ырого молока.
Козы на пастбищах ведут себя иначе, чем крупный рогатый скот. Они гораздо чаще продираются сквозь кусты и в большей мере набираются клещей. И не только в кустах, но и в густой высокой траве, с которой козы соприкасаются всей поверхностью тела. По некоторым наблюдениям, на одном и том же пастбище к козам прицепляется втрое больше клещей, чем к другим животным, например к коровам. И это при том, что большую часть присосавшихся к ней клещей коза поедает: в тех местах, куда коза достает головой, она ликвидирует клеща, едва тот раздуется при кровососании до размера горошины. А это тоже может способствовать передаче вируса и вызвать заражение козы алиментарным путем.
Итак, было установлено значение козьего молока в распространении инфекции, но этим еще не была решена вся проблема появления клещевого энцефалита в Рожняве. Наоборот, полученные в 1951 г. результаты породили целый ряд новых вопросов, с которыми сталкиваются те, кто занимается изучением природных очагов болезней. В каких биотопах циркулирует вирус? Какие животные служат его резервуарами? Какие членистоногие переносят вирус? И наконец, где самое уязвимое звено в цепи его циркуляции, как разорвать эту цепь и подавить возможность появления инфекции?
В 1952 г. исследования в Рожняве и ее окрестностях были продолжены. Но на сей раз это уже был не поиск точек, за которые можно ухватиться, а точная плановая операция, в которой участвовали все, кто тогда интересовался изучением природной очаговости, причем не только клещевого энцефалита, но и ряда других инфекций. Открылся путь, по которому пошли многие исследователи, и каждый из них внес свою лепту. Путь, который вел в разные уголки нашей страны, и целью его было исследование не только клещей и не только вируса энцефалита.
Болезни, существующие в дикой природе
Учение Павловского о природной очаговости указало пути, ведущие к объяснению и подавлению эпидемии клещевого энцефалита в Рожняве, и лежало в основе исследований в других районах ЧССР. Однако речь шла не о простом заимствовании готовой схемы и переносе ее из условий дикой дальневосточной тайги в наши среднеевропейские природные условия. Это было бы только на руку тем скептикам, кто не мудрствуя лукаво уже успел осудить это учение как нечто такое, чему в наших краях — окультуренных и причесанных — нечего делать.
Но недостаточно было бы и просто приспособить выводы Павловского к нашим условиям. Требовалось идти в указанном им направлении дальше, открывать новое и непознанное, решать вопросы, поставленные тысячелетней историей нашего края, где буквально не осталось такой тропы, по которой не прошли бы люди, и такого клочка земли, к которому бы еще не прикасалась рука человека-хозяина.
Стало быть, необходимо было существенно расширить и то, что так часто подчеркивал и сам Павловский: комплексность исследования, широту его охвата. Необходимо было уделять внимание не только всему тому, что существует сегодня, а с таким же пристрастием изучать также все, что предшествовало современному состоянию. Потому что и в данном случае справедливо, что познание прошлого — лучший ключ к пониманию будущего.
Эпидемия в Рожняве послужила стартовым сигналом для работы многих групп и отдельных специалистов из разных учреждений и институтов, и все они в меру своих возможностей содействовали успеху общего дела.
Невозможно перечислить всех, кто приложил руки к делу, но можно точно определить, кто объединил частные результаты в один поток и уточнял направление его русла. Это был Богумир Росицки, ныне академик, о котором читатель уже знает из рассказа об экологии блох и их хозяев. В Рожняве он занимался экологией клещей.
Медицинское значение клещей и мелких млекопитающих всегда составляло предмет научного интереса Росицкого, поэтому он очень тесно сотрудничал с вирусологами из Праги и Братиславы, равно как с зоологами из Национального музея в Праге и из филиала Академии наук в Брно. Кроме того, он опирался на результаты исследований ботаников, и здесь его партнером был главным образом Славомил Гейни, ныне академик, директор Ботанического института Академии наук. Оба ученых уделяли большое внимание изучению влияния хозяйственной деятельности человека на территории нашего среднеевропейского края.
Мы здесь немного забегаем вперед (размышлениям о влиянии человеческой деятельности на существование инфекций, передаваемых паразитическими членистоногими, посвящен заключительный раздел книги), но для объяснения вопросов, связанных с классификацией природных очагов болезней, необходим хотя бы небольшой предварительный экскурс в данную проблематику. Оценив территорию ЧССР с точки зрения степени ее окультуривания, Росицки и Гейни пришли к выводу, что у нас уже не существует первоначальных (первичных) природных очагов болезней, а имеются лишь очаги, видоизмененные в разной мере деятельностью человека. При этом данные обследований местности хорошо согласовывались с тем, что известно из истории нашего лесного дела и охотничьего промысла, а также пастбищного содержания крупного скота и овец.
