арались разместить со всем возможным удобством. Сам же Постольский кропотливо зарисовал на бумаге оставленные вахмистром письмена, а затем с не меньшим тщанием уничтожил все следы ритуала и упаковал в отдельные сумки кольцо, кровавый кинжал и шпицрутены. С ними предстояло разобраться его начальству в Петербурге. Чего ему обнаружить не удалось, так это книг или записей, которые научили Белова/Шеляпина призывать мстительных призраков.
Корсаков был жив – это единственное, о чем можно было говорить наверняка. Он дышал ровно, сердце билось спокойно и ритмично. Казалось, что он просто спит, только разбудить его не получалось. Чагин и Постольский уложили его на кровать, перевязали ссадину на затылке и укрыли одеялом. Никто не знал, что делать дальше. Утром его перевезли в Шереметьевскую больницу [46] на Садовом, разместив в отдельной палате. Вокруг Владимира собрался целый консилиум светил медицинской науки. После долгих препирательств и обследований врачи пришли к согласию лишь в одном – он либо проснется, либо нет. А когда это «либо» настанет – неизвестно.
Впервые Корсаков пришел в себя после заката. В палате было темно, лишь луна пробивалась сквозь окно. Владимир попытался пошевелиться, но не смог – руки, ноги и даже голова отказывались слушаться, напоминая неподъемный груз, поднять который не в человеческих силах. Сложно было даже держать глаза открытыми.
– Как ты? – раздался тихий заботливый голос. Владимир скосил глаза на говорящего и обнаружил, что у изголовья сидит Петр Корсаков. – А кого еще ты ждал? Думаешь, я брошу брата в беде? Почему ты всегда находишь неприятности себе на голову?
Владимир попытался ответить, но голос тоже отказался ему служить.
– Ну да, знаю, что ты ответишь, – фыркнул Петр. – «Неприятности находят меня». Прости, пожалуйста, но здесь виноват только ты сам. Поправь меня, если я ошибаюсь, но у тебя была возможность отказаться.
– Ты… – попытался сказать Владимир, но вместо слов раздалось только сиплое шипение. Он напрягся и все-таки смог произнести: – Ты знаешь зачем…
– Да, – печально согласился Петр. – Думаю, что знаю. Только пытаюсь понять, отчего еще с детства большинство твоих приключений, назовем их так, заканчивались так же, как сейчас. Я опять сижу у постели младшего брата, который в очередной раз чуть не свернул себе шею, пытаясь доказать… что-то.
Владимир попытался ответить, но Петр прервал его:
– Не нужно, береги силы. Они тебе понадобятся. У нас еще будет время поговорить. А пока – спи.
И Владимир уснул. Второе его пробуждение, уже на следующее утро, опять навело переполох в лечебно-ученой среде. Мнения эскулапов разделились – кто-то утверждал, что они наблюдали настоящее медицинское чудо, кто-то – что так и должно было произойти. Корсакову эти дебаты быстро надоели, поэтому он хрипло попросил воды и вновь провалился в забытье.
Придя в себя в третий раз, Владимир обнаружил в палате очередного визитера. Он удобно расположился в кресле напротив больничной постели. Между пальцев визитер перекатывал серебряную монету, казалось – безо всяких усилий.
– По правде сказать, я ожидал увидеть брата или Постольского… – прошептал Корсаков.
– Брата? – На лице жандармского полковника впервые за все время отразилось что-то, похожее на удивление. – Нет, боюсь, не в этот раз. А Павел сейчас занят. Подкинули вы нам, конечно, работы, Корсаков. Я прибыл в Москву вечерним поездом и всю ночь объяснял страждущим из военного министерства и МВД, откуда в училище взялись три новых трупа и куда подевались их убийцы. Постольский меня, кстати, приятно удивил. Идея с социалистами, которые влезли в школу ради ее арсенала, очень удачно все объяснила. Пришлось, конечно, приложить фантазию, чтобы объяснить состояние покойников, ну да ничего. Как вы сами уже поняли, убеждать людей – это, можно сказать, мой главный талант.
– Извините за доставленные неудобства, – ответил Владимир, пытаясь вложить в шепот максимум сарказма.
– Да ничего, – махнул рукой полковник. – Я бы сказал, что с задачей вы справились. Не будь вас рядом – все могло обернуться куда хуже.
– Все равно я не смог спасти…
– Трех человек, каждый из которых мог рассчитывать на петлю или в лучшем случае на бессрочную каторгу, – парировал жандарм. – И при этом защитить пятерых ни в чем не повинных юнкеров, а то и больше, если бы вахмистр попытался применить свои таланты, когда все воспитанники вернулись с каникул.
– Но кто его надоумил? – прошептал Владимир.
– А вот это очень правильный вопрос, – довольно откинулся на спинку кресла полковник. – Вам вообще не кажется, что последний год принес слишком много случайностей?
– Например?
– Например, художник, внезапно обретший дар общаться с потусторонними силами через картины. Или товарищ министра, которого кто-то надоумил вернуть дочь с того света. Или простодушный вахмистр, узнавший тайну смерти своих родителей и получивший в свои руки крайне изощренный метод для мести.
– Такое случается, наверное, – неуверенно ответил Владимир.
