Архата, совершенного мудреца, который полностью отбросил десять оков [120], достиг спокойствия, чистоты сознания и пребывает в Нирване.
Впоследствии те из буддистов, чье сознание не смогло возвыситься до высот подобного духовного совершенства, противопоставили Бодхисаттву и архата. Они сделали из Бодхисаттвы фантастического героя, беспорядочное милосердие которого часто выражается в малопонятных действиях, хотя порой эти действия становятся отвратительными, противоречащими здравому смыслу, порой даже жестокими или безнравственными.
Самая популярная история, связанная с Бодхисаттвами, — рассказ, который выжимает слезы у тысяч простых верующих от самой дальней оконечности тропического острова Цейлон до северных степей Монголии, — это история Вессантары.
Вессантара поклялся, что никогда не откажется сделать то, о чем его просят, чтобы посредством этого множества жертв и благодеяний сделаться способным стать Буддой.
Он был принцем и наследником трона. Случилось так, что он дал вражескому королю волшебный драгоценный камень, который обеспечивал процветание и победу над королевством его отца[121]. Обладая подобным талисманом, враг вторгся на его земли и уничтожил всех жителей. Однако это бедствие никоим образом не нарушило спокойствия нашего героя. Он остался преданным своей клятве — только это имело для него какое-то значение.
Министры его отца выказали низкую оценку подобного «достоинства»: они сослали его. Его преданная жена настояла на том, чтобы разделить его судьбу, и отправилась в изгнание вместе с ним, с их двумя детьми. Таким образом, они стали жить в лесу в маленькой, бедной хижине. И тогда появился старый брамин. У него никого не было, кто мог бы служить ему, и он попросил, чтобы дети Вессантары стали его рабами. Тот сразу же и с удовольствием отдал их брамину. Маленькая девочка и ее брат просили отца оставить их у себя, поскольку злой брамин жестоко обращался с ними, но принц не захотел отрекаться от своей клятвы. Он даже поздравил себя с тем, что получил столь прекрасную возможность продемонстрировать всю величину своего милосердия. Вскоре ему предоставилась и другая возможность: на сей раз он отдал свою жену. И наконец, он согласился вырвать себе глаза и отдать их слепому человеку, чтобы тот «мог использовать их, заменив свои, и вернуть зрение».
Авторы этих рассказов совершенно иначе представляли себе права главы семьи, чем мы. Согласно этим правилам, мужчина был законным хозяином своих жены и детей. По их представлениям, он просто избавлялся от того, что принадлежало ему по праву. Следовательно, действия принца не должны были оскорблять их; его поступки расценивались просто как отказ от вещей, очень дорогих для человека, — следовательно, это демонстрировало величие его жертвы. Эти варварские понятия сейчас совершенно изменились даже у наций, принадлежащих к отсталым цивилизациям. Поклонники Вессантары часто утверждают, что его жена и дети соглашались на эту жертву.
Конечно, история заканчивается хорошо; старый брамин был переодетым богом, который желал проверить Вессантару. Он вернул ему его детей и жену, другой бог восстановил ему зрение, «и его глаза теперь были еще красивее, чем когда-либо»[122], враждебный король вернул драгоценный камень. Люди, читающие эту историю, все время подавляют желание задаться вопросом — не мучила ли авторов повествования совесть, запрещая им позволить страдать жертвам их чересчур ярого героя-благотворителя. Однако я думаю, что было бы ошибкой поддаться на это представление. Авторов интересует лишь принц, и только он один, только его они не хотели оставлять в несчастье; остальные были просто фигурами, бездушными персонажами, которые оказались им совершенно неинтересными.
Таким образом, как это часто случается не только в рассказах, но и в реальной жизни, невероятное милосердие, которое вменяется Бодхисаттве в обязанность, превращается порой в обыкновенный чудовищный эгоизм. Некоторые ламы-мистики отказываются признать эту историю, хотя ее читают и помнят повсюду как достойную того, чтобы быть связанной с махаяной. «Она имеет все свойства малой колесницы», — сказали они мне. Герой этой истории сам желает наслаждаться эйфорией счастья и просветления в мире; он не стал бы так радоваться, если бы то же самое счастье и просветление были подарены человечеству другим Буддой. Он полон веры в реальность собственного «я». Он также считает Будду «человеком». Он не ощутил его истинный характер как возникающий из универсальной «мудрости».
С другой стороны, есть истории о Бодхисаттвах, которые были приняты ламами как отражающие дух махаянизма. Ниже я привожу историю, очень хорошо известную во всех странах, где распространен буддизм.
