Молчаливые китайские помощники работали бок о бок с ним терпеливо и дальше, и именно они содействовали частному, но интересному открытию, которое отчасти было и делом случая. Долгое время из уст в уста передавалась история о том, как один из помощников попросил Мансона разрешить ему временно проводить взятие крови и исследовать ее в ночные часы, потому что днем он ухаживал за больной матерью. И у него сразу же возросло количество положительных результатов. Не суть важно, достоверен ли этот эпизод. Существенно другое: Мансон убедился, что поступление червячков в кровеносные сосуды на самом деле определяется временем суток, а не бодрствованием или сном больных.
Он правильно усматривал в этом еще одно подтверждение своей комариной теории. Ведь все точно совпадало с тем временем, когда комары больше всего нападали на людей.
Прошло еще много времени, и Мансон еще долго занимался вскрытием комаров, прежде чем с полной определенностью установил, что крохотные червячки из желудка комара проникают сквозь его стенку в полость тела и в грудные мышцы, где вырастают от первоначальных двух-трех десятых миллиметра до целых двух миллиметров и где в них развиваются пищеварительная система и остальные органы, отсутствовавшие у личинок, паразитирующих в крови больных. Мансон не сомневался, что эти личинки уже могут заразить здорового человека. Он не знал еще, как они выходят из тела комара, но в тот момент ему было и не до этого: Мансон спешил сообщить миру о своем открытии.
Первое его сообщение появилось в печати уже в 1877 г., но осталось незамеченным. Здесь нечему и удивляться: оно было опубликовано в издававшихся на английском языке в Китае «Таможенных медицинских ведомостях». На него обратили внимание историки тропической медицины в середине XX в. К счастью, Мансон отправил подробный отчет и в Англию. В марте 1878 г. он был прочитан в Лондоне на заседании Линнеевского общества, а на следующий год напечатан в журнале "Journal of the Linnean Society", 1879. Отчет вызвал широкий отклик, его перепечатали и другие известные медицинские и естественно-научные журналы. Так «сумасброд» Мансон в один миг стал героем. Ничего удивительного, ведь идея, которую он проповедовал и справедливость которой доказал, была действительно революционной. Люди уже и раньше предполагали, что насекомые могут быть причастны к распространению болезней. Но мысль о том, что в теле насекомого может паразитировать какой-то организм, проделывающий там часть своего развития, прежде чем проникнуть в нового хозяина, была и в самом деле смелой.
Не один Мансон интересовался в то время проблемой слоновости. Поэтому отметим и другие вехи на пути познания: в 1876 г. Банкрофт, работавший в Австралии, наблюдал первых взрослых червей, которых в 1877 г. Коббольд (Cobbold) назвал в честь него филярией Банкрофта. Родовое название червей «филярии» должно было выражать удивительную волосовидную или нитевидную форму (длина тела самцов 2–4 см, самок — до 10 см при толщине всего 0,3 мм). Недаром их еще называют нитчатками. Позже, когда были выявлены и другие родственные виды червей — паразитов человека и животных и потребовалось таксономически упорядочить семейство филярий, черви — возбудители слоновой болезни человека были включены в род, названный по имени ученого, первым обнаружившего их личинки в крови, Wuchereria bancrofti.
Так паразитический червь получил свое название, а по нему были обозначены и его микроскопические личинки, развивающиеся в крови, — микрофилярий. Ну, а комары, с которыми столько мучился Мансон? Он и здесь оказался проницательным: их образец послал в Британский музей, так что сейчас мы знаем, что опыты он проводил с видом Culex pipiens fatigans — это некая тропическая параллель нашего назойливого комара (Culex pipiens molestus).
Мансон продолжал работать, исследовал весь цикл развития микрофилярий в организме комаров, и лишь самая последняя фаза — переход в нового хозяина — ускользнула от его внимания. Заметить ее удалось в 1900 г. Лоу, обрабатывавшему в Англии материал, присланный Банкрофтом из Австралии, и в том же году независимо от него Джеймсу, работавшему в Индии.
На этом история исследования Мансона кончается. Следует добавить, что он принадлежал к тем счастливым людям, чей труд по достоинству был оценен еще при их жизни. Вернувшись спустя двадцать с лишним лет в Англию, он читал лекции в университете. И больше того, мог с удовлетворением наблюдать, как его открытие навело на правильный путь ряд других исследователей, помогло в изучении других вопросов, в том числе и в разрешении загадки переноса возбудителя малярии.
Нам остается еще рассказать о том, что происходит с выявленными Мансоном червячками, когда они при укусе комара попадают из его хоботка в организм человека. Они проникают в лимфатические пути и по ним — в лимфатические узлы, где созревают, копулируют и дают жизнь новым личинкам. Лимфатические узлы человека опухают, воспаляются, лимфатические пути становятся непроходимыми — появляются отечность и деформация конечностей. Постепенно отечность становится более плотной, и возникает типичная картина слоновости.