– Думайте, Корсаков, не разочаровывайте меня! – раздраженно сказал полковник. – Вспомните своего отца! Как часто ему попадались действительно стоящие дела среди десятков слухов, суеверий и откровенных фальшивок? Раз в год, а то и в два-три? И вы не находите странным, что только за этот год вы встретили сразу три случая, когда нечто с той стороны очень жаждало прорваться в наш с вами мир?
– Да, пожалуй, это необычно…
– Необычно? – фыркнул жандарм. – Слабо сказано. И это ведь только то, что вы видели своими глазами! Если бы вам открылась вся картина целиком… О, я многое могу вам рассказать. Об опустевшей деревне под Саратовом, все жители которой исчезли без следа. О старой ведунье в Пензенской губернии, которая начала слышать голоса мертвых с сельского погоста. О тысячах и тысячах зверей за Уралом, которые снялись со своих мест и шли через города, не обращая внимания на людей, лишь бы оказаться подальше от того, что их напугало.
Он встал с кресла, подошел к кровати и навис над Владимиром, не прекращая перекатывать монетку меж пальцев.
– Грядет буря, Корсаков, – грозно пророкотал полковник. – Это лишь первые залпы новой войны, сражения которой увидят лишь избранные, но последствия ощутит каждый. Враг наш будет многолик и изворотлив, но абсолютно безжалостен. И чтобы биться с ним, мне нужны солдаты. Вы. Постольский. Те, кто видел, на что способен неприятель, ощутили его власть и жестокость на своей шкуре. Потому что отсидеться в тылу уже не получится. Мы с вами на передовой.
Владимир смотрел на жандарма не мигая, снова завороженный гипнотическим взглядом этого страшного человека и монотонным движением поблескивающей серебряной монеты.
– У нас был уговор, – продолжил полковник. – В обмен на ваши услуги я обещал намекнуть, где искать ответы на интересующие вас вопросы. Что ж, извольте. Намека будет два. Те события в горной пещере, где вы оказались с отцом и братом три года назад, тоже были неслучайны. Это была ловушка. Персонально для Николая Корсакова. И подготовил ее человек, прекрасно знавший вашего отца. Поэтому на вашем месте я бы отправился в отчий дом и поискал там бумаги, которые Николай Васильевич не рискнул бы оставить на виду. Но – это когда вы поправитесь, конечно.
Не спуская глаз с Владимира, полковник присел на стул у его изголовья.
– И второй намек. Видите ли, Нораев рассказал мне о том, что произошло в доме Ридигеров. А поручику Постольскому довелось наблюдать не менее интересную сцену в Дмитриевском училище. Так вот… Какая там у вас любимая присказка? Позвольте вопрос: вы думаете, что существо с той стороны зеркала обратило на вас внимание потому, что вы такой умный, талантливый и искушенный в оккультных науках? – Он ядовито усмехнулся. – Или, быть может, оно увидело в вас что-то… знакомое? Что-то, оставившее на вас печать три года назад? Что-то, позволяющее видеть вещи, скрытые от других?
Жандарм взял правую руку Владимира, по-прежнему тяжелую и онемевшую, и развернул ладонью наверх.
– Уверен, что силы к вам вернутся. И ваш, с позволения сказать, дар тоже. На Востоке говорят, что восстановить послушность рук можно с помощью нехитрых упражнений. Так что считайте это моим подарком.
Он вложил в ладонь Корсакова серебряную монетку, сжал кулак и положил руку обратно. Владимир ничего при этом не ощутил.
– Когда вновь начнете ею шевелить – попрактикуйтесь в моем фокусе с монеткой. Думаю, вам поможет.
Полковник улыбнулся – и Корсаков еще раз поймал себя на мысли, что назвать улыбкой этот оскал может только умалишенный. Жандарм вежливо кивнул и покинул палату Владимира, пропуская к нему очередного врача.
17 июня 1904 года, бывшее Дмитриевское училище, Москва
Днем ранее, на исходе пятого часа дня, над Москвой пронесся страшный ураган. Бешеный ветер вырывал из земли деревья и телеграфные столбы. Град величиною с куриное яйцо бил стекла и прошивал насквозь крыши. По крайней мере те, что не были сорваны шквалом. С храма Петра и Павла у военной гошпитали снесло кресты. Весь восток Москвы напоминал город, подвергшийся артиллерийскому обстрелу. Особенно досталось Лефортово.
После событий роковой рождественской ночи 1880 года славную Дмитриевскую школу закрыли. Предполагалось, что временно, но – нет ничего более постоянного, чем временное. Юнкеров распределили по другим училищам. Долгое время ходили слухи о том, что бывшие корпуса планируют приспособить под новые нужды. Покойный городской голова Алексеев даже подумывал открыть в них новую больницу, но выстрел душевнобольного просителя не дал этим намерениям сбыться. Старые здания обросли дурной славой. Проезжавшие ночами мимо бывшего училища клялись, что видели в разбитых окнах отблески свечи и слышали за пустыми дверями замогильный хохот. Неудивительно, что москвичи решили забыть о нехороших домах и отдать их на суд природы. Парк, и до этого запущенный и разросшийся, быстро поглотил некогда славную школу.