На простом дорожном экипаже из каретного сарая Потемкина-Таврического, в котором Анастасия въехала в город Яссы, естественно, никакого герба не имелось. Вероятно, на этом основании некая богато одетая дама лет тридцати пяти в карете с графским гербом требовала уступить ей дорогу на узкой улочке, ведущей к западному предместью. Двигалась она в одном направлении с княгиней Мещерской и желала ее обогнать, опустив стекло и рукой указывая на свой латунный герб, прибитый к дверце.
Чтобы пропустить даму вперед, требовалось съехать на обочину и вообще остановиться. Однако кучер светлейшего князя к подобным маневрам не привык. Высокомерно усмехнувшись, он хлестнул лошадей длинным кнутом. Они помчались вперед, громко стуча копытами по грунтовой дороге. Графский кучер сделал то же самое. Оба экипажа, чуть не сцепляясь ступицами колес, понеслись параллельно, что выглядело опасно. По крайней мере, места для пешеходов на улице уже не осталось.
Анастасия продолжала слушать рассказ белого мага, который сидел в карете на откидной скамье напротив нее. Гончаров повествовал о том, как наш простой народ относится к чародейству и колдовству. Например, в одной деревне за излечение от падучей внука совсем бедная старушка предложила ему от чистого сердца шкурки от домашнего свиного сала. На самом интересном месте рассказа окна обеих карет поравнялись, и они услышали визгливый голос:
— Арите! Арите сон вуитир имедиатмо… Ву вендра репандр![199]
Аржанова поняла, что рассерженная незнакомка из экипажа с графским гербом пытается изъясняться с ней по-французски. Выглянув из окна, курская дворянка обратилась к ней:
— Madame, que voulez-vou dire? Je suis tres etonne de vous isi et crier a tue-tete[200].
— Же сви контес Браницкая!
— Очень приятно. Но давайте говорить на родном языке.
— А разве вы не та французская певица из Парижа, которую тут все ждут к завтрашнему концерту? — удивилась графиня Браницкая.
— Нет. Я — княгиня Мещерская. Позвольте мне проехать.
— Ну да, конечно. Конечно. Прощеньица просим! — сразу сдала назад Браницкая, то есть урожденная Александра Васильевна Энгельгардт, племянница Потемкина. Княжеский титул стоял выше графского. Потому преимущество на дороге, бесспорно, принадлежало Флоре.
— Благодарю, ваше сиятельство! — вежливо помахала рукой Аржанова, удаляясь от нее.
Сергей Гончаров, наблюдавший в молчании всю сцену, вздохнул и вынул изо рта короткую глиняную трубочку, которую он не курил, однако держал при себе наготове, ожидая остановки. Трубочка была набита табаком. Прижимая его большим пальцем, белый маг задал вопрос:
— Кто эта идиотка?
— Да не идиотка она! — рассмеялась в ответ курская дворянка. — Наоборот, хитрая и расчетливая баба. Просто после мгновенного вознесения из грязи в князи потемкинской родне здорово шибануло в голову. Он-то человек-громадина, умница и талант. А они — люди совершенно заурядные…
Своего замечательного дядю деревенская девушка Александра Энгельгардт впервые увидела только после смерти матери, когда приехала из села Чижово Духовщинского уезда Смоленской губернии в Москву. Ей уже исполнился 21 год. Писаной красавицей ее бы никто не назвал, но фигуру она имела хорошую, лицо — довольно симпатичное. Побеседовав с племянницей, светлейший князь призадумался. Недостатки в ее образовании и воспитании бросались в глаза и вызвали бы вал насмешек при блестящем екатерининском дворе. Государыня, уступив его просьбе, пожаловала Александре звание своей фрейлины, но как представить неотесанную провинциалку изысканному великосветскому обществу?
Потемкин нанял для родственницы учителей музыки, танцев, благородных манер, французского языка, истории, литературы. Из водопада знаний, внезапно обрушившегося на нее, Александра усвоила совсем немного. В частности, весьма своеобразно говорила она по-французски. Зато, оторвавшись от ненавистных книг и забыв о надоедливых преподавателях, молодая поселянка отдалась первому сердечному чувству и без памяти влюбилась в собственного дядю. По правде говоря, трудно было в него не влюбиться скромной и неопытной девушке.
Петербургские сплетники утверждали, будто камер-фрейлина царицы Александра Энгельгардт стала любовницей Потемкина. Это не помешало Григорию Александровичу заботиться о ее будущем и приискивать подходящего жениха. Таковой вскоре нашелся — граф Франц-Ксаверий Браницкий, старше невесты в два раза. Государыня одобрила выбор. Она хотела всемерно укреплять связи российского двора с беспокойной и непостоянной польской шляхтой. Обряд венчания прошел в ноябре 1781 года в церкви Зимнего дворца, после чего состоялся бал и торжественный ужин, на котором присутствовала императрица.
Получив звание статс-дамы Высочайшего двора, госпожа Браницкая уехала с мужем в Варшаву. Там в начале 1783 года она родила первенца, нареченного по местной традиции Владиславом, затем — второго сына, Александра. Но в Польше, уже тогда охваченной антирусскими настроениями, племяннице Потемкина не сиделось. У графа было большое поместье недалеко от Киева, в селении Белая Церковь. Его и выбрала местом своего проживания Александра Васильевна. Она образцово вела хозяйство и удвоила состояние мужа.
