второй половине дня, в ответ на очередной звонок к Шарафову в телефонной трубке послышался знакомый голос майора. У Никиты Родионовича вырвался вздох облегчения. Он решительно отказался от обеда, который приготовила Антонина, и поспешил на свидание с Шарафовым.
Шарафов подъехал сам к заранее условленному месту на газике, усадил Никиту Родионовича рядом и предложил поехать за город.
Оказывается, Раджими был известен майору.
– Это старый, квалифицированный проводник контрабандистов, набивший себе руку на «черной тропе», – сказал Шарафов. – Из его кличек можно составить целый словарь мусульманских имен и фамилий. Раджими – выходец из Ирана, долго жил в Самарканде. До революции отец его имел мануфактурный магазин и был одновременно мусульманским священнослужителем. Раджими неоднократно переходил границу, сопровождая контрабандистов, вновь появлялся в Туркестане, дважды судился и отбывал наказание. Но арестовывать Раджими преждевременно: надо выявить его сообщников… Между прочим, Раджими – именно то лицо, ради которого Саткынбай покидал вас на десять минут, когда вы были его гостем.
Майор замолчал, вглядываясь в расстилающуюся перед ним дорогу.
Мелькали высокие дувалы, закрывающие чистые узбекские дворики, утопающие в зелени, проплывали хлопковые поля, вырастали и мгновенно исчезали за поворотами дороги новостройки.
Никита Родионович обратил внимание Шарафова, что машина Абдукарима ходит под разными номерными знаками. Майор был и об этом осведомлен.
– Дом Раджими представляет для нас определенный интерес, – сказал он. – Его надо тщательно обследовать, и желательно сегодня.
– Если представится возможность? – спросил Ожогин.
– Полагаю, что представится.
– Под возможностью надо понимать то, что я останусь в доме Раджими один? – уточнил Никита Родионович.
– Ну конечно. А если это случится, к вам на помощь придет мой работник. Он назовет себя капитаном Кедровым.
Больше к этой теме не возвращались.
Отъехав от города километров двадцать, Шарафов повел машину обратно.
Заговорили о перспективах развития народного хозяйства республики. Шарафов воодушевился. Он был в курсе строительства колхозной электростанции, над которой шефствовал его коллектив. Знал, сколько семей и из каких областей добровольно выехали на покорение Голодной степи; был осведомлен, с какими трудностями сталкиваются строители новой железной дороги, пересекающей пустыню; мог сказать, какие полезные ископаемые открыты в республике; называл цифры добычи угля, плавки металла; рассказывал об оригинальной конструкции хлопкоуборочной машины, ее мощности, времени, затрачиваемом на ее выпуск.
– Эх, и разбогатеет скоро наша республика! Хотя она и сейчас не бедна, – говорил Шарафов. – Все у нас есть: машины, металл, текстиль, уголь, нефть, газ – все… Я уже не говорю о хлопке: по хлопку мы были и будем на первом месте… – он смолк на минуту, как бы собираясь с мыслями, и продолжал: – Скрывать нечего: в годы войны трудновато было. И сейчас еще не совсем легко, но уже начинаем разворачиваться вширь и вглубь. Лучше всего убеждать примерами и фактами, словами теперь никого не удивишь… Вон, смотрите сюда, – Шарафов показал вперед. – Колхозная агрономическая лаборатория. Несколько дней назад открыли. Еще недавно колхозники могли только мечтать об этом, – он сбавил скорость машины, вглядываясь в светлое здание, окруженное клумбами ярких цветов, а потом заговорил опять: – И ведь не только у нас дело идет на подъем. Послушайте, что говорят товарищи, побывавшие на правах гостей в странах народной демократии. Сердце радуется! Наши друзья так окрепли, что за короткий срок обогнали многих западных соседей. Вот что значит превосходство идеологии!
Машина въехала в город. Расставаясь, майор предупредил Ожогина:
– Постарайтесь прийти к Раджими минут на десять раньше.
Никита Родионович перевел стрелку часов на десять минут вперед.
Рынок… водопроводная колонка… три тополя… разваленный дувал… Всё на месте. Парикмахерская открыта. Ее Никита Родионович увидел еще издали.
Дверь в комнату Раджими он потянул на себя, и она подалась.
Не успел Никита Родионович сделать и шага по комнате, как скрипнула вторая дверь и из парикмахерской показалась голова Раджими.
– Ага! Вы уже здесь? Рано.
– Ровно шесть, – и Ожогин показал на часы.
– Значит, мои отстают или ваши спешат. Прошу извинить: я немного задержусь, у меня клиент.
Голова исчезла. Дверь вновь скрипнула и закрылась. Ожогин остался один.