упые охранники помешали мне. Я — Андреас Шульц, оберлейтенант СС, офицер 207‐й охранной дивизии 18‐й армии группы “Север”. Меня взяли в плен русские, когда я доставлял секретные документы о бункере “Вервольф”. Я — Андреас Шульц».
Тем временем патрульные суетились у колючей проволоки, пытаясь раздвинуть ее для раздраженного офицера. Наконец им удалось с помощью суков сделать небольшое отверстие, все трое с усилием вцепились в деревяшки, удерживая колючки на расстоянии. Герр Шульц чертыхнулся, но осторожно пригнулся и просунулся в образовавшуюся дыру. Один из солдат не удержал свою деревяшку, и металлические звездочки наотмашь ударили разведчику по лицу. Офицер Шульц заревел от боли, рванулся вперед и упал на землю, потому что его нога все-таки застряла между торчащих металлических кончиков. Старший патруля бросился к упавшему, помог подняться, суетливо начал отряхивать его форму:
— Простите, простите, герр офицер. Это случайно, мы сейчас отведем вас в госпиталь! Вот, возьмите платок, у вас лицо в крови.
Шульц ударил по руке с несвежей тряпицей:
— Ты что, тронулся умом, что это за солдатская портянка! Отведи меня в штаб немедленно, я хочу доложить в гестапо о том, как вы, идиоты, упустили советского партизана! Помешали мне получить крест!
Патрульные в испуге переглянулись, о пытках в застенках гестапо ходили жуткие слухи промеж личного состава, никто не хотел бы оказаться на допросе у безжалостных служак тайной полиции. Хотя они почти ничего не сделали, но кто будет слушать рядовых служак, слово офицера важнее, а значит, вся вина за сбежавшего пленного ляжет на них.
И старший мгновенно сориентировался:
— Господин офицер, простите, в штабе только дежурный, остальное командование еще отдыхает. Может быть, будет лучше, если мы сопроводим вас в госпиталь? Я знаю, тут на одном дворе есть телега и лошадь, вам даже не придется идти самому так далеко. Мы все сделаем, только прошу, давайте… — Он замялся, перед тем как озвучить свою просьбу: — Прошу, не надо гестапо, мы… мы не думали, клянусь…
У Шубина в голове мысли никак не хотели укладываться в стройный ряд, от волнения и пережитого напряжения у него началось головокружение. Тело затрясло от лихорадки, все плыло перед глазами. Он кивнул:
— Ладно, я не буду говорить, что вы его упустили. А сейчас немедленно доставьте меня в госпиталь, мне надо сделать перевязку…
Шубин сделал несколько шагов, но тело его совсем не слушалось. Ноги стали ватными, серое небо вдруг качнулось и опрокинулось на него огромным ковшом. Глеб повалился на траву в обмороке, в голове, не угасая, пульсировала лишь одна мысль: «Только немецкий, ни слова по-русски. Я — Андреас Шульц».
Очнулся он от резкого табачного аромата, перед лицом плавал дым, который выпускал изо рта пузатый генерал. Тот, сидя на стуле посреди больничной палаты, пыхтел трубкой и дышал при этом тяжело, словно большой пес.
— Очнулись, офицер Шульц? — Голос у него был хриплым из-за грудного, тяжелого хрипа курильщика. — Я генерал Фертих, комендант этого чертова городишки. Мне доложили, что вас на границе города обнаружил патруль. Доложите, как вы там оказались.
Шубин приподнялся на кровати, мельком бросил взгляд по сторонам: чистое белье, кровать с панцирной сеткой, чистота в комнате; значит, в его легенду поверили, раз разместили в соответствующих для офицерского звания условиях. Сейчас главное — выдержать напор допроса, не путаться в своих показаниях, чтобы его не заподозрили во лжи.
Генерал раскрыл военную книжку и принялся ее изучать, пыхая трубкой. Вдруг он рявкнул:
— Номер части?!
— 207‐я охранная дивизия СС 18‐й армии группы «Север». — Шубин, хоть и лежал на больничной койке, вытянулся словно по стойке «смирно». — В начале лета дивизия была разбита на территории Ленинградской области, мне поручили доставить секретные бумаги в спецукрытие. Но машина подорвалась на минах, и я без сознания был захвачен в плен.
— Молчать! — рявкнул генерал Фертих.
Он с трудом развернулся на стуле в сторону окна, где на подоконнике со скучающим видом сидела молодая женщина. Светлые локоны, ярко-красная помада, меховая накидка и высокие каблучки на кокетливых узких ботинках — каждая деталь ее образа была не по-военному яркой, манящей.
«Любовница генерала, — сразу же сообразил Глеб. — Фронтовая жена, пригрелась на казенном пайке».
Одного грозного взгляда было достаточно, чтобы красотка, покачивая бедрами, обтянутыми черным шелковым платьем, проследовала к выходу. На ее нарумяненном личике отразилось недовольство, пухлые губы растянулись в капризной гримасе, но открыто противоречить своему хозяину она не посмела. Шубин не раз встречал таких фронтовых жен у высших военных чинов германской армии: русские женщины, уставшие от постоянного голода, существования на грани смерти, решались на отчаянный шаг — становились любовницами старых генералов, полковников, лишь бы есть досыта и наряжаться в трофейные наряды и драгоценности. Разведчик не осуждал несчастных женщин, каждый выживает как может, они не мужчины и действуют тем оружием, что одарила их природа, — красотой, хитростью. Да и сейчас ему было не до моральных рассуждений, каждое слово Глеб обдумывал и взвешивал, перед тем как дать ответы на вопросы, которые посыпались на него как град:
— Как вы сбежали из плена? Где секретные документы?