То, что нам на первый взгляд иногда представляется первозданной нетронутой местностью, они включили в первую ступень своей классификации и назвали «слабокультурными территориями», на которых первоначальный сплошной растительный покров, образуемый преимущественно лесом, прерывается лугами, пастбищами или полями. Такие территории сохранились лишь в гористых местностях ЧССР (например, на Шумаве, в Крконоше, Низких и Высоких Татрах), и с точки зрения клещевого энцефалита они неопасны, так как там водится минимальное количество клещей. Правда, и в этих местах был выделен вирус клещевого энцефалита (в Высоких Татрах). Природные очаги этого типа называют горными; по-видимому, они представляют собой какой-то остаток первоначальных очагов, существовавших некогда в Центральной Европе.
Другие ступени воздействия человека на местность стремятся к противоположному полюсу, а им являются урбанизированные и индустриализированные территории. Но даже здесь клещи не исчезли. Они сохраняются в кустарниках и остатках растительности везде, в том числе и вблизи от жилища человека, и нападают как на мелких, свободно живущих грызунов и насекомоядных, так и на домашних животных, не исключая кошек и собак.
Сведения о разной степени влияния хозяйственной деятельности человека на местность можно использовать для объяснения изменений циркуляции вируса клещевого энцефалита, прежде всего проследив, как изменяются отношения между переносчиками и резервуарами вируса, т. е. отношения между клещом обыкновенным и его хозяевами.
При этом основной упор надо делать на наличие хозяев взрослого клеща. Мышевидных грызунов практически везде достаточно, а если все же где-то и недостает, то их возмещают птицы, ищущие пищу на земле, а иногда и пресмыкающиеся (ящерицы). Конечно, чтобы отложить яички, самки клеща должны напиться крови на более крупных животных, а потому наличие последних служит лимитирующим фактором для распространения клещей, а тем самым и для возможного существования природного очага клещевого энцефалита.
С этой точки зрения можно в принципе различать три ситуации. Простейшая — та, при которой основным источником крови служит пасущийся скот; ей соответствует природный очаг пастбищного типа. Такие очаги характерны для Центральной и Юго-Восточной Словакии, и примером их может служить Рожнява.
Наоборот, в Чехии, где пастбищное скотоводство в прошлом было в значительной мере подавлено, на помощь клещам нежданно-негаданно поспешила охота. Благодаря тому, что поголовье промысловых зверей поддерживается на высоком уровне, клещи здесь всегда находят пищу. Так возникают дикие, или лесные, природные очаги клещевого энцефалита, богатые свободно живущими зверями. В качестве примера можно назвать природные очаги в крживоклатских и бероунских лесах.
Третья возможность — это комбинация предыдущих двух. Смешанный тип природного очага часто встречается в Словакии, и его существование обеспечивается с двух сторон: взрослые клещи питаются кровью, во-первых, диких птиц и зверей, являющихся объектом охоты, а во-вторых, домашнего скота, пасущегося на опушках лесной поросли. В этих условиях происходит смена хозяев в зависимости от численности диких и домашних животных в данный момент.
Рассматриваемый разный характер природных очагов клещевого энцефалита — это, конечно, не единственное, что отличает их от очагов в дальневосточной тайге. Павловский сам обратил внимание на то, что на обширных просторах тайги, носящих единый характер, вирус клещевого энцефалита распространен неравномерно. Чтобы отличить места, благоприятные для поддержания возбудителя инфекции, от остальной части территории природного очага, он назвал их элементарными очагами. Как правило, они характеризуются четко выраженной приуроченностью к тому или иному типу ландшафта. Это узловые точки, где возбудитель болезни сохраняется долгое время и откуда он при подходящих условиях распространяется по всему очагу.
Естественно, это справедливо и для условий в ЧССР. Однако в окультуренных районах территория природного очага нередко бывает настолько раздроблена хозяйственной деятельностью человека, что, собственно, единственной формой существования оказывается элементарный очаг, причем часто он лишен возможности распространиться по всей своей первоначальной территории (ее как таковой просто давно уже нет).
Элементарные очаги в окультуренном районе проявляются значительно более четко, чем в областях, не тронутых рукой человека. Поэтому Росицки и Гейни заинтересовались их внутренней структурой, а она также неоднородна, и предложили различать в ней следующие элементы: ось, ядро и оболочку. Если перенести это представление на местность, увидим, что элементарный очаг большей частью располагается вдоль какого-либо водного потока: это может быть даже текущий из родника ручеек длиной не более нескольких десятков метров, который, прежде чем иссякнуть, напоит вод