йти какой-то выход, маленькую лазейку.
Довольно долго ничего толкового Каталине не удавалось придумать. На самом деле, как бы нелепо это ни выглядело, она задремала, убаюканная мерным покачиванием автомобиля, а может, лишилась чувств на несколько минут. Сопротивляемость организма достигла предела: ее тело и рассудок нуждались в кратковременной передышке, чтобы немного восстановить силы.
Короткий и тревожный сон немного освежил голову, хотя физическое состояние нисколько не улучшилось — тело затекло и потеряло чувствительность. К счастью, Каталину осенила отличная мысль. Она вдруг ясно поняла, что делать. Один шанс из тысячи, что это поможет, но попробовать стоило. Молодая женщина снова принялась энергично шарить в темноте, нащупывая провода габаритных огней. Справившись с задачей, она очень осторожно (интересно, ее может ударить током?) выдернула все, до каких дотянулась. Она рассчитывала вывести из строя поворотные и, главное, тормозные огни. По идее, на это должен обратить внимание какой-нибудь дорожный патруль: подобный сюжет встречался в каком-то из фильмов Хичкока. В худшем случае поломка тормозных огней, возможно, приведет к аварии, что также ей на руку, если, конечно, ее не раздавит внутри багажника при столкновении. Тем не менее она готова была рискнуть.
Но остальные девятьсот девяносто девять шансов одержали верх над единственным в ее пользу: не произошло ни того, ни другого. Машина продолжала свой путь как ни в чем не бывало, и Каталина не знала, что еще предпринять. Если только помолиться. Она даже начала читать молитву. Страх смерти является мощным стимулятором веры. Но не добравшись до конца, женщина запнулась. Она не желала сдаваться. С огромным трудом — к тому моменту тело ее онемело полностью — она подобралась, сгруппировалась и ухитрилась перевернуться на спину, затем уперлась ногами в крышку багажника и пнула ее со всей силы.
Надежда живительной влагой наполнила сердце, когда Каталина поняла, что крышка с гулким клацанием поддается. Молодая женщина замерла, перестав пинаться, и прислушалась, моля Бога, чтобы Пьер не услышал шума. Убедившись, что машина не думает останавливаться, Каталина удвоила усилия. Лицо ее покраснело от натуги, каждый мускул дрожал от напряжения.
Оглушительный металлический скрежет застиг пленницу врасплох. Сопротивляясь ее натиску, дверца багажника не поддавалась. Но если замок цел, то что грохотало?
Ответом стал новый стон металла, сопровождавшийся мощным толчком. Каталину швырнуло на стенку багажника, и она взвыла от боли. Их таранила другая машина! Другого объяснения она не находила. Очередной удар и сильное сотрясение подтвердили догадку. Третье столкновение оказалось сильнее предыдущих, но Каталина предусмотрела такое развитие событий и почти не пострадала.
Она чувствовала: Пьер теряет контроль над машиной. Она представляла его лицо, искаженное ужасом, руки, впившиеся в руль, больше не подчинявшийся водителю, в то время как автомобиль с визгом заносило. Каталину охватил дикий восторг. Она тоже находилась в машине, и шансов выжить, если машина перевернется, проделав сальто в воздухе, или врежется во что-то, практически не существовало. И все равно она завопила в полный голос:
— ВРЕЖЬТЕ ХОРОШЕНЬКО ЭТОМУ СУКИНУ СЫНУ!
Пьеру, однако, удалось выровнять машину, к великому разочарованию Каталины. Она толком не знала, к кому обращалась с отнюдь не христианским призывом, но вторая машина наверняка принадлежала полиции, больше некому. Кому еще взбредет в голову таранить автомобиль. В итоге ее план — оборвать провода — сработал. Вероятно, полицейские сигналили Пьеру фарами, приказывая тормозить, а тот, по понятным причинам, не сбавил скорость. Началась погоня, и теперь полиция, не ведая о находившейся в багажнике пленнице, пытается силой заставить водителя остановиться.
— Спасибо, Хичкок, — пробормотала Каталина в аккурат перед новым столкновением. Если бы английский режиссер вдруг материализовался сейчас перед ней, она бы осыпала его поцелуями.
Четвертый удар стал роковым. Автомобиль опять неуправляемо заскользил вбок по шоссе, и Пьер не сумел его удержать. Каталину яростно швыряло из стороны в сторону в тесном пространстве багажного отделения под аккомпанемент адского скрипа колес, тормозивших на асфальте, треска сминаемых растений и барабанного стука камней, бившихся в днище, когда машина сорвалась с дороги.
К счастью для Каталины, Пьер не дал им перевернуться. Все время, начиная с последнего удара и до полной остановки машины, женщина кричала не переставая. Во внезапно наступившей тишине собственный отчаянный вопль, который Каталина даже не слышала секунду назад, отдался оглушительным звоном в голове, отчего, казалось, она лопнет. За паническим визгом последовал жалобный крик, уже не такой пронзительный, оборвавшийся, как только Каталина услышала шум извне: звуки борьбы, выстрелы! А затем…
Тишина.
Каталина замерла от страха, когда поднялась крышка багажника. Свет ослепил ее, и она не видела, кто отпер замок: Пьер или ее спаситель. Она почувствовала невероятное облегчение, узнав взволнованный, исполненный тревоги голос, вопрошавший:
— Ты жива? Во имя Господа, скажи, что ты жива!
— Патрик? Это ты, Патрик?
— Да, это я.
Каталина заплакала. Потрясенная до глубины души, с избитым телом, она не могла самостоятельно выкарабкаться из багажника. Патрику пришлось выносить ее на руках, обхватив за туловище. Ирландец поставил женщину на землю, рядом с машиной. Сквозь открытую дверцу водителя Каталина заметила безжизненно повисшую окровавленную руку.
— Он?..
— Да. Мертв.
— Ты уверен?
— Уверен. Уберите его! — велел он своим спутникам. Те вытащили тело из кабины и затолкали в багажник машины Патрика.
— Кто эти люди? Что ты с ним собираешься сделать?
— Мои друзья. Не беспокойся.
Каталина выдавила усталую улыбку. Человек, похитивший ее и скорее всего собиравшийся убить (она понятия не имела почему), лежал мертвый на расстоянии двух метров в багажнике. А Патрик, милый Патрик, просил ее не беспокоиться. Пожалуй, здесь чувствовался определенный стиль. Потом, когда пройдет шоковое состояние, шарм исчезнет, но сейчас, в настоящую минуту, здесь чувствовался определенный стиль.
Каталина начала всхлипывать. И вскоре всхлипывания превратились в безутешные рыдания. Она крепко обняла Патрика, прижимаясь лицом к его груди.
— Все закончилось. Теперь все снова хорошо, — убеждал Патрик, ласково поглаживая ее по голове.
Но все было совсем нехорошо. Рыдания Каталины внезапно прекратились, и тело напряглось. Конечно, все очень плохо. Она подняла голову и уставилась на него покрасневшими, влажными от слез глазами.
— Как ты узнал, где я? Ты… следил за мной?
Патрик оцепенел. Ласковое выражение сменилось другим, виноватым и пристыженным.
— Я… э-э… я приехал в гостиницу… и… ммм… я видел, как ты села в машину к… к нему… и я… решил поехать за вами, потому что… хм…
— Не лги мне, пожалуйста! Не лги мне и ты тоже. — Каталине вновь захотелось расплакаться. Никогда, даже на похоронах родителей, ей так мучительно не хотелось плакать. Но больше она не прольет ни слезинки. — Расскажи мне правду…
52
Париж, 1794 год
— Я так и знал! Ты их упустил! — закричал Робеспьер, с силой грохнув кулаком по столу. — Дурень! Презренный, бесполезный!..
— Гражданин, мне очень жаль. Там был лишь один священник, когда я вернулся с подкреплением.
— Какое мне дело до священника?!
Крики Робеспьера, разносившего Жака Конруа, слышались за стенами кабинета в Отель-де-Виль. Сен-Жюст тоже провалил дело, но подобную вероятность Неподкупный предвидел. Именно поэтому он воспользовался услугами брата верного Туссена. Вот ему-то следовало хорошо позаботиться, чтобы наследники рода не ускользнули из расставленной сети.
Конруа выслушивал выговор и время от времени вставлял слово в свою защиту, не поднимая головы. Он снял шапку, которую носил всегда, и мял ее в руках. Он совершенно не виноват и не обязан нести всю ответственность. Сен-Жюст тоже опозорился, причем намного хуже, по мнению Конруа. Любой на его месте решил бы, что беглецы задержатся на ночь в церкви в Дюнкерке. Но Робеспьер пропускал мимо ушей все здравые аргументы. Он пришел в бешенство, а гнев логике не помощник.
— Прочь с глаз моих! — проревел он, злобно потрясая кулаками. Едва Конруа вышел из просторного зала, Робеспьер обессиленно рухнул в кресло.
И что теперь делать? Трудно сказать. На него навалилось слишком много проблем. Все пошло вкривь и вкось. Нависла беда над Францией, над его партией, над его единомышленниками и над ним лично.
Но еще не все потеряно: простой народ не допустит, чтобы ему причинили зло. Народ будет защищать своего благодетеля. Да, защищать до последней капли крови. До смерти…
— Я погиб, — прошептал он сквозь зубы, хотя рассудок отказывался признать очевидное.
Робеспьер очутился в безвыходном положении. И все-таки, предчувствуя неотвратимость жестокого конца, потерпев неудачу в своих попытках стереть с лица земли Приорат Сиона и королевскую династию, он с фанатическим упорством стремился уничтожить тех, кто оберегал потомков Христа в этом мире. Он так и не понял, что со времен Леонардо да Винчи очень многие невинные люди, не подозревавшие правды, выступали всего лишь прикрытием, ширмой. Ярость и мстительная одержимость затмили разум Робеспьера. Да, он лишился возможности захватить потомков династии, Лафайет был жив и здоров, а след адвоката д’Аллена по-прежнему не обнаружился, и тем не менее Робеспьер отдал два приказания: во-первых, тайно расправиться с Максимилианом Лотарингским, архиепископом Кёльнским и Великим магистром Приората; во-вторых, всех членов Приората, задержанных во Франции, замуровать и оставить умирать в подвале командорства в Париже — заложить все входы и выходы и забыть навсегда.
Робеспьер не хотел сдаваться, у него еще теплилась надежда на спасение. Поддержка влиятельных членов масонской ложи, в которой он состоял, решила бы его проблемы. О руководителях ложи, посвященных высших градусов, никто ничего не знал. Даже сам Робеспьер при всем своем могуществе не имел ни малейшего представления, кем они были. Приходилось вести игру по жестким правилам, если он рассчитывал спастись. Как? Всего-навсего схватить пять человек, носивших капюшоны, раскрыть тайну их личности и заставить оказать ему покровительство. Но сначала надо попробовать склонить их на свою сторону по-хорошему, не прибегая к насилию. Робеспьер был человеком разумным.