Молодой принц (говорят, что это был исторический Будда в одном из своих прежних существований) блуждал по лесу. Невероятная засуха иссушила все источники, на дне ручьев и рек можно было увидеть только песок и гальку, листья на деревьях свернулись и высохли, сожженные жарким солнцем, все животные сбежали в другие области. И вот принц увидел, что среди всего этого опустошения, совсем рядом с ним, лежала и умирала тигрица со своим выводком маленьких тигрят. Дикий зверь тоже увидел принца. В глазах тигрицы он прочитал горячее желание броситься на него как на добычу и добыть пищу своим тигрятам, которых она больше не могла кормить молоком, из-за чего они вот-вот должны были умереть от голода. Но ей не хватало сил даже на то, чтобы подняться на ноги и сделать прыжок. И она осталась лежать на земле, жалкая в своем материнском горе и тоске по жизни.
Увидев это, молодой принц был охвачен жалостью. Он свернул со своего пути и, подойдя к тигрице, которая не могла уже напасть на него, предложил ей свое тело в пищу.
Самая прекрасная часть этой истории заключается в том, что в ней нет чуда в конце. Нет бога, который благополучно вмешивается, зверь пожирает принца заживо, и то, что произошло дальше, покрыто завесой тайны. По всей вероятности, это простая легенда, и все же я думаю — и в целом не без причины, — что подобное действие действительно могло иметь место. Трудно понять глубину милосердия и самопожертвования, которых достигают определенные буддисты-мистики. В этом по существу махаянистском деянии, которое вдохновляет массы ламаистов на почитание мифического Бодхисаттвы, такого, как Ченрези, демонстрируется их отказ от Нирваны. Правда, несмотря на то, что благодаря своим достоинствам они получили право на Нирвану, их настойчивый альтруизм заставляет их отказаться от нее, чтобы продолжить помогать их «смертным собратьям», чего не может больше делать Будда, погрузившийся в Нирвану.
Эта сентиментальная история невероятно популярна на Тибете. Мы находим ее отзвуки в многочисленных обрядах, в течение которых святых лам и других героев упрашивают не входить в Нирвану, чтобы продолжать защищать их «сотоварищей — живых существ».
Ничто не может в большей степени противоречить учению буддизма, чем идея о том, что кто-то может отвергнуть Нирвану.
Можно отказаться войти в рай, который является определенным местом, но Нирвана — это, по существу, состояние, достигаемое автоматически с исчезновением невежества, и те, кто достиг знания, не может, как бы он этого ни хотел, не знать того, что он знает.
У мастеров мистики нет никаких заблуждений на этот счет, и, несмотря на их популярность, эти ошибочные представления, касающиеся поведения Бодхисаттвы, не находят места в учении, передаваемом ими ученикам, которых они допустили на посвящения высших степеней.
Желание стать самим Буддой для них, похоже, означает полное непонимание того, что они называют «сознанием Будды». Человеческие формы Будды — или формы, способные появиться в других мирах, — являются только манифестациями или проявлениями тулку этого «сознания», которое, однако, мы не должны считать «личностью», живым существом.
Чтобы выразить свое мнение относительно усилий легендарных Бодхисаттв и тех, кто хотел бы подражать им, некоторые ламы используют довольно странные притчи.
Представьте себе — сказал мне один из них, — что, пока солнце сияет, человек упрямо стремится зажечь лампу, свою лампу, чтобы обеспечить светом себя или еще кого-то. Напрасно ему говорят, что дневного света достаточно и что солнце заливает своими лучами все вокруг. Он отказывается пользоваться этим сиянием, единственное, чего он желает, — это увидеть свет, созданный им самим. Вполне вероятно, что это безумие является следствием того, что этот человек не видит солнечного света; для него солнечный свет не существует, возможно, непрозрачный экран не дает ему ощутить солнечные лучи. Но что является этим экраном? Этим экраном является безумное увлечение собственным «я», своей личностью и ее действием, рассуждением , которое отличается от понимания .
В этом вся тибетская мистика, ее великий принцип: нет ничего, что можно было бы «сделать», есть только то, что можно «вернуть в прежнее состояние». В другом месте я уже говорила, что ламы, стремящиеся к созерцанию и медитации, сравнивают духовные тренинги с процессом очищения, или пропалывания.
Принимая во внимание, что эти и подобные идеи выражает небольшая элита мыслителей, народные представления о Бодхисаттвах все больше и больше запутываются в трясине нелепостей и дают начало многим комическим инцидентам.
Сейчас они предоставляют определенным ламам средства для оправдания несообразностей поведения, предназначенные для того, чтобы оскорбить верующего и превратить подобные поступки в достойные похвалы деяния, наполненные отречением и набожностью. Посмотрим, как это проявляется на конкретном примере.
Лама — глава секты, руководитель группы мастеров или просто настоятель монастыря, но в любом случае тулку (tulku)[123]