и» и «Корона».
Взволнованную речь командора Аржанова отчасти объясняла тем, что Веселитский, помешанный на секретности, ничего толком не рассказал ему про Флору и ее диверсионно-разведывательную группу, про задачи, стоящие перед ней. Хотя, бесспорно, часть этой информации следовало флагману эскадры раскрыть. Какую именно, старый разведчик так и не определил, поскольку был занят мыслями о своем переводе из Крыма в Киев, отношениях с Шахин-Гиреем, походом от Петровской крепости к Кизи-Керману.
При последней беседе с Козляниновым Веселитский отделался намеками, не совсем ясными. Однако намеки — не приказы. Хотя, вероятно, командир «Хотина», будучи не новичком в военной сфере, кое о чем догадывался. Но теперь, когда столкновение с противником на море становится реальным, надо ли хранить все в строжайшей тайне? Пожалуй, разумнее посвятить капитана бригадирского ранга в детали, вполне очевидные для наблюдательного и опытного человека.
Обет молчания, который Анастасия дала, подписав присягу в кабинете Екатерины Второй в январе 1781 года, диктовал ей строгие правила поведения с людьми, не вовлеченными в работу секретной канцелярии Ее Величества. В один миг эти люди стали бесконечно далеки от нее. Аржанова словно бы очутилась за незримой чертой, которую мысленно назвала «граница неведения».
По одну сторону границы, под сенью государственной тайны, обличенные доверием великой царицы, существовали все они, ею избранные: и Аржанова, и Веселитский, и непосредственный начальник Флоры статский советник Турчанинов, и секунд-ротмистр князь Мещерский, и сержант Чернозуб, а также и многие иные, ей пока неизвестные, исполнители особой монаршей воли.
По другую сторону «границы неведения», точно комарики-поденки в ярком свете дня, суетились тысячи и тысячи особей homo sapiens, ничем, кроме собственных мелких интересов, не озабоченные. Их жизнь, их смерть, их личная удача или неудача не влияли на осуществление высочайше утвержденных планов. Аржанова не презирала людей, распрекрасно живущих за «границей неведения». Просто знала, что тайна им недоступна, и так должно быть всегда…
— Вы спрашивали об оружии? — прервала она затянувшееся выступление капитана.
— Спрашивал, — Козлянинов взял с блюда квадратный кусочек къурабие и положил его в рот, собираясь запить мадерой.
— Глафира, принеси мои пистолеты.
— Сию секунду, матушка-барыня.
Третьим молчаливым участником этой сцены являлась горничная Аржановой. По-деревенски сложив руки под грудью, одетая в чепец с лентами, ситцевую кофту и юбку с длинным белым фартуком, верная служанка стояла у входа в гардеробную комнату, отделенную от каюты деревянной перегородкой и занавеской из тафты. Шутки Козлянинова ей не нравились. В них она усматривала насмешки над госпожой, причем — совершенно необоснованные. Уж меньше всего Анастасия Петровна походила на капризную и вздорную уездную барыньку, дальше города Льгова Курской губернии никогда не выезжавшую.
Но обет молчания, неписаный, неназванный, распространялся и на Глафиру. Никто не объяснял ей это правило. Она почувствовала его сердцем, чутким и преданным. Иногда, естественно, задумывалась: в какое же престранное дело замешалась вдова подполковника по своей пылкости да по молодости. Однако рассуждений о том с мужем Досифеем и сыном Николаем не вела. Чего зря болтать? Известно, на все воля Божья. Хочешь — не хочешь, а будучи крепостным человеком, разделишь судьбу господина, куда бы она его ни завела…
Уже уложенные в сумочку из гобеленовой ткани, «Тузик» и «Мурзик» дожидались поездки в Кафу. Их изготовила миланская фирма «Маззагатти» специально для дам, обожающих путешествовать в одиночку. Общая длина каждого достигала 21 см, калибр — 14 мм. Рукояти из темного орехового дерева, инкрустированные серебром, золотая насечка на стволах и узорчатое чернение делали это оружие похожим на дорогие игрушки.
— Забавная вещица! — небрежно сказал Козлянинов, бросив взгляд на пистолет в руках Аржановой. — Неужели она стреляет?
— Укажите цель, ваше высокоблагородие.
— Вон на стене у вас за спиной на щитке висит противопожарная инструкция.
— Вам не жаль эту бумагу?
— Нет, — он усмехнулся.
Анастасия поставила курок на боевой взвод, левой рукой обхватила запястье правой, чтобы хорошо зафиксировать «Тузик», прицелилась и нажала на спуск. Тут курок с кремнем ударил по огниву, посыпались искры, оно открылось, порох на затравочной медной полке вспыхнул, огонь передался заряду в стволе, и круглая свинцовая пуля, пролетев три метра, впечаталась точно в середину листка, исписанного черными чернилами.
Козлянинов вскочил с места как ошпаренный:
— Да вы не понимаете шуток!
— А вы не шутите так со мной…
Он дал ей корабельный баркас, на котором можно было установить мачту и поднять парус. Это плавсредство для большей маскировки спустили с борта «Хотина», обращенного к морю. Боцман Белоглаз сел к рулю, четыре матроса взяли на всякий случай весла.
Аржанова в сопровождении Мещерского и Чернозуба отправилась не к самой Кафе, но в дальнее предместье ее, расположенное к востоку от крепостных стен. Там они наняли крытую арбу и благополучно добрались до Канатной улицы.
Кристас Маргопулос не сразу поверил, что богатая татарская женщина действительно является доверенным лицом русского посланника Веселитского. Она дважды повторяла пароль и затем передала ему условленный предмет — серебренное кольцо с затейливой монограммой «IX» — Иисус Христос. Грек пригласил важных гостей из торгового зала пройти в его кабинет и приказал жене подать туда кофе и сладости.
Глядя в серые глаза прекрасной незнакомки, мастер канатного дела порывался рассказывать ей о своей дочери, похищенной Бурташ-пашой, о мятеже Бахадыр-Гирея, основные события которого развернулись в мае и в июне 1782 года в Кафе. Но Аржанова это знала. Она переводила разговор на другую тему: морские перевозки между крымским ханством и Османской империей. По ее предположению, Маргопулос, снабжавший моряков канатами, мог знать их подробности, как говорится, из первых рук.
Он свидетельствовал, что морская блокада полуострова, введенная русскими в июле, сыграла значительную роль. Татарские суда они просто не выпускали в море, требуя у них документы, подписанные законным правителем ханства Шахин-Гиреем. Турецкие корабли часто преследовали и открывали огонь по ним, если те медлили поднять флаг и тем указать свою принадлежность, останавливали, досматривали товары, советовали капитанам не ходить в Крым, пока мятеж не будет подавлен.
С русскими мореплавателями Маргопулос сталкивался редко. Их базы находились в Таганроге и Керчи, где россияне устроили собственные парусные и канатные мастерские и склады. Но турецкие раисы жаловались греку на то, что в прибрежных крымских водах им житья не стало от русских. Их корабли, фрегаты, шхуны, боты встречаются повсюду. Они смело идут на сближение, первыми начинают стрельбу из пушек, держат на палубе готовые к бою абордажные команды…
В целом «конфидент» из Кафы произвел на Аржанову хорошее впечатление. Конечно, далеко ему было до Микиса Попандопулоса, умного, энергичного, предприимчивого. Нет, не скоро секретная канцелярия Ее Величества найдет в Крыму нового такого сотрудника. Но честный наблюдатель Кристас Маргопулос, мечтающий отомстить обидчикам, тоже пригодится.
Анастасия предложила греку сейчас написать о каком-нибудь последнем значительном событии на рейде в Кафе. Он подумал и набросал записку в десять строк. Внизу на листке Кристас поставил свой псевдоним — Иона.
Поскольку общались они по-тюрко-татарски, то и записка была на этом языке. Грек, привыкший к письменной речи, необходимой в его бизнесе для составления договоров, расписок, прейскурантов, изложил суть дела разборчивым почерком и почти без орфографических ошибок. Аржанова, взяв листок, пробежала глазами донесение и нашла его весьма интересным.
Позавчера под вечер двухмачтовая фелюга, не поднимая никакого флага, пыталась выйти в открытое море, но на свою беду встретилась с заходящим в бухту «Короном». Капитан Бабушкин приказал ей остановиться. Моряки с фелюги его не послушались. «Корон» произвел два выстрела из пушки. Первое ядро ушло далеко, второе ядро снесло на лодке самую большую мачту. Фелюга чуть не перевернулась, но на веслах все-таки добралась обратно к берегу. Владелец лодки турок из Синопа Халим-ага, покупая у Маргопулоса новые снасти вместо порванных, сказал, что очень торопился. В тот день на траверзе мыса Меганом его ждали старые друзья. Они пришли сюда на шебеке «Орхание» из Мраморного моря.
Русская путешественница достала из сумочки десять османских золотых монет флори и положила перед Маргопулосом. Грек удивился. Обычно Веселитский платил ему гораздо меньше, да и вовсе не из-за денег Кристас помогал единоверцам в борьбе против мусульман. Аржанова постучала пальцем по листку с донесением:
— Добавьте сюда все, что знаете о Халим-аге…
Не в силах быстро расстаться с необычной гостьей, Маргопулос вызвался показать ей кратчайшую дорогу к центру города, а заодно — дом Халим-аги, его место на пристани и две фелюги, на которых тот ежедневно выходил в море рыбачить. Шагая рядом с арбой, грек спрашивал Анастасию, надо ли ему ждать от нее вестей. Она кивала головой: да. В скором времени кто-то обязательно передаст Кристасу привет от Флоры, и пусть он будет откровенен с этим человеком…
Далеко за кромкой прибоя остались древние крепостные стены, улицы и дома Кафы.
После полудня ветер усилился, волны чередой заходили по рейду. Баркас острым носом взрывал белые барашки на их крутых спинах. Брызги летели на прямоугольный парус, который выгибался от порывов ветра и натягивал шкоты — канаты, идущие от нижних его концов к металлическим кнехтам на корме.
Боцман Белоглаз обеими руками держал румпель баркасного руля и улыбался Аржановой. Он был доволен днем, проведенным в тихой бухточке. Во-первых, более четырех часов моряки тут купались и загорали, отдыхая от судовых работ, во-вторых, госпожа Аржанова хорошо их угостила. Из города она привезла кувшин вина и корзину, полную вкусной татарской еды: горячие чебуреки и «шиш-кебап» — кусочки молодой баранины, нанизанные на палочки и поджаренные на открытом огне.