Не оставлял заботами Браницкую и светлейший князь. По его протекции она получила выгодный подряд на поставку в армию муки, заработав более ста пятидесяти тысяч рублей. Еще он позволил ей на подводах вывозить соль из крымских озер, что ему принадлежали, в Польшу и Россию. Соль в XVIII веке являлась товаром, весьма дорогим. Разница в ценах производителя и покупателя также частично шла в карман оборотистой графини Александры.
Однако успешная коммерческая деятельность никак не приблизила бывшую жительницу села Чижово к заветной цели. Она часто навещала дядю, можно сказать, ездила за ним повсюду, но вернуть их давние интимные отношения так и не смогла. Потемкин охладел к ней как к женщине, и по-прежнему увлеченной Григорием Александровичем племяннице пришлось пережить это горчайшее поражение.
Впрочем, Аржанова понимала своего возлюбленного.
Легко отданная девственность и по-деревенски явная стыдливость вкупе с собачьей покорностью лишь на первых порах сильно возбуждали его. Постельные игры с родственной по крови молодой партнершей имели терпкий привкус порока и тем в лучшую сторону отличались от множества других его связей с женщинами. Но очень скоро они стали походить на обычные, им уже пережитые романы. Девице Александре, впервые познавшей мужчину, трудно было соревноваться в навыках и умениях с великосветскими куртизанками, окружавшими светлейшего в Санкт-Петербурге и Москве.
Если что он и ценил в женщинах, кроме красоты, то, конечно, неординарный ум, сильный характер и железную волю, позволявшую управлять людьми. Все это в полной мере относилось к великой царице. Она взяла в мужья бедного смоленского дворянина и, наделив необъятной властью, отправила на юг Империи покорять и осваивать Дикое поле, издревле враждебное русским…
В доме, предназначенном для проживания княгини Мещерской, все было готово к ее появлению. Двухэтажный особняк, небольшой, но уютный, имел две спальни, гостиную с камином, кухню, комнату для прислуги, кладовую и ванную. Там, в чугунном чане сразу согрели воду, и Анастасия смогла смыть с себя пыль степных дорог. Пока вода не остыла, она лежала в мыльной пене, размышляя о том, что предстоит сделать сегодня. Глафира, окатив барыню холодной водой из бадьи, укутала ее в льняную простынь и в спальне растерла душистой персиковой мазью.
— Он любит этот аромат, — пробормотала курская дворянка, подставляя ей спину.
— Плевать ему на аромат, ваше сиятельство, — заметила верная служанка, энергично разминая своей госпоже мышцы и сухожилия. — У бабы главное — фигуристое тело. Чем оно пахнет — дело десятое.
— Ну не скажи.
— А вот посмóтрите.
— Когда?
— Да хоть сегодня, матушка барыня…
Действительно, ввечеру приехал к ней один из адъютантов Главнокомандующего Южной армией с известием, что генерал-фельдмаршал справляется о самочувствии и просит пожаловать к нему, коли княгиня Мещерская пребывает в добром здравии. Она на минуту задумалась о своем одеянии и решила Григория Александровича удивить. Анастасия выбрала не женское платье, а зеленый пехотный кафтан, подаренный им при осаде Очакова и перешитый на нее солдатами-портными из Екатеринославского полка. На лацкане мундира в петлице висел офицерский золотой Очаковский крест, который Потемкин Флоре самолично пожаловал.
Так, держа форменную треуголку под мышкой и левой рукой прижимая к боку ножны со шпагой, она и вошла в спальню своего возлюбленного. Генерал-фельдмаршал этого не ожидал. На нем был лишь турецкий халат, перетянутый шелковым крученым поясом с кистями. Однако, будучи любителем экспромтов, светлейший оценил ее находчивость.
— Браво, мой храбрый капитан! — воскликнул он. — Наконец-то ты здесь… Как я этому рад!
Взяв у нее треуголку, он забросил шляпу на комод, расстегнул портупею со шпагой и в одно мгновение сдернул с плеч курской дворянки армейский кафтан, затем подхватил ее на руки и отнес на широкую кровать.
— Сапоги! Сапоги же… — отбивалась Аржанова.
— Сапоги — ерунда! — со сноровкой бывалого солдата Потемкин-Таврический стянул с ее ног уставную обувь с длинными черными голенищами и швырнул на пол. Шпоры при этом как-то жалобно звякнули.
— Осторожнее… — Анастасия, предвкушая восхитительную ночь, смотрела на него повлажневшими глазами.
— Сегодня я буду твоим денщиком! — хохотал светлейший. — Ну-ка расстегнем камзол… Какие рубашки вы носите, ваше сиятельство? Батистовые или полотняные?
— Батистовые, — ответила она.
— Для чего, душа моя? Идет война и надо экономить. Батистовых даже у меня всего три штуки.
— А чтобы было лучше видно, — Аржанова взяла его руку и положила себе на грудь. Сквозь тонкую прозрачную ткань отчетливо и осязаемо выступил темно-розовый сосок, сразу отвердевший.