Болезнь распространена во всей тропической зоне, а отчасти — и в субтропиках. Правда, распространена она неравномерно — даже в тропических широтах имеются обширные территории, где эта инфекция не встречается. В одних местах у человека поражаются преимущественно конечности, в других — половые органы. Например, в Индии у больных бывают поражены руки и ноги, в Полинезии — главным образом руки, в Африке — половые органы. Нитчатка Банкрофта — не единственный паразитический червь семейства филярий, вредящий здоровью человека. Из всех других можно назвать еще нитчатку Brugia malayi, распространенную в Юго-Восточной Азии: она также вызывает слоновость, только в более легкой форме. У нее и другие переносчики, а потому ее микрофилярии появляются в крови больных большей частью днем.
Слоновая болезнь, к сожалению, не отошла в прошлое. В мире она и сегодня встречается довольно часто: по оценке Всемирной организации здравоохранения, этой болезнью до сих пор страдают около 200 млн. человек. Иногда люди сами прямо потворствуют ей беспорядком в населенных пунктах, плохими санитарными условиями жизни: в жилом массиве самой современной постройки достаточно выброшенной консервной банки, стертой шины или плохого водостока, чтобы возник очаг развития комаров — переносчиков инфекции. Ведь и эпидемиологи говорят о ней как о болезни, создаваемой человеком, man-made disease. Следовательно, чтобы стереть слоновость с карты нашей планеты, надо бороться не только с переносчиками и возбудителями инфекции, но и с человеческой беспечностью и равнодушием.
Болезнь плохого воздуха
Малярия — болезнь, название которой в представлении каждого из нас неразрывно связано со смелыми путешествиями первооткрывателей и исследователей по странам с жарким и влажным климатом. И это правильное представление. Вовсе не хищные звери, а малярия была в прошлом врагом номер один у бесстрашных землепроходцев — пионеров человеческого познания. Не убереглись от нее и самые великие из великих. Давид Ливингстон прибыл в Африку в 1840 г., чтобы открыть ее европейцам, со свежим медицинским дипломом в кармане. Но и диплом не защитил от малярии Ливингстона, боровшегося с нею до последнего дня своей жизни. Такая же участь едва не постигла знаменитого журналиста Генри Мортона Стэнли, в 1871 г. проникшего в глубь Африки в поисках пропавшего без вести Ливингстона. В неравную борьбу с малярией вступил и чешский врач, выдающийся исследователь центральной части Африки Эмиль Голуб. Трагический конец его большого путешествия поперек континента от Кейптауна на север предзнаменовала малярия. В убогой деревушке Пандаматенце (Pandamatence), на краю обследованных областей внутренней части материка, экспедиция застряла в период дождей, вместе с которыми наступило и время малярии. Голуб и его спутники, черные и белые, боролись за свою жизнь, висевшую на тонком волоске тающих запасов хинина. И хорошо известна история с белым торговцем, единственным представителем колониального управления на этой границе проникновения колонизации, у кого было достаточно запасов хинина и кто мог помочь экспедиции, но не помог. Тем самым он затруднил Голубу дальнейшее продвижение гораздо эффективнее, чем какой-то запрет колониальных властей, для кого экспедиция чешского исследователя была как бельмо на глазу.
Однако малярия была болезнью не одних тропиков и диких краев. Все античное Средиземноморье находилось под ее пятой. Малярия вторгалась даже в сам Рим, и, как мы уже упоминали вскользь, некоторые римские императоры покидали в малярийный сезон вечный город и удалялись в ближайшие места, где климат более здоровый. Выше было сказано и о гибели древнего малоазиатского города Эфеса. Были в истории и такие периоды, когда малярия грозно свирепствовала на территории Греции, опустошая ее города. Знакома болезнь была также древним индийцам, вавилонянам и другим культурным народам на Среднем Востоке.
«Список знаменитых личностей, умерших от малярии, очень длинный, — писал Б. Каргер-Деккер (В. Karger-Decker). — Кроме имени Александра Македонского, в нем фигурируют имена римских иператоров Траяна и Марка Аврелия, короля вестготов Алариха I, пророка Мухаммеда, разных германских средневековых королей… а также Альбрехта Дюрера и других».
Все ее знали и все трепетали перед ней. Но никто не имел понятия, чем она вызывается. Единственная связь была очевидна: болезнь всегда поражала людей, живущих вблизи от болот и влажных, сырых мест. Это и лежало в основе представлений, что человек заболевает, надышавшись ядовитыми газами, исходящими из болота. Такие представления жили в сознании человечества более двух тысячелетий и послужили причиной возникновения названия «малярия» (итал. malaria от mala aria — дурной воздух), появившегося в середине XVIII в. в Италии и вошедшего во все языки мирового значения.
Стремление объяснить сущность малярии мы находим уже у античных философов. И хотя некоторые римские мыслители пришли даже к пониманию того, что ряд болезней может вызываться мельчайшими живыми существами, проникающими в тело человека (так, Тит Лукреций Кар (98–55 до н. э.) называл их «анималькулами»; подобную идею сформулировал и современник Цезаря Марк Теренций Варрон), их общие и неопределенные представления не были связаны с конкретной болезнью болот. Наследием римской культуры в этом отношении можно считать лишь основу названия «малярия» и, несомне