Лгать Шубину почти не пришлось, он лишь рассказал то, что произошло с погибшим Шульцем, перечислив перипетии его жизни. Закончил свой рассказ разведчик информацией о секретном бункере:
— Я готов, господин генерал, понести наказание за то, что не доставил документы и не смог справиться с русскими. Но я сбежал из плена, чтобы не выдать под пытками секрет бункера «Вервольф».
При этом слове Фертих вздрогнул и оглянулся по сторонам, словно ища невидимые уши у стен:
— Молчите! Это название нельзя произносить вслух, сведениями о бункере владеют всего лишь несколько человек в городе. Никто, никто не должен знать о нем.
Шубин молча кивнул, он уже понял уровень секретности укрытия, после того как генерал выгнал из палаты свою любовницу. А Фертих явно с облегчением выдохнул — услышав от незнакомца засекреченные сведения, он поверил в легенду. К тому же врач, который осматривал лежащего без сознания офицера, подтвердил, что тот истощен и явно еще не оправился после ранения — все признаки долгого нахождения в плену у русских. А к Шубину подступила тошнота, от слабости по спине побежал липкий холодок. Он попытался привстать, удержать прямую спину и ухнул в обморок. Лишь успев сцепить зубы, чтобы не произнести ни слова на русском языке.
Второй раз после обморока разведчик пришел в себя от ощущения прохлады на лбу. Он по-прежнему лежал на кровати, только теперь в открытое окно поступал свежий воздух. Глеб не торопился открыть глаза, он вслушивался в разговор. Генерал ворчал и ворчал, задыхаясь от тяжелого хрипа, а женский голосок звенел серебристым колокольчиком:
— Ну перестань, Густав, это глупость, ты становишься как этот сумасшедший Беккер, которому везде чудятся шпионы. Он и меня считает русской шпионкой.
— Потому что он мне завидует и хочет занять мое место. Чертов абвер, копает под меня, распускает слухи о том, сколько дойчмарок ты тратишь.
— Милый, противный Беккер хочет занять твое место, спать в твоей постельке со мной, курить твою трубку и вместо тебя собирать штрафы с каждого состава. От него надо избавиться.
— О чем ты говоришь, Мари, он все-таки майор абвера. Как я избавлюсь от него? Я не могу отправить его на фронт, чтобы его там разорвало на куски чертовой русской миной.
— Густав, я придумаю, как замарать его имя в грязи. Терпеть не могу его крошечные глазки и крысиную морду. А этого офицера Шульца ты сможешь посадить на место Беккера, прикормить, тогда весь город будет под твоим контролем.
— Эх, было бы хорошо, меня так достала эта крыса из абвера, которая все время сует свой нос в мой карман. Только и этого Шульца я тоже не знаю, вдруг он такой же принципиальный, как Беккер.
Мари, которая пудрила носик, глядя в золотое зеркальце, фыркнула:
— Густав, ты иногда как ребенок, возьми и проверь его. Отвези в тот подвальчик с выпивкой, от шнапса у него развяжется язык, и ты сразу поймешь, что он за птица. Хорошая выпивка и еда куда полезнее, чем все эти пилюльки и микстуры. Зачем держать его здесь, лучше доложи о его возвращении в штаб первым, пока Беккер не прознал. Расскажешь, как Шульц героически вел себя в плену, сбежал и вернулся на фронт, чтобы служить фюреру. Его наградят крестом, тебе объявят благодарность, у тебя появится союзник против Беккера.
Генерал с сомнением протянул:
— Не знаю, конечно, твоя головка хорошо соображает, получше, чем у наших командиров. Но все же… это так неожиданно.
Мари застучала каблучками, шелк платья зашелестел на коленях генерала.
— Ну же, мой милый генерал, ты же знаешь, Мари заботится о тебе. Едем, мне надоело торчать в этом ужасном госпитале. Тут кругом кричат и стонут раненые, кровь, страдания, это место не для нас. Забирай своего героя, заедем в штаб, чтобы ты доложил о его подвиге, а дальше нас ждет веселая пирушка! Давайте, генерал Фертих, я станцую сегодня для тебя! А чертову Беккеру скажешь, что лично допрашиваешь спасшегося офицера.
Генерал, которому уже хотелось оправиться от утреннего похмелья, поскорее закончить неприятную историю, расхохотался и шлепнул по тугому бедру своей любовницы:
— Ладно, этот Шульц, конечно, больше похож на бледный скелет, но от шнапса и твоих танцев даже мертвый восстанет.
Шубин открыл глаза, делая вид, что только что пришел в себя. Он выпрямился на кровати:
— Простите, господин генерал, я не ел несколько дней, пока пробирался по лесу. Но я чувствую себя лучше и так вам благодарен.
На лице Фертиха возникло довольное выражение, он поднялся со стула:
— Вот что, офицер, сейчас распоряжусь, чтобы вам выдали чистую форму вместо этих обносков, провели в душевую и обработали раны. Через час за вами заедет машина, встретимся в одном местечке, уж там-то я учиню вам настоящий